— Да, конечно, доблестный архонт, принц Коломан — твой брат, но... Смею заметить, люди не всегда питают братские чувства к своим близким... — Халдей не договорил.
Василько едва не набросился на него с кулаками. Володарь схватил брата за руку и решительно остановил, заставив сесть обратно на кошмы.
— В твоих словах есть зерно правды, Халдей, — заявил средний Ростиславич. — Каждый имеет в этом мире свою выгоду, тем более князь, король или принц. Но нельзя же нам, владетелям невеликих вотчин, окружить себя одними врагами. Посуди сам, Халдей. И ты, брат Василько, подумай. Ляхи нам — недруги, половцы теперь — тоже никак не друзья. Ромеи — далеко, на Волыни Игоревич — тоже союзник скользкий. Кто сильнее, к тому и пристанет. А нам нужны союзы с державами окрестными. Князьями настоящими надо становиться нам, а не изгоями, которые только по милости из Киева уделы кое-как получили. И первый крепкий наш союзник — угры. Сегодня — мы им помогли, упредили, завтра — они нам помогут. К половцам, на Кодыму[252], мыслю, тоже людей послать надо. Не все там такие, как Ензем и Акочай. Есть ханы и поумнее.
— Прав ты, — угрюмо буркнул Василько.
На Халдея тем не менее продолжал он коситься с явным неодобрением.
«Эх, брат, брат! Прост ты! Полагаешь, мне вельми этот хазарин по нраву?! — думал, мягко улыбаясь и с любовью взирая на младшего брата, Володарь. — Но без таких, как он, не обойтись. Это ты понимать должен».
Обещав себе, что после поговорит с Васильком с глазу на глаз, Володарь закончил совещание.
— Ступай, готовься в дорогу, друже, — велел он Халдею.
...Возле Василёва свиноградские дружинники нагнали половецкий обоз. Шелка, паволоки, узорочье, множество скота, а также красные девы половецкие с детьми стали добычей русских воинов. Обременённые добром и пленными, воины воротились обратно в лагерь.
Пришли вечером, когда зажглись на берегу Днестра первые костры. Ярко взметались в небо языки огня. Темнело, тем не менее Володарь решил осмотреть взятый полон. Владело им смутное подспудное ощущение, что ждёт его сейчас что-то важное.
Шёл с факелом в руке, осматривал дорогие ткани, низкорослых мохноногих лошадей, проходил мимо чернокосых молодых половчанок с продолговатыми карими глазами и вдруг остановился резко, словно о стену стукнулся.
Немолодая уже жёнка, красивая, несмотря на годы, с густо набеленным лицом, обожгла его очами цвета южной ночи.
— Таисия! — только и пробормотал обескураженный Ростиславич.
ГЛАВА 54
В чёрное ночное небо, густо усеянное россыпями звёзд, взмывал оранжевый столб пламени. Костёр разгорался, потрескивали сучья и хворост. Близ огня было жарко, а стоит чуть отойти, как охватит всё тело пронизывающий холод. Прохладны вешние ночи на Днестре, гуляют по теснинам могутной реки буйные ветры.
Володарь не ощущал ни холода, ни жара пламени. Смотрел он и видел перед собой одно только лицо Таисии, обрамлённое растрёпанными густыми волосами с проседью во многих местах. Глаза-маслины жгли его недобрым огнём, гораздо более сильным, чем огонь костра. Они сидели друг против друга, долго молчали, оба поражённые внезапностью встречи. Одна мысль вертелась в голове Ростиславича: «Мир тесен! Тесен до безобразия!»
Очередной нежданный поворот делает его жизнь, очередной искус, очередное испытание послал ему Господь. Как поступить теперь, что делать с этой женщиной, которая, конечно же, не забыла его и которую он до сих пор, невзирая на истекшие лета, никак не может выбросить из памяти?!
Он прервал молчание, спросил глухим, взволнованным голосом:
— Как ты здесь очутилась? Каким ветром недобрым занесло тебя к половцам?
Женщина вздрогнула, шевельнула плечами, словно слова его сопровождал ледяной холод, провела перстом по сухим, тонким губам, ответила хрипло:
— Что тебе за дело?! Отверг меня тогда... Не захотел сделать княгиней... Зачем снова встал на моём пути?!
— Разве знал я, что ты здесь? — Володарь пожал плечами.
— Неважно. Ты — мой злой рок! Ненавижу тебя!
— Рока никакого не существует. Есть лишь удача или... наоборот. И Божий промысел.
— Откуда тебе это ведать?! — зло прикрикнула гречанка, тряхнув волосами.
— Не о том пошла наша молвь. Ответь всё же на мой вопрос. Как очутилась ты в степи?
Он снова смотрел на неё, видел её шёлковое платье, поверх которого одета была короткая сряда, шитая из грубой кожи, подумал вдруг, что она, наверное, замёрзла. Кликнул гридня, велел принести кафтан, сам бережно набросил его ей на плечи.
Таисия резко дёрнулась, отшвырнула кафтан в сторону.
— Ничего от тебя не надо! — выпалила она. — Враг ты мне!
— Не довольно ли, врагов себе выдумывать! — возмутился князь. — Что, я тебя мучил, насиловал, унижал?! Какой я враг! Наоборот, грею у своего костра!
— Да ты хуже! Ты душу мне искалечил! Вкрался, соблазнил, а потом бросил! Думала, отомстила тебе! Но, видно, нет!
Внезапно в руке Таисии сверкнул узкий длинный нож.
«Из голенища сапога вытащила!» — успел подумать Володарь, прежде чем быстрым движением перехватил в воздухе её занесённую для удара длань, вывернул, вырвал нож и с остервенением швырнул его оземь.
— Дура! — сорвалось у сына Ростислава с уст.
Женщина взвыла от боли, резко сорвалась с места, набросилась на него, укусила за руку, впилась острыми зубами, будто дикая кошка, Володарь оттолкнул её, заставил сесть на кошму, выпалил зло:
— Хватит!
Он огляделся по сторонам. Хорошо, никто из гридней и отроков ничего не заметил. Разошлись все по лагерю, собирались возле костров, иные уводили в вежи полонянок, другие несли сторожу[253] вокруг стана. Брат Василько, кажется, тоже сейчас в стороже. Не хотелось почему-то Володарю, чтобы брат сведал о Таисии.
Женщина понемногу присмирела, тихо расплакалась, стала вытирать ладонями слёзы у глаз. Сейчас она казалась жалкой, беспомощной, Володарю в какое-то мгновение даже захотелось её обнять, но нож — нож засапожный лежал где-то рядом в траве.
Всё же Таисия, вытерев слёзы, стала рассказывать ему: Раньше я снаряжала торговые ладьи из Таматархи в Константинополь. Серский[254] шёлк, зендянь, воск и меха приносили неплохие доходы. Но сейчас в империи ромеев царит хаос, сумятица, со всех сторон окружили её враги. Мои товары разграбили турецкие пираты. И тогда... Один мой друг предложил изменить пути нашей торговли. Две хеландии я нагрузила фруктами, вином и шёлком. Мы отправились в Киев, вверх по Днепру. На Руси сейчас спокойней, чем в империи. Но возле порогов на нас напали куманы. Они захватили все товары. Один бек... Мерзкая гадина!.. Он изнасиловал меня!.. Но вскоре на грабителей напала другая орда, такая же дикая. Они злобно свистели и ругались гортанными голосами. От всех от них противно воняло кумысом! — Гречанка поморщилась и брезгливо передёрнула плечами. — Главный хан V них был Ензем. Он перерезал горло мерзкому беку и сказал, что сделает меня одной из своих жён. Следует отдать этому дикарю должное — он осыпал меня дорогими вещами — украшениями, нарядами. Он ни разу не обидел меня, не взял силой. Был ласков... Даже стал пользоваться благовониями и чистить ногти, в отличие от других... Он любил меня... Но я не любила его...
— Кого же ты любила, женщина? — неожиданно перебив, спросил её Володарь. — Моего отца?
— Это было давно... Да, любила... И своего мужа тоже. А ты... С тобою я играла, просто играла в любовь. Ты был для меня, как мальчишка! Помнишь, как сказал, что предпочитаешь вину воду?! — Таисия вдруг рассмеялась, только смех её был каким-то сдавленным, глухим, как уханье совы.
— Так вот, — продолжила она, оборвав своё неуместное веселье. — Я провела в стане куманов три года. Иногда сопровождала хана в набегах, научилась хорошо владеть саблей, стрелять из лука и держаться на лошади. В прошлом месяце к Ензему прискакал один человек. Он устал и качался на коне из стороны в сторону. От него Ензем узнал, что орду его друга Капулча окружил и взял в плен король угров. Хан пошёл на выручку другу, но по дороге решил пограбить ваши с братьями земли. Должна сказать, что я отговаривала его от такого опрометчивого шага. Не из-за тебя, конечно! — Гречанка презрительно фыркнула. — Не стоило орде распылять силы. Хан не послушал... — Таисия вздохнула. — И вот я снова пленница!
— Вот что, женщина! — выслушав её, промолвил Володарь. — Ты не пленница никакая. Наоборот, ты свободна. Можешь езжать в Тмутаракань, в Корчев, куда хочешь! Я заплатил выкуп дружиннику, который взял тебя в полон. Никто из моих воинов не посмеет тебя удерживать.
— Некуда мне идти! — решительно заявила Таисия. — Что обрету я в Корчеве или в Таматархе? Память о прожитых летах? Нет, Володарь! Я не вернусь.
— И что ты будешь делать теперь? Как жить?
— Не знаю. Решай ты! Я в твоих руках!
«Вот тоже мне, забота! Видеть её пред собой, ворошить былое!» — Володарь сам себе боялся признаться в том, что любит её, любит, как любил когда-то. Вот такую — гордую, ненавидящую, честолюбивую, бросающуюся на него с ножом — любит! Жалкую, плачущую, ничтожную, состарившуюся — любит! И ничего здесь поделать было нельзя!
Он велел гридням охранять её, как зеницу ока, отошёл от костра в тень, раздумчиво бродил по лагерю вокруг веж, кусал губы, думал.
Странно, он совсем не хотел сейчас овладеть ею, не возникало у него желания затащить её в свой шатёр, раздеть, пусть бы даже она сама была не против, предаться с ней греху, как было это несколько лет назад в солнечной Тмутаракани. Но была любовь, было чувство, которое не смогло заглушить время, чувство более глубокое, чем он сам ожидал, когда бросал ей в лицо: «Не быть тебе никогда княгиней!»
Он вошёл в свой шатёр, растянулся на кошмах, попытался заснуть. В ногах и спине чувствовалась усталость, но сна не было. Он проворочался до утра, затем зажёг на походном ставнике свечу, горячо и долго молился.