, бывший для него поддержкой в лихой час, всегда готовый наставить, дать верный совет. Ушёл, едва достигнув возраста Христа. Воцарилась в душе пустота, мертвая, до звона в ушах. Потерял Володарь счёт часам, как в тумане, видел он корсту с телом Рюрика, устанавливаемую в приделе церкви, видел горько рыдающих мать и сестру, видел строгую тупившую очи Анну Вышатичну, бояр перемышльских, отроков, простых посадских людей, пришедших проститься со своим князем.
Но вот ворвался в пустоту решительный голос Юрия Вышатича.
— Принимай, княже Володарь, стол перемышльский! — возгласил он торжественно, и Володарь вдруг увидел прямо перед собой посреди собора высокий столец, обитый царьградской парчой. Он подошёл медленно, сел, принял благословение священника, поцеловал крест.
Понял внезапно, что он теперь — первый, старший, что ему предстоит отныне принимать самые сложные решения, вершить большие и малые дела на этой земле.
То ли почудилось, то ли в самом деле на миг промелькнуло в толпе полукругом обступивших его набольших мужей лицо Таисии в чёрном чепце на голове. Даже если и так, не до неё было сейчас Володарю. Словно физически ощутил он наваливающуюся ему на плечи тяжесть. То была тяжесть власти, которую ему предстояло нести. И нести надо было её на раменах своих достойно через лета и беды, чтобы помнили его, сына Ростислава, добром все вот эти люди, собравшиеся в соборе, а вослед им дети их и внуки.
Было немного страшно, охватывало чувство, что парит он в воздухе, летит неведомо куда...
Молебен окончился, народ разошёлся. Через крытый переход на хорах церкви вернулся Володарь в хоромы. Сам не зная, зачем, кликнул двоих отроков, пошёл вместе с ними на городские стены. Долго смотрел с высоты на струящуюся внизу Вагру, затем перешёл на заходнюю[258] стену, стал всматриваться вдаль. Темнели пологие склоны Горбов. За ними, за перевалами — угорская пушта, хорошо знакомая, но чужая земля. Смутной тревогой преисполнялось сердце.
— Сторожу надо наладить. В Горбы, к русинам, верных людей послать! — сказал он бывшему рядом Юрию Вышатичу. — Позаботься об этом, друже, — добавил уже мягче. — О мадьярских и ляшских делах следует нам всё подробно знать.
...Вечером Володарь сказал княгине Ланке:
Будущим летом, матушка, прошу тебя, поищи мне добрую невесту. Так, как ныне, довольно мне жить. Бог даст, сыны родятся, будет кому столы передать.
Тихо плачущая доселе Ланка сразу оживилась, зажглись в старых выцветших глазах её живые огоньки.
— Слава Господу, сынок! Наконец-то! — прошептала она, истово крестясь.
...Утром Володарь снова обходил крепостные стены, проверял сторожевые посты и снова смотрел в синюю сумеречную дымку на заходней стороне.
Впереди были удачи и горести, тяжкие лишения и громкие победы.
В апреле 1093 года от Рождества Христова в Киеве умер великий князь Всеволод. Наступила на юге Руси гибельная череда междоусобиц и половецких нашествий.
ГЛАВА 60
Крик петуха прорезал утреннюю тишину киевского предместья. Тотчас в соседних дворах закричали другие петухи, и словно поддерживая внезапный этот шум, в забранное слюдой окно, проникнув сквозь лёгкую занавесь, ударил солнечный свет.
Дом пробудился, челядинка зашевелилась, зашуршала возле печи, холоп вывел за ворота, держа под уздцы, двух статных хозяйских коней, пастух погнал к ручью несколько тучных коров.
Халдей спустил босые ноги с высокого ложа, легко спрыгнул на дощатый пол, поспешил к рукомою. Фыркая от удовольствия, щедро обливал водой лицо. Челядин стоял рядом наготове с рушником.
Умывшись и наскоро натянув на плечи сорочку и лёгкий полукафтан, хазарин поспешил по переходу в покои отца.
Старый Захария хмурил высокое чело, обрамлённое редкими волосами, сердито сопел, сдвигал густые седые брови. На сына своего смотрел с недовольством, даже с ожесточением неким. Младший брат Халдея, Иоанн, сидел тут же, нетерпеливо кусал губы, стискивал длани в кулаки.
— Нет, вы посмотрите, посмотрите на него! — резко вскинув вверх седую бороду, громко заговорил Захария. — Мало того, что он принял их веру, так он еще и вздумал жениться на сестре какого-то поганого бека! Как это возможно?! И это мой сын?! Мать вся извелась от такого горя, лежит, не встаёт, а он?! Ему всё равно!
— Послушай, отец, — попытался прервать поток хулы Халдей, но, поняв спустя мгновение всю бесполезность своей затеи, замолк и тупо уставился себе под ноги.
— Не сын ты мне больше! Как ты мог! — продолжал бушевать, чуть ли не визжа от злости, Захария.
— Я поступал так, как ты меня учил, — улучив мгновение, стал оправдываться Халдей. — Я старался приспосабливаться к окружающей меня жизни. И осознал, что буду полезен себе и своему народу, если приму православие. Да и, сказать честно, не вижу большой разницы. Яхве или Христу поклоняться. Важно для меня было другое: стать ближе к архонту Володарю, сделаться незаменимым советником. Теперь я хочу добиться посадничества в одном городе.
— Он во многом прав, отец, — неожиданно поддержал Халдея младший брат. — По-другому теперь не прожить. Вот и я тоже... Князь Святополк доверил мне руководить своей младшей дружиной — чем плохо? И я так же, как и Халдей, приму православие. Иначе мне не стать воеводой. Не стать своим в этой пока что чужой нам стране. Буду воевать, приводит!) пленных и с твоей же помощью, отец, выгодно продавать их на невольничьих рынках. Наши соплеменники в Таврии и во многих городах Европы всегда готовы выложить звонкое серебро за этот дорогой товар.
— Принять их веру — значит, стать руссом! стукнув кулаком по столу, вскричал Захария. — Как вы этого не можете понять?
Лицо его исказила злость.
— Это не так, отец, — мягко возразил ему Халдей. — Напрасно ты думаешь, что перемена веры сделает нас другими. Всегда и везде мы с братом будем думать о своей выгоде и пользе для нашего народа.
— О народе ты бы помолчал! — мрачно процедил Захария. — Своя выгода — да! И это единственное, что вами обоими движет! Поганинка родит тебе детей, и они будут не иудеями, а половцами! Ибо малых чад воспитывают матери.
Старик поёжился, словно стало ему вдруг холодно, и плотнее закутался в свой долгий халат тёмно-зелёного цвета. Смотрел пристально выцветшими карими глазами на продолговатое, узкое лицо Халдея, обрамлённое короткой курчавой бородкой, по-прежнему сердито хмурился, говорил:
— Расторгни брак с неверной! Посмотри на наших девушек. Как хороша юная Рахиль! У неё глаза, как перезрелые сливы. Или Мариам! Какая красавица!
— Не время, отец, портить нам отношения со степной ордой. Сам видишь, что сделали эти варвары в последние годы! Сколько они разорили городов на Руси, какое зло сотворили на Балканах и в земле угров! Даже архонт Святополк, и тог, будучи дважды побеждён на ратном поле, взял себе в жёны дочь половецкого хана, — решительно возразил Захарии Халдей. — Ещё раз повторю тебе, отец: мы с Иоанном вынуждены приспосабливаться к обстоятельствам. Так поступают многие представители нашего народа в разных странах. В ином случае им приходится лишь мечтать о том, чтобы возвыситься или хотя бы улучшить своё положение.
— И мы, отец, обещаем тебе, что никогда друг о друге не забудем, что поможем один другому в беде, если такая вдруг приключится, — добавил Иоанн.
Мало-помалу старик смягчился и примолк. Лишь вздыхал он, качал головой, никак не желая мириться со взглядами на жизнь своих сыновей. Понимал одно: новое наступает время, и время это преображает людей, меняет их мысли, чувства, мнения. В новое это время хазарский иудей Захария не вписывался. Для него всегда главным были интересы своей общины, сыновья же от общины оторвались, стали жить сами по себе. Этого Захария принять не мог и не хотел.
...Меж тем Халдей и Иоанн поспешили покинуть родительский покой. Они расположились наверху в горнице и стали делиться последними новостями. Младший брат долго и обстоятельно рассказывал Халдею:
— В прошлом году, весною, когда умер князь Всеволод, киевские бояре не захотели видеть на престоле его сына, Владимира, прозванного Мономахом. Посадили в Киеве Святополка-Михаила. Русское право было за ним — его отец раньше отца Мономаха занимал трон главного города руссов. Половцы, когда узнали о переменах в Киеве, прислали своих людей, предлагали князю выплатить им дань за мир. Но Святополк отказал, не захотел отдавать своё серебро. Его можно понять... И началась война. Мономах и его сторонники пытались убедить князя Святополка пойти на мирные переговоры с половцами, но молодое окружение нового владетеля Киева хотело битв и побед. И вот случилось несчастное для Руси сражение на Стугне[259], возле Триполья. Молодой Ростислав, сын Всеволода и сводный брат Мономаха, при отступлении утонул в бушующих водах реки. Сам Мономах, говорят, едва спасся, пытаясь спасти брата. Многие воеводы обрели в том бою свою смерть. Князь Святополк бежал в Киев. Потом он ещё раз был побеждён. После этих двух неудачных сражений он поспешил заключить унизительный для Руси мир со степняками и взял в жёны дочь одного из ханов, Тогорты. Благо его первая жена, чешка Дута, умерла незадолго до этого. Девушку крестили по православному обычаю. Она получила имя Елена. Между тем Мономах вынужден был уйти из Чернигова, уступив этот второй по значению город в Русской земле князю Олегу, другу половцев. Он обосновался в Переяславле и, говорят, хочет мира.
— Тяжёлые времена наступили на Руси, — вздохнул Халдей.
— Ну, конечно, тяжёлые. Но не для всех. — Иоанн хитровато усмехнулся. — Есть возможность хорошо заработать на продаже пленников. Ещё после битвы на Стугне мы с купцом Иезекиилем, ты ведь его знаешь, и рабби Мисаилом послали людей к половцам, купили много русских пленных и переправили их в Сугдею[260]