Бояре согласно кивали головами. Ехать к Ярополку вызвался опытный боярин Дорожай. Хотел с ним вместе отправиться и Халдей, но Володарь не пустил своего ближника. Позже, когда остались с ним с глазу на глаз, признался:
— Не хочу тобою рисковать. Правой рукой ты мне стал, хазарин. Лучше тебя советника мне не сыскать. Потому, молю, береги голову свою.
Халдей, смущённый похвалой, кивнул в ответ, поклонился князю и неожиданно промолвил:
— Помнишь, княже, как в Перемышле брат твой Рюрик говорил о человеке одном... Которого хотел он к Ярополку послать...
— Ну, было такое... И что с того?
— Да так. Ничего, княже. Вспомнил просто вдруг...
Халдей замолчал, облизнул сухие губы, выразительно уставился на Володаря.
— Ты думаешь?! — Володарь подозрительно прищурился. — Всяко может быть, Халдей! — отмёл он догадку. — Подождём, какой ответ Дорожай привезёт.
...Ночь он почти не спал. Лежал, смотрел в темноту, живо представлял себе будущие сечи, кровь, сожжённые дотла сёла. Гнев закипал в душе. Ярополка он возненавидел в эти часы как самого лютого своего врага. После сам удивлялся: почему ночью той ни разу не вспомнил о княгине Ирине? Выходит, не любил её? Просто был очарован её красотой, её улыбкой, её нежностью? Ответа на свои вопросы Володарь найти не мог.
Первый снег кружился над землёй, густой туман полз с вершин увалов, спускался в лощины, окутывал белым облаком извилистую змейку дороги. Дружина Ярополка шла шагом, осторожно пробираясь меж кряжей, минуя узкие речки и обрывистые склоны холмов. Вся земля здесь была изрезана глубокими каньонами, вот и приходилось то нырять вниз с кручи, окунаясь в молочно-белый туман, то карабкаться вверх, слыша за спиной яростный камнепад или проваливаясь в рыхлый, не подмёрзший ещё песок. Временами проглядывало в вышине неласковое холодное солнце, лениво светило на них, вызываю неприятную резь и слёзы в глазах.
Вот наконец впереди, на крутом холме, окружённый кольцом крепких дубовых стен, вырос Свиноград.
Путь к воротам замка-гнезда надёжно охранялся бдительными стражами, перед воротами зиял ров, через который в мирное время вёл подъёмный мост. Мощные стены, сторожевые башни и стрельницы, зубчатые венцы, за которыми поблескивала шишаки дружинников — трудно было сказать, где, в каком месте лучше было начинать приступ.
Ярополк, зло теребя пшеничный ус, чертыхнулся и громким голосом приказал:
— Плотникам за нощь туры и пороки[233] сготовить! А дружине — разбить вежи! Сожидать будем!
— Зря затеял ты сие, княже! Ростиславич тебе — не ворог! Чад твоих укрывать помогал им! — пытался отговорить Ярополка от опасной затеи Радко.
Вторил ему Вой кин, остальные же дружинники и бояре стали спорить с ними и поддерживать княжеское решение.
Громче всех кричал Нерадец.
— Коли нынче по зубам Володарю не дадим, вовсе обнаглеет он! На Владимир, на Луцк метит хищник сей!
Отмахивался Ярополк от советов верного проводчика Радко, зато доводам Нерадца и иже с ним внимал с благосклонностью.
Ближе к вечеру в лагерь Ярополка, раскинувшийся на высоком месте возле берега речки Белки, прибыл посол от Володаря — свиноградский боярин Дорожай. Средний Ростиславич слал своему родичу-врагу грамоту, призывая его к благоразумию.
«Брат мой! — писал Володарь. — Было время, и мы были врагами, но Бог промыслом своим, ко всеобщему счастью, примирил нас. Не будем же зря лить кровь. По ту сторону Буга — твоя земля, по сию — моя».
Ярополк принимал гонца в огромном шатре, в котором на кошмах разместилась вся старшая княжеская дружина. Прочтя грамоту, Ярополк пришёл в ярость, изорвал её на глазах у изумлённого боярина и велел гридню принести ножницы.
— Ну-ка, отроки, вяжите сего лиходея! — крикнул он.
Напрасно пытался Радко удержать гневавшегося князя. Грубо оттолкнул его Ярополк, процедив сквозь зубы:
— Пшёл вон! Советы он мне давать будет! Ардагаста не изловил, пёс!
Лицо проведчика окрасил румянец горькой обиды, резко повернулся Радко и едва не бегом выскочил из шатра. За ним следом поспешили Воикин и Дмитрий.
Тем часом два дюжих молодца из волынской дружины подхватили боярина Дорожая за плечи, связали ему за спиной руки, а гридень подал Ярополку ножницы, которыми тот, подбадриваемый дружинниками, стал стричь послу крашенную хной бороду.
— Княже, грех творишь! Неправедное деешь! Почто обиду тяжкую мне наносишь?! — вопил боярин. — Почто лихо так измыслил?! Отпусти! Пощади браду мою! Рази ж содеял я что супротив?! Рази ж ворог я те?! Я князя Володаря волю исполняю!
— А князь-от твой, — перебил его со злорадной усмешкой Ярополк. — Изгой еси! И служат ему одни токмо холопища да отметники! Ну вот, — довольно улыбнулся он, бросив наземь состриженный клок бороды. — Убирайся топерича к свому Володарю! И передай: нет ему на моей земле места!
Боярин, в смятении, красный от обиды и позора, стрелой бросился прочь из княжеского шатра.
— А где, други, собачки мои гончие? — со смехом вопросил Ярополк своих приспешников, едва несчастный удалился. — Давай-ка потравим его, дабы помнил милость нашу!
Когда чувствовал за собой Ярополк силу, то бывал смел, дерзок, нагл, мог впасть в гнев, а мог, как ныне, позабавляться, поглумиться над своей жертвой, забывал про какие бы то ни было страхи; когда же знал, что слаб — трусил, прятался за чужие спины, легко и малодушно уступал, независимо от того, нрав был или нет...
Не успел ещё Дорожай покинуть лагерь, как набросилась на него под гогот Ярополковых ратников свора гончих собак. Одна из них вцепилась в дорогой ромейский кафтан, а другая стала с яростью рвать жёлтый сафьяновый сапог.
Боярин упал наземь и покатился вниз по склону оврага. Собак придержали псари — смех смехом, но не доводить же дело до смертоубийства.
Неудачливый посол, весь грязный, исцарапанный, искусанный, в изодранной одежде, без коня, которого отобрал у него Ярополк, охая и жалобно вздыхая, побрёл обратно в Свиноград. Он на чём свет стоит клял за самовольство и пакости находников-волынян и их князя. Особо сокрушался боярин из-за бороды, сапог и кафтана.
...В город Дорожай воротился уже в сумерках, весь вымокший, грязный, босой. Вместо густой, окладистой бороды свисал у него с подбородка жалкий пучок.
— Поглумился надо мною Ярополк! — с возмущением поведал он Володарю и собравшимся в горнице градским старцам. — Сперва браду остриг, а после собаками травить велел! Сапоги порвали псы ошалелые! Кафтан изодрали весь! Думал, всё, конец! Да, видно, вдоволь напотешился надо мною супостат сей, придержать велел собак! Прочь приказал убираться! Коня отобрал! А тебя, княже, словами поносными ругал! И дружина еговая гоготала, слова сии слушая!
Гнев затмевал разум. С трудом удержался Володарь, чтобы не велеть тотчас дружине вылететь за ворота и ударить на обидчика! А что?! Ночью, покуда Ярополк не ждёт!
«А может, напротив, только и сожидает он глупости от меня! Нет, надо успокоиться! Выставить двойную охрану на стенах и в посадах, выслать лазутчиков по окрестностям. Иного нет».
С наступлением темноты Володарь в очередной раз поднялся на заборол крепостной стены. Долго стоял, всматривался в ночную даль, видел жёлтые, словно светлячки, огоньки вражеских костров на косогоре за рекой.
Огней этих было много, и становилось тревожно: сдюжим ли, выстоим ли под натиском Ярополковых латников?
Круто поворотившись, спустился Володарь внутрь крепости. На ходу стал отдавать распоряжения воеводам:
— Котлы с варом держите наготове. Стражу на стенах меняйте почаще. И следите за всем, очей не спускайте, — говорил он резким, отрывистым голосом, стараясь придать и себе, и ратным уверенность.
В холодном небе тускло мерцали звёзды. Лохматые тучи вуалью прикрывали тонкий серп убывающей луны. За воротами одного из дворов протяжно завыла собака. Володарь стиснул в деснице ледяную рукоять клинка.
Завтра, по всему видно, предстоит ему принять жаркий бой. Не знал, не догадывался свиноградский владетель, что творится в эти часы в стане его врага.
В сумерках Ярополк привычно расставил вокруг лагеря сторожи, снял с себя кольчугу и в одной белой рубахе улёгся на телегу. Уставший за долгий дневной переход, он почти мгновенно заснул. Гридни-телохранители разместились вокруг телеги на земле, иные дружинники направили стопы к кострам или к вежам — ночи в ту пору стояли морозные, как-никак наступило уже 22 ноября.
Из темноты в тусклую полосу серебристого лунного света въехал одинокий всадник-исполин. Лицо его покрывала булатная личина, в прорезях её насторожённо блестели волчьи хищные глаза. Наметив жертву, всадник не спеша вытащил из ножен широкую, острую саблю и резко стегнул плетью коня.
Он галопом подскакал к телеге и с силой вонзил клинок в спящего Ярополка. Князь порывисто вскочил, взвыл от боли, яростно потряс кулаком вослед скрывающемуся в ночной мгле комонному и заорал что было мочи:
— Доконал ты мя, ворог!
Резкая боль в груди прервала крик Ярополка. Выпучив глаза и задыхаясь, он сделал шаг вперёд, споткнулся и замертво рухнул ничком в стылую осеннюю грязь.
Перепуганные гридни спросонья в темноте бестолково натыкались друг на друга, весь лагерь огласился шумом, криками, лаем собак, кто-то уже седлал коня, мчался в погоню, но было поздно. Убийца давно скрылся, запутав следы на речных бродах.
Утром в скорбном молчании двое старших дружинников Петра-Ярополка повезли тело своего князя во Владимир-Волынский, а оттуда в Киев, где должны были по повелению убитой горем Гертруды похоронить его в раке из мрамора в церкви Святого Петра.
А в Перемышль к Рюрику в тот же день примчался всадник-исполин на взмыленном, дико ржущем коне. Прошёл через ворота на княж двор и... не вышел больше. Сгинул убийца Ярополка, пропал без вести, разве какой запоздалый путник в густых вечерних сумерках мог углядеть, как со стены двое людей в кольчугах сбросили вниз, в быстротекущие воды извилистого Сана, чьё-то тяжёлое тело.