«И почему я перед ним исповедуюсь?! Он что, священник?!» — подумала она с удивлением.
...Тело Ярополка привезли в Киев и в день 18 декабря 1087 года от Рождества Христова положили в мраморную раку в церкви Святого Петра, построенной по его же веленью. На похороны явился чуть ли не весь стольный град, отовсюду раздавались плач и рыдания. Громко стенала почерневшая от горя княгиня-мать. После смерти сына она объявила, что не вернётся на Волынь, а останется жить в Киеве, возле сыновней могилы.
Смотреть на Гертруду было страшно. Хоть и недолюбливала Ирина свою свекровь, но жалко её становилось, до жути, до ужаса. У самой же молодой женщины в душе царила пустота. Ни слёз, ни отчаяния, ни боли — ничего этого не было. Всё-таки она не выдержала, расплакалась, не в силах смотреть на горе Гертруды и на малых чад своих, облачённых в траурные тёмные одеяния.
Сдержалась. Одно волновало теперь дочь мейсенского графа, бывшую владетельную волынскую княгиню — устроение детей. Вся в чёрных одеждах, но прекрасная, как раньше, поспешила она, едва минули сороковины по Ярополку, взяв всех троих детей, воротиться во Владимир-на-Луге.
Стоял январь, вьюга кружила вихри. Лютый мороз сковал реки. От холода трещали ветки на деревьях. Дубы и буки, обнажённые, без листвы, с запорошенными снегом узловатыми ветвями, выглядели мрачно и уныло.
Возок скользил полозьями по зимнику, бодро бежали кони. Топилась в возке печь, дым шёл вверх густыми клубами.
...Во Владимире, по всему видно, были Ирине и её детям не шибко рады. В тереме уже распоряжался довольный, потирающий руки Давид Игоревич — ему после гибели Ярополка вернул великий князь Всеволод Волынь. Елена Ростиславна хозяйничала в бабинце, всё устраивая на свой лад. Челядины перемещали тяжёлые лари, таскали скамьи, столы, стулья.
Вроде своё здесь всё было для Ирины, но вместе с тем становилось чужим и непривычным. Даже лестницы, кровати, гульбища сделались в одночасье иными, и резьба на стенах уже не радовала глаз, и яркая киноварь на наличниках окон лишь раздражала своей неуместной праздничностью.
Давид Игоревич с умилением сажал себе на колени крохотного сына, наречённого Всеволодом в честь великого князя. Ребёнок сучил ножками и весело смеялся.
С Володарем Ирина столкнулась поздним вечером в переходе. Свиноградский князь, как оказалось, приехал к сестре и зятю для серьёзного разговора. Делили между собой князья Западную Русь, собирались на снем.
...Они долго стояли друг против друга, поражённые внезапностью встречи. Володарь начал первым:
— Не ждал встретить тебя тут, княгиня. Скорблю с тобою вместе.
— Ушла скорбь. Ничего не осталось, — холодно ответила ему Ирина. — За детей своих просить приехала. Удела для них добиваться буду...
— Святополк, деверь[235] твои, второй день уже у Давида гостит.
— Вот как?! — Ирина удивлённо приподняла соболиную бровь. — Не знала я этого.
— Знай. Из Новгорода Святополк съехал, в Турове теперь сесть хочет. Ну и на Волынь зарится, конечно. Сёла есть у него с Давидом и с Рюриком спорные. Вот соберёмся на снем, будем решать.
Володарь замолчал. Снова, в который раз, любовался он несравненной красотой этой женщины. Жалел сейчас об одном — наверное, никогда не услышать ему более её лёгкого, журчащего, как ручеёк, смеха. Не до веселья теперь было.
Ирина решительно потребовала:
— Хочу знать... Верно знать... Что ты не виноват... в убийстве моего несчастного мужа. Поклянись мне.
— Невиновен я, — сухо выговорил Володарь. — Не ведал ничего. Из твоей грамоты только и узнал. Клянусь.
Он извлёк из-под рубахи и кафтана нательный крестик и приложился к нему губами.
— Я тебе верю. — Голос Ирины стал, как показалось ему, мягче, вмиг пропали в нём ледяные нотки. — Извини меня за сомнение. Столько тёмных дел происходит вокруг.
Снова, как на гульбище в Перемышле, как на незабываемой охоте в волынской пуще, потянулись они друг к другу, сомкнули в страстном поцелуе уста, и снова она отстранила, отвергла, отринула его, сказала строго:
— Нельзя нам... У тебя дочь... У меня трое... Снем княжеский... Мне не сказал ничего князь Давид... Пойду к Святополку... Пусть он помогает... Брат старший моему почившему супругу... Ты... помни меня... Не забывай...
Ирина вдруг разрыдалась, громко, по-бабьи. Володарь, стараясь утешить, прижал её к груди. Женщина, закусив губу и решительно замотав головой, вырвалась из его объятий и побежала вниз по винтовой лестнице.
Сын Ростислава не поспешил за ней, не попытался остановить. Понимал он с глубокой горечью, что бессмысленно всё это и что, кроме толков и пересудов, могущих нанести вред им обоим, не принесёт ничего. Любил ли он? Или просто был очарован необыкновенной её красотой? Рассудок оказался выше чувства — окончательно уяснил он для себя в эти мгновения. И ещё он знал, что разные у них обоих на этом свете пути.
...Игоревич, как обычно, широко разведя в стороны руки, с деланным выражением восторга на лице спешил ему навстречу во главе свиты бояр. Промелькнуло в свете факела лисье лицо Лазаря.
«Что, сменил хозяина, нёс?!» — с недовольством и озлоблением даже подумал о нём Володарь.
К завтрашнему разговору он был готов и с часу на час ждал приезда Рюрика.
ГЛАВА 47
Луна светила в высоком небе, звёзды золотились искорками. Подморозило, под ногами громко скрипел снег. Ирина вместе с дочерью спустилась со ступенек возка и быстрым шагом засеменила к воротам терема старого боярина Жидислава, в котором остановился Святополк. С ним, старшим братом своего почившего супруга, хотела она обсудить будущее своих детей.
Тридцатисемилетний Святополк Изяславич, огромного роста, сухощавый, смуглолицый и темноволосый, с долгой узкой бородой, которую отрастил почти до пояса, показалось Ирине, встретил её с настороженностью и некоторым даже испугом. Сам вышел снохе навстречу со свечой в руке, поцеловал в чело её и Анастасию, велел ступать за собой следом в горницу.
Жарко топили муравленые печи. Рядом со Святополком Ирина обнаружила младшую сестру, Евдокию, — невесту польского князя Метко. Здесь же, за крытым скатертью столом, располагались брат киевского тысяцкого Путята Вышатич, полный лобастый муж лет сорока пяти, и жена Святополка, дочь чешского князя Спитигнева Лута, женщина уже довольно преклонного возраста.
Наложницу свою Святополк, вероятно, во Владимир с собой не взял, равно как и двоих малых сыновей от неё.
Ирину с дочерью посадили за стол, боярские челядинцы принесли и поставили перед ней кушанья, после чего Святополк продолжил, видимо, прерванный их приходом разговор.
— Стало быть, тако и порешим. Тебе, сестрица, — обратился он к Евдокии, худенькой девушке с остреньким носиком, очень похожей на свою мать, Гертруду, — за князя Метко идти, как мой брат покойный и уговаривался.
Евдокия Изяславна покорно склонила голову.
— Лепо, лепо, — тихо произнёс Путята, огладив густую бороду.
— Ну а ты с чем явилась, невестушка? — спросил Святополк Ирину. — О сынах своих потолковать хочешь ал и как?
— Не спеши. Дай гостьям нашим откушать, — ворчливо заметила княгиня Лута.
— Мы вас в обиду не дадим! — заявил Святополк. — Вон Настенька, четырнадцатое лето девице, пора бы уж и о женихе помыслить. Ты как, племянница, думаешь?
Анастасия Ярополковна ничего не успела ответить, как вдруг Святополк, хлопнув себя по лбу, промолвил:
— Есть для тебя жених добрый. И русс, не иноземец. Сосед наш, не из земель незнаемых. Меж князьями надобно ить связи крепить. Вот и скрепим. Глеб, сын полоцкого Всеслава, самый тебе жених. Семнадцать лет парню. В Меньске[236] сидит, наместничает.
— Полоцкий князь Всеслав всегда был нашим врагом, — возразила, хмурясь, Ирина. — Мой покойный муж имел с ним рать. Да и ты сам, Святополк, брал штурмом Полоцк. Кроме того, Всеслав — враг киевского князя. Ничем не славен, кроме разбоя. Ещё говорят, он чародей. Не верует в Христа.
— До киевского князя что нам за дело? Сами с усами! — с жаром стал убеждать её Святополк. — Всеслав не беден, у него много серебра. И много ратников. А что прежде вражда была, так о том уж и забыть пора. Десять лет без малого минуло.
— Это правда, — поддержала супруга Лута. — Да и тебе, детонька, — обратилась она к обескураженной Анастасии, — довольно в девках сиживать. Вот дядя о будущем твоём и позаботится.
— И то верно. Кто лучше близких людей поможет сиротинушке, — добавил Святополк.
Сын Изяслава мечтал о киевском столе и искал себе союзников. Одного обрёл в Игоревиче, согласившись уступить ему Владимир-на-Волыни, второго хотел видеть в Полоцке.
«Чтоб помог в случае чего! — сидело в голове у тридцатисемилетнего Святополка. — И Всеслав рад будет. Сколько ж воевать можно? Тоже, верно, устал».
Масляно-угодливая рожа Святополка Ирину раздражала. В словах его искала она тайный подвох. Но ближе его родичей у её чад, воистину, не было, и никто не мог или не хотел заботиться об их будущем. Сама же она, слабая, хрупкая женщина, иноземка, на Руси не имела корней.
— Глеб — парень видный. Красавец. И Бога любит, не в отца, — продолжал нахваливать своего жениха Святополк.
— Подумать я должна, — оборвала его речь Ирина. — Одна у меня дочь.
— Ну, подумай. Токмо не вельми долго, любезная сестрица. Женихи ить, они народец такой... Ждать не любят.
Лукавая улыбка деверя Ирину прямо-таки бесила.
«Лучше бы к Игоревичу идти. Нет, к Мономаху надо было! Но Мономах против Святополка не пойдёт! А Давида сам же он во Владимире и посадил!»
Не было у вдовы выхода. Поразмыслив, согласилась она на предложение Святополка.
— Хорошо. Я согласна, князь Святополк! — сухо сообщила Ирина.
Деверь в ответ просиял.
— Ведал всегда: умница ты у нас, невестушка! — возгласил он восторженно. — Мудро, вельми мудро!