ГЛАВА 58
Двое вислоусых ляхов в кинтарях[256] с металлическими бляшками возникли перед Володарем внезапно во время лова. Князь резко осадил коня. Вздыбленный скакун недовольно заржал. Гридни тотчас набежали со всех сторон, грозно ощетинились в сторону пришельцев острые копья.
Один из ляхов, который выглядел постарше и был шире в плечах, поднял руку в знак того, что прибыл с миром.
— Князь Володарь! — возгласил он громким басом. — Не врагами мы к тебе приехали. Пришли проситься на службу.
— Чего ж так? — удивлённо спросил Володарь. — Или не сладко вам в Польше у себя живётся?
— Знамо, не от хорошей жизни мы здесь, — промолвил второй лях, черноволосый и смуглый. — Волостей нас король Герман лишил.
— А всё потому, что супротив немцев воевать мы не хотели, — мрачно добавил старший.
— Как вас звать? — нетерпеливо оборвал его на полуслове Володарь.
Он давно уже спешился и наблюдал за ляхами исподлобья, жёг их суровым взглядом воина.
— Он — Пётр, а моё имя — Жеронимус, — ответил ему черноволосый. — Мы — двоюродные братья.
— Подумать должен я, как с вами быть, — отрезал князь, по-прежнему неприветливый.
Чувствовал он — что-то недоговаривают ляхи, что-то здесь не так.
Вечером он вызвал Жеронимуса в свою палату на верхнем жиле хором.
— Ну, пан, молви, какие дела вас ко мне привели. Говори без утайки. Никто здесь нас не услышит, — приказал Володарь немного оробевшему шляхтичу. — И не вздумай что-нибудь от меня скрыть. Я этого не люблю! Всё равно сведаю. Не поздоровится вам тогда.
— Нас послал к тебе твой старший брат, Рюрик, — тихо проговорил Жеронимус. — Вначале мы побывали у него в Перемышле. Брат твой велел передать через холопа, что крепко захворал и едва способен встать с постели. Вот мы и прибыли к тебе, князь.
— Но какова причина? Почему вы бежали? — продолжал допытываться Володарь.
Жеронимус помялся, огляделся по сторонам, словно пойманный с добычей вор, вздохнул горько и наконец, решив, что молчать более ни к чему, враз выпалил:
Мы не обманывали тебя, князь Володарь. Мы на самом деле лишились своих сёл. И сделал это Метко, племянник короля Германа. Нам пришлось бежать. Едва лошадей успели вывести да ускакать лесом от погони. Твой брат Рюрик принял нас с честью и поручил одно дело. Скользкое и неприятное дело.
— Какое такое дело? — Володарь начал догадываться, что старший братец его опять натворил что-то гадкое.
— Он дал нам с Петром яд и приказал отравить князя Метко. А чтобы мы сделали всё, как он говорил, взял в заложники жену Петра и мою мать. Мы воротились в Краков и помирились с князем Мешко. Стояли на коленях в костёле в Вавеле[257], молили о прощении. Король и его племянник согласились не преследовать нас, но сёла не вернули. Велели, чтобы мы мечами доказали свою храбрость. Во время пира... — Жеронимус осёкся. — Ну, думаю, ты понял без слов...
— Кто же из вас подсыпал князю Мешко гадость в вино? Или...
— Ты прав, светлый княже. Так мы и поступили... А подсыпал яд... — Лях собрался с духом и заключил: — Це сотворил я.
«Сегодня — Мешко, завтра — меня! — пронеслось у Володаря в голове. — Разве таким, как этот, можно доверять? Вот Рюрик расправился с Нерадцом. А этих... отправил ко мне, притворился хворым. Почему он так сделал? Хочет, чтобы я стал соучастником его преступленья?»
На выстраивавшиеся в ряд вопросы Володарь не в силах был дать ответ. Жеронимуса он отпустил, велев не мешкая убираться из его терема. Куда? Пусть лях сам помышляет о себе.
Позвал Халдея, Биндюка и Дорожая, долго шептался с ними ночью при свечах.
Наутро Жеронимуса нашли в корчме в Замосточье с ножом в груди. Петра, перепуганного до смерти, жалкого, трясущегося от страха, схватили во дворе гой же корчмы княжеские отроки, отволокли в хоромы и швырнули перед Володарем на колени.
— Что произошло, ведаешь?! — грозно молвил ему князь. — Братец твой — злодей гнусный! Отравил предательски князя Мешко. Ты же ему в лихом этом деле помогал! Так вот. Сохранил я тебе покуда жизнь. Надеюсь, послужишь мне. Мой тебе наказ: скачи не мешкая в Краков. Скажешь, что сам Жеронимуса прикончил. И обо всём, что у вас в Польше творится, станешь мне передавать. Когда грамотицу черкнёшь, когда сам приедешь. Но ежели слукавишь али утаишь что, помни: откроются делишки твои тёмные!
Пётр стучал зубами от страха и целовал князю сафьяновый сапог.
— Спаси тебя Бог, добрый княже! Не погубил душу христианскую! — Он прослезился и, трясясь от страха, упал ниц посреди горницы.
— Довольно! Ступай! Эй, отроки! Вытолкайте его! Пшёл прочь! — выкрикнул Володарь.
Лях стремглав выскочил за дверь. Вскоре с улицы до слуха Володаря донёсся удаляющийся стук копыт.
«Вот ведь мразь какая! Все убивцы, наверное, такие. Те, которые ядом или кинжалом в спину, или как Нерадец!» — На душе у Володаря было гадко. Словно соприкоснулся он сейчас с тьмой, с бездной, заглянул в чёрную зияющую пропасть, из которой струится удушливый дым с запахом серы.
Он через крытый переход вышел на хоры домовой церкви, опустился на колени, зашептал молитву. Кое-как успокоившись, попытался рассуждать более трезво. Понимал, что поступить по-другому было нельзя. И ещё, что брат его, если откроется правда, навсегда, на многие годы своими ковами может обречь Червонную Русь и Польшу на бессмысленное кровавое противоборство. А еще лицемерил, делал жалкий вид, чуть ли не мученика из себя строил! За брата становилось страшно.
...Гонец из Перемышля нагрянул внезапно на следующий же день. Рюрик велел передать брату и матери, что умирает и хочет проститься с ними обоими. Выходило, что ляхов он не обманывал.
Стрелой мчался Володарь по холмам, не обращая внимания на то, как в лицо ему летит первый предзимний снег, противный, мокрый и липкий.
«Наказанье! Кара Господня!» — стучало в висках.
ГЛАВА 59
В зиму 1092 от Рождества Христова на Руси случилось моровое поветрие. Умирали люди от разных неожиданных болезней, одни тяжко, другие легко, быстро, в одночасье, почти и не мучаясь. В одном только Киеве от Филиппова поста и до Мясопуста погребено было аж семь тысяч человек.
Не обошёл мор стороной и Червонную Русь. И здесь голосили жалобно жёнки, потерявшие родных, и здесь немало осталось сирот и одиноких пустых хат, в которых из большой семьи никто не уцелел.
Прокатилась напасть сия по Волыни, пронеслась волной по Днестровским городкам, краем зацепила Перемышль, ушла за Горбы, в угорскую пушту и там исчезла, растворилась посреди пустынной безлюдной степи, словно надорвавшись, потеряв силы.
...Рюрик метался в бреду, в лихорадке, шептал что-то невнятное. Иногда он открывал глаза и смотрел вокруг невидящим, пустым оком. Ланка, почти не отходящая от постели первенца, держалась, лицо её сделалось каменно неприступным, Володарь же вынести братних мук долго не мог, уходил в соседний покой и сидел там часами, обхватив в отчаянии руками голову. Он знал, хорошо знал, из-за чего так страдает и умирает старший брат.
«Боже, Боже! Спаси душу его! Не для себя ведь он — для нас для всех! Для Руси Червонной! Мечтал, чтобы города цвели, чтоб торг шумел, чтоб на рольях тучные хлеба колосились! Молю тя, Господи! Не казни брата моего Рюрика! Да, преступил он, преступил грань добра и зла! Но кто из смертных не преступал её николи! Апостол Пётр трижды за ночь отрёкся от Тебя! Апостол Павел сперва вовсе гонителем Имени Твоего был! Так дай же, дай, Господи, брату моему делами добрыми искупить грехи сотворённые!»
Молитвы не помогали. В поздний сумеречный час Ланка, шурша одеждами, выскользнула из ложницы и осторожно тронула Володаря за руку.
— Тебя кличет. Хочет молвить что, верно. Худо ему.
...Голова Рюрика покоилась на высокой подушке. При виде брата он попытался улыбнуться, но только сумел чуть шевельнуть устами.
— Сядь, — наконец шёпотом прохрипел старший Ростиславич.
— Помираю я, брате, — продолжил он, едва Володарь опустился на скамью у изголовья. — Бог меня карает. Ярополка убил чужой дланью убивца наёмного, топерича вот Мешка. Погряз аз, погряз во грехах несмываемых... Вот и пробил час мой... Прежде чем помру, постричься хочу... Жаль, ранее не возмог сего... Мирское возобладало... Ты, Володарь, стол княжой в Перемышле... наследуешь... Крепко держи волости наши! Борони от ворогов!.. Иного боюсь... паче всего... Как бы за мои грехи вам с Васильком... кара не пришла... Ты... того... Ты помни... Всё помни, что я створил... Но тако не делай...
— Полно, брат! — улучив мгновение, Володарь оборвал жаркий шёпот умирающего. — Ты не ради себя грех творил... О том и я, и Василько знаем... Ты себя не кори... Как лучше хотел...
Рюрик, снова попытавшись выдавить на обескровленных сухих губах подобие улыбки, решительно качнул головой.
— Нет, брате! Виновен аз!.. Нет мне прощенья пред престолом Всевышнего!.. Прощай! Родных наших береги!.. Ступай топерича... Василько коль прискачет, покличь... С им такожде... Проститься... надобно... И попа зови... Иеромонаха Николу... Постриг бы меня...
Володарь, понурив чело, с горьким вздохом покинул ложницу. Понял он окончательно: Рюрик — не жилец. Уже в горнице столкнулся он с Васильком. Из-за плеча его выглядывало в свете свечи зарёванное лицо поспешившей в Перемышль из Владимира сестры Елены.
— Слава Христу! Успел, братец! — глухо вымолвил Володарь. — Пойди, простись с Рюриком. И ты, сестра. Худо ему. За попом велел послать.
...Рюрик издал последний свой вздох рано утром, едва забрезжила на востоке за увалами розовая заря. Морозный день обещал быть ясным и тихим. Прекратился снег. Унялся внезапно, оборвался как-то резко, вмиг злой ветер.
На колокольне собора Святого Василия печально зазвонили колокола. В горле у Володаря стоял тяжёлый ком. Ушёл старший брат, человек