х и должен других от злодеяний удерживать! Как же, учинив мне зло, сможет он прочих князей за попрание роты и оскорбление неповинного брата судить и наказывать? Почто клевещешь, хазарин, на брата моего старейшего?
— Поверь мне, князь! Твоему брату Володарю и тебе много лет я служу верой и правдой! Укройся скорей в безопасном месте, не езди в Киев! — попытался увещевать Ростиславича Халдей.
Тотчас понял он, что слова тщетны, что не послушает его Василько, что не отступится он, не переменит своего решения, что шагнёт навстречу несчастью, а может, и гибели своей.
Ухватил Халдей в отчаянии под уздцы княжеского коня, но резко оттолкнул его, отпихнул с дороги один из Васильковых гридней. Шлёпнулся с размаху Халдей в стылую осеннюю грязь, тяжело поднялся, стал отряхиваться, слыша, как стихает вдали топот копыт.
Боролись в душе хазарина жалость и презрение к неразумному, гордому Ростиславичу. Подумалось, что Володарь бы с ним так никогда не поступил. Горечь обиды, в конце концов, перевесила в душе иное. Махнув рукой, взобрался Халдей на своего коня и поспешил на Копырёв конец, в хоромы Иванки Захариича. Там он будет в безопасности.
ГЛАВА 66
Как только Василько спешился и взошёл на крыльцо княжеского терема, встретил его выглядевший взволнованным Святополк. Странным было то, что не сопровождал его никто из ближних киевских бояр.
Слуги княжеские провели Василька в горницу.
О чём говорить хотел со мной, брат? — вопросил Василько, усаживаясь на обитую рытым бархатом скамью.
«Верно, им стало ведомо о моём намереньи ляхов воевать», — подумал Ростиславич.
Ответить Святополк не успел, в дверях горницы появился Давид Игоревич.
— Ну, наконец-то! Заждались тя! — воскликнул он, широко разведя руки и заключая поднявшегося Василька в объятия.
Он сел напротив Василька и спросил:
— Куда ж спешишь ты, брате? Отметил бы с нами именины. Такое дело!
— Извиняйте, братья, токмо есть у меня в Теребовле дела неотложные, — уклончиво ответил Василько.
В большие замыслы свои он предпочёл Святополка не посвящать, чем невольно возбудил его подозрительность.
— Ну, останься с нами на два-то дня, — начал упрашивать его Святополк. — Попразднуем, отметим именины мои, потом и отъедешь. Недолго ждать-то ведь.
— Извини, княже великий! Николи задержаться не могу. Нужду крайнюю имею в Теребовлю тотчас езжать. И рад бы остаться, да спешу вельми. Прости, не гневайся на меня за ослушанье, — молвил Ростиславич. Вдругорядь непременно попразднуем с тобою, именины отметим.
— Ну тогда, может, хоть позавтракаешь с нами, пред дорогою, — предложил Святополк.
Скользом глянул Василько на Игоревича. То ли почудилось, то ли воистину лицо владетеля Волыни выражало страх.
— Я пойду, распоряжусь, чтоб накормили нас. — Святополк поспешно вскочил и выбежал из палаты в тёмный переход.
Длани его дрожали, зубы отбивали барабанную дробь. Понимал: наступили решительные мгновения. Рушилась данная в Любече клятва. Васильку он не верил, Давиду тоже: «Всех бы под замок!» — простучало в голове.
Но дело было начато.
Тем временем Василько спросил Давида:
— Может, нам вместе поехать? Чего тебе тут, в Киеве, сиживать? С берендеями и торчинами я уже снёсся. Помощь дадут, ударим по ляхам! Забудут дорогу на нашу землю.
Давид, к изумлению Ростиславича, отвечал невпопад:
— Да, брат, да, конечно. Такое дело! Клятва!
Заподозрил Василько недоброе, но было уже поздно.
Ворвались в палату рослые, плечистые Святополковы гридни. Схватили они Василька, сорвали со скамьи, грубо повалили наземь, связали крепкими ремнями. Позже, оковав двойными цепями, поместили они Ростиславича под стражу в отдельном покое. Тотчас же были схвачены и брошены в поруб прибывшие со своим князем в стольный град дружинники.
...Напрасно просил Василько о встрече со Святополком, напрасно пытался выяснить, в чём состоит его вина. Поздно ночью люди Давида вывезли несчастного узника из Киева в Белгород. Окованного по рукам и ногам, ввели его в некую избу на окраине града. В утлой горнице обратил Василько внимание на некоего человека, который острит на оселке длинный нож. Пламя печи бросало отблески на его скуластое лицо.
В избу вошли двое княжеских слуг — Сновид, конюх Святополка, и Дмитр, ближний слуга Давида. Быстрыми движениями разостлали они на полу избы ковёр. Затем вдвоём они схватили Василька и попытались повалить его наземь. Окованный цепями, Василько стал отчаянно сопротивляться. Сновида угостил цепью по роже. Взвыв, Святополков подручник ринул в сторону и крикнул кому-то за дверью:
— Вборзе! Помогайте!
Ещё несколько человек ввалились в избу. Все вместе сбили они Василька с ног и по шею закатали в ковёр. С печи сняли две доски, положили их сверху несчастному князю на грудь и сели на них с двух сторон.
— Беренди! — окликнул Сновид острившего нож торчина. — Приступай вборзе!
С ужасом понял Василько, что враги хотят его убить или ослепить. Беренди, злобно скалясь, стал метить князю в глаз. Рука сорвалась, торчин промахнулся и сильно порезал князю щеку. По лицу Василька заструилась кровь.
— Раззява! — заорал на торчина Сновид.
Беренди, взяв себя в руки, во второй раз был точнее и хладнокровней. Дикая боль обожгла Васильку сначала один, затем второй глаз. Не выдержав, несчастный князь закричал, теряя сознание и силы.
Больше он ничего не помнил, лишь временами приходил в себя и понимал, что везут его куда-то на телеге, слышал ржание коней и громкие, злые голоса.
Совершилось тяжкое преступление, попрана была клятва, и новое междоусобье на юге Руси готово было вспыхнуть с новой силой и ожесточением.
ГЛАВА 67
Сидя в седле. Мономах смотрел с опушки густого левобережного бора на обведённый дубовыми стенами Киев, невольно любуясь мощью его укреплений и бьющим в глаза серебром церковных куполов и кровель боярских теремов. Город-мечта, город, до мелочей знакомый ему с раннего детства, город предков, город, с которым связывал он всегда затаённые свои надежды. Четыре с половиной года назад, после смерти отца он уступил великий стол старшему в роду. Он не стал нарушать дедовы заветы, ушёл в Чернигов, понимая, что его вокняжение в Киеве вызовет новую войну. Явил благородство, показал всей Руси, что он, Владимир Мономах, сын Всеволода — человек справедливый. Да, конечно, это так, но прежде всего в действиях его был трезвый расчёт. Обустраивая Переяславль и дальнее Залесье, видя, как растут города, как множится население во вчера ещё глухих труднодоступных чащобах, он понимал, чувствовал подспудно, что значение Киева постепенно падает, что исчезает, теряется с годами то, что связывает между собой на Руси различные земли. Каждое княжество начинает жить своей, обособленной жизнью. И хотя, как в молодости, манил его к себе Киев, эта громада на берегу среброструйного Днепра, по-прежнему завораживала красота Десятинной и Софии, переходы и гульбища теремов, киноварь и мозаика, нарядность и величие главного города Руси, сидела внутри неотвязная мысль: это только кажется так. На самом деле твой Переяславль, князь, ничем не хуже, да и Суздаль ты отстроишь, и Смоленск вон как вырос за время твоего княжения и твоими же заботами.
По мёрзлому шляху спешил скорый гонец. Осадил коня, при помощи гридней соскочил наземь, утонул в глубоком поклоне перед Мономахом.
Оповестил хриплым голосом:
— Братья твои, князья Олег и Давид Святославичи, идут к тебе с дружинами черниговской и северской.
Князь Владимир оторвался от своих дум. Гонцу он лишь кивнул в ответ головой. Снова, как и намедни, овладел им тяжкий гнев. Святополка, этого ничтожного князька, сам он посадил в Киев на стол, желая иметь в борьбе против Олега и половцев союзников в лице столичных бояр. Сколько воевал он, сколько сил приложил, чтобы помирить русских князей, чтобы убедить их всех вместе выступить в степь против общего врага! Казалось, он достиг своего, и снем в Любече достойно увенчал его долголетние усилия. И вот в единый день и час всё пошло прахом. Гаже всего было то, что Святополк и Игоревич обвинили его в несуществующем сговоре с Васильком. Мол, хочет Мономах отобрать у старейшего князя Киев, а Васильку отдать Волынь. Какой жуткий бред! Если бы было так, он бы не отдал великий стол Святополку и тогда, четыре с лишним лета назад.
Стегнув коня, Мономах повернул в сторону воинского стана. Окликнул молодого воеводу Фому Ратиборича, приказал громким голосом:
— Сворачивайте вежи. Идём на полночь, встречь Святославичам.
...С Олегом и его братом Давидом они втроём сидели в походной веже. За войлочной стенкой свистел ветер, сыпал первый снег, тут же тая и образуя лужи. По небу плыли густые серые тучи.
Пили князья сладкое ромейское вино, думали невесёлую думу. Все трое были возмущены мерзким преступленьем Святополка и Игоревича. Но если Мономах вёл себя сдержанно и лишь хмуро взирал на играющие в походной печи языки огня, то Олег после первой же чары внезапно разбушевался.
— Немедля надобно, братья, на Киев нам идти! Отберём град отцовый и дедовский у сего недоумка Святополка! Экую гадость учинил он! Василька ослепил! Енто кем же быть надобно, каким изувером! — восклицал он.
Смотрел Мономах на метающего громы и молнии Олега, и не по себе становилось ему. Ну, прогонят они сейчас Святополка из Киева, и что тогда? По ряду очередь Святославичей занимать великий стол. Давид — он слаб и во всём всегда уступает честолюбивому младшему брату. Коли сядет в Киеве, то только и будет слушаться Олега. Олег же, беснуясь, крича, что надо немедленно идти на Киев, добивается великого стола. Если же почует он силу и власть, то начнёт наступать, как случалось ранее, на Владимировы волости. Тогда ни о каких походах на половцев и речи быть не может. Ибо тех же половцев призовёт Святославич на Русь, с ними вместе станет воевать против Мономаха и иных князей. Нет, пускать Олега на киевский стол — что козла в огород!