и Корсунь[261] на продажу. И всё шло хорошо, но в дело вмешался один полусумасшедший корсунский иудей. Он вздумал пытать пленников, вместо того чтобы их продать. Есть, знаешь ли, дорогой брат, такие ненормальные. Руссов он жёг огнём, а после одного из них, Евстафия, монаха из Печер, этот идиот решил распять на кресте. И всё бы ничего, да поползли слухи, поднялся шум. И достиг он ушей базилевса ромеев, Алексея Комнина. Император сильно разгневался. В результате корсунского иудея повесили на древе, как Иуду, и отныне на всей территории империи ромеев запрещено продавать в невольники христиан. Вот так, уважаемый брат. Приходится теперь искать иные пути. Ведут они на Запад, в Пешт, в Регенсбург, в города солнечной Италии, и пролегают через Волынь и червонные города, которыми владеют твой князь Володарь и его брат. Много золота и серебра поступает в Киев от продажи пленников, много оседает в ларях самого князя Святополка и его приближённых бояр. Ну, и нам кое-что перепадает. — Иоанн лукаво подмигнул брату. — Жалко, конечно, бывает смотреть на этих несчастных, оборванных невольников, но что поделать. — Он развёл руками. — Такова наша грешная жизнь.
— Выходит, затяжная война выгодна? Чем больше разорения, тем больше пленных, и тем больше золота и серебра сыпется в руки? — хмуро спросил Халдей. — Но не выгодней ли заниматься мирной торговлей? Например, продавать соль, шелка?
— Я смотрю, ты ничего не смыслишь в этом, братец. Хотя... Соль? А что, пожалуй... Может быть. Но, поверь, сегодня ничто так не ценится на рынке, как рабы. Красивые женщины пополняют на Востоке гаремы, на Западе становятся наложницами богатых сеньоров и купцов, сильные, мускулистые рабы хороши как работники или как воины. Так вот. К чему я тебе всё это рассказываю, Халдей. Ты бы убедил князя Володаря... ну, хотя бы не препятствовать торговле рабами... Он сам получит от этого немалую прибыль...
Халдей в ответ покачал головой.
— Вряд ли мой князь согласится. Конечно, я попробую поговорить. Но это будет опасный разговор, брат. Не знаю даже, как его повести.
— Ты подумай. Я тебя не тороплю. Помни только одно: золото, богатство. Без него не добыть пути наверх, без него ты — никто, жалкий хазаришка, иноплеменник для всех вокруг.
— Это так, — кивнул Халдей.
На душе у него было гадко, в мыслях царила путаница. Страшным грехом казалось предлагаемое Иоанном. Где-то в глубине души сидело: «Может, по-иному можно? Или товаров достойных не найти, чтобы обогатиться?»
Ещё думалось, что Бог расставит всё на свои места.
С тяжёлым чувством покинул Халдей отцовый дом на Копырёвом конце. От вида спалённых половцами деревень и сёл вокруг Киева, мимо которых он проезжал, спеша в Свиноград, становилось не по себе. Как поступить, что делать, хазарин не знал. Всю дорогу грызли его сомнения.
ГЛАВА 61
Живописную горную долину, распростёршуюся на древнем пути через гребни Карпат, прорезали с севера на юг три скальные гряды. Меж ними струились узенькие змейки бурных горных речек. Наверху острые выступы скал чередовались с деревянными стенами, виднелись остроконечные верха сторожевых башен. Нагромождения камней и скал окаймляли валы и рвы, наполненные водами сливающихся друг с другом ручьёв — Церковного и Гусиного.
Этот город-крепость в Карпатах, к юго-западу от Свинограда, называли Тустанью. Состояла Тустань из нескольких крепостей, раскинувшихся вдоль шляха и отдалённых друг от друга на версту, а то и более. Главной считалась крепость Камень, расположенная на двух скалах, меж коими находилась широкая площадка, возвышающаяся над долиной сажен на двадцать — двадцать пять. С полуночной стороны к площадке этой пристроен был деревянный помост, который перекрывал западину, где хранилась ёмкость с водой. Площадка с помостом образовывали внутренний двор. Границами его с востока и запада служили скальные складки, дополненные деревянными строениями. С севера и юга путь ко двору преграждали стены, основанием которых были кошицы — деревянные каркасы, заполненные камнями. По ним стекала вниз вода, камни же предохраняли от загнивания деревянные колоды.
По периметру Камня размещались жилые и хозяйственные постройки, башни, заборолы, замысловатой цепью тянулись многочисленные лестницы и переходы.
У подножия крепости на склонах находился посад, который защищал с доступной северо-восточной стороны тройной ряд земляных валов, а с юга и юго-запада — деревянная стена, рвы и вода из окрестных горных ручьёв. По дну южного рва к воротам крепости подходила вымощенная камнем дорога.
Воевода Верен, старый соратник Володаря по походам против ляхов и половцев, долго и обстоятельно объяснял князю, как устроены укрепления Тустаня, водил его по заборолам стен, указывал на западины, выступы и разрывы в скалах, искусно использованные местными зиждителями.
Вдвоём они поднялись на самый верх главной башни Камня, располагавшейся на восточной стороне степы. Ввысь, в необозримый ярко-голубой небесный простор вонзался остроконечный купол. Холодный ветер размашисто бил в лицо, когда князь и воевода стояли на верхней площадке башни с мощными дубовыми столпами, на которые опирался купол.
Верен указывал перстом вдаль.
— Вон тамо, зришь, княже, башня на скалах. То Острый Камень. Крепость добрая, яко и здешняя. А по другую сторону — другая крепостца. Речётся Малая Скала. Не един раз ляхи к ей подступали, да всякий раз урон великий терпели и отступали восвояси. Тяжко по скалам-то карабкаться, — говорил воевода.
Володарь, напряжённо слушая, кивал. При виде столь хорошо укреплённых твердынь радостно становилось: в случае ратной грозы он укроет в Тустани семью — мать, Астхик, дочь. И не станет о них тревожиться, зная, что такую крепость никоему ворогу не взять штурмом. Запасов же воды и пищи в Тустани было заготовлено не на один год.
Дышалось здесь, на свежем горном воздухе, легко и свободно. Выложенная камнем дорога, миновав крепость, убегала по увалам Горбов в Унгвар и дальше в мадьярские владения. Ходили по ней караваны купцов с товарами, приезжали из городов Европы, держали путь в стольный Киев, в Чернигов и дальше, на берега Волги и в далёкий Хорезм. Правда, в последние пару лет заметно поредели торжища в русских городах — в Поднепровье кипели ратные грозы. То половцы нападали, то буянил неугомонный Олег, то Святополк и Владимир Мономах с дружинами наносили ответные удары по своим недругам.
Во владениях Володаря, слава Христу, пока было спокойнее, не задевали Червонную Русь ни набеги половецкие, ни усобицы княжьи. Ляхи, и те поутихли после того, как давеча прошёлся по землям их огнём и мечом Василько. Но тишина и покой были обманчивы. Могла в любой день и до червонных городов докатиться волна ратных нахождений. Вот и объезжал Володарь города, вот и ставил повсюду, где мог, крепости, обводил владения свои и брата цепью застав.
Долгогривый статный конь при виде хозяина довольно заржал. Добрый у Володаря его Гром, не раз выручал на охоте, спасал от когтей и пасти дикого зверя, и на поле бранном уносил от погони, а то мчался впереди рати, устрашая врага и увлекая за собой перемышльских и свиноградских дружинников.
Взобрался Володарь в седло, взмахом руки велел трогаться. Поскакала дружина по каменистой дороге, только топот копыт громкий стоял в ушах. Старый Верен ехал рядом, но другую руку чуть позади держался, покусывая уста, Халдей. Играла в лукавом взоре хазарина некая мыслишка. Чуял Володарь, что желает Халдей ему о чём-то важном поведать, верно, хочет побаить с глазу на глаз, да вот незадача — вокруг князя в последние дни всё время было много народа.
За спиной Биндюк с Уланом спорили, у кого лучше лошадь и кто из них более меткий стрелок. Невольно слушая их болтовню, Володарь лишь усмехался. А вообще ратники у него хорошие, храбрые, такие и в сече лютой не отступят, и уменья им не занимать. Набрались опыта в сшибках с половцами да с ляхами, теперь никакой ворог им не страшен.
Одно огорчало Володаря: невелика его дружина. Ну, с пограничными ляшскими можновладцами или там с парой орд куманских, конечно, справятся. Такое не раз бывало. Ну, а вот если более сильный враг нападение учинит? Как Ярополк тогда под Свиноград пришёл. Хватит ли сил?
При воспоминании о Ярополке и его гибели Володарь нахмурился. Ох, не нравилось ему, что киевский стол занимает ныне родной братец убиенного! Правда, слаб покуда Святополк, не до Волыни ему, едва от половцев да от Олега отбиваться успевает. Но да ведь быстро порой жизнь меняется.
Тётушка, Гертруда, верно, только и ждёт, как бы улучить мгновение да вложить в уши сына коварное: «Брата твоего Ростиславичи сгубили! Пойди же, отомсти за родную кровь!»
Не было в душе у Володаря покоя. Грызли его тревожные, навевавшие холод мысли.
...Халдей всё-таки дождался своего. Уже когда воротились они в Перемышль, поздним вечером постучался он в дверь княжеского покоя.
Сидел напротив Володаря, напряжённый, натянутый, как струна, как тетива лука, какой-то словно бы похудевший, истончившийся, опасливо бегали по сторонам его чёрные глаза-угольки.
— Разговор имею, светлый князь. Дозволь мне, худому недостойному слуге твоему, изложить свои предложения.
— Давно вижу, есть тебе что поведать, — заметил Володарь. — Что же, молви. Слушаю тебя, Халдей.
Хазарин начал неторопливо, словно взвешивая на невидимых весах каждое слово.
— Как тебе, должно быть, известно, светлый князь, в прошлом месяце я побывал в Киеве. Гостил у своего отца. Видел, что люди в стольном граде озабочены набегами половцев и войнами. Всюду царит разорение, смерть, много нищих, голодных, оставшихся без крова. Лихие времена наступили на Руси.
— Ты жаловаться и вздыхать, что ли, пришёл сюда? — Володарь удивлённо пожал плечами. — О бедах этих без твоих слов ведомо. Вон сколь народу русского бежит с Поднепровья!
— Нет, светлый князь, жаловаться мне не о чем. Думаю, как бы тебе укрепить дружину, наполнить её новыми храбрыми воинами. Чтобы не страшны были тебе ни половцы, ни киевский князь.