— Честь князя нашего задета была! — гордо выпрямился в струнку воевода. — Ну, не утерпели, не снесли наглости такой, вот и... — добавил он уже мягче. — Разумею, грех... Да токмо! И без того аж длани зудели, а тут ещё енти... на стене...
— Ступай! — недовольным жестом прервал Верена Володарь. — И в другой раз думай сперва головой своей, а не Васильковой!
Брату он не сказал ничего. Понимал: слова здесь бессмысленны. Верно, и он, окажись на месте Василька, поступил бы так же. Не ему судить несчастного брата. Другое дело — Игоревич и иже с ним. При мысли, что коварный враг его в эти мгновения преспокойно сидит во Владимире, овладевал владетелем Перемышля тяжкий гнев.
Возле Всеволожа он приказал не задерживаться. Галопом помчались ратники к берегу Луги. Впереди ждала их осада главного города Волынской земли.
ГЛАВА 72
Как хорошо он, Володарь, знал свой родной город! Его улочки, широкие и узкие, кривые и прямые, церкви каменные и деревянные, дома боярские и купеческие, башни-вежи и княжеские теремные строения! Стены крепостные ещё подростком облазил сверху донизу, ведал, где тут оконца в бойницах, где смотровые башенки со стрельцами, где за воротами ход в подземелье!
Сейчас смотрел он в который раз уже из болотистого околоградья на гордо возвышающийся прямоугольник крепостного вала, обрамлённый протоками Смочи и достигающий высоты три-четыре сажени. Перед ним широким полукольцом раскинулись валы посада, тоже немалой высоты. С двух сторон упирались они в берег Луги.
— Владимир сильно укреплён! Взять его будет стоить немалых трудов! Много ратников потеряем под стенами! — коротко бросал Володарь через плечо воеводам и брату.
Ответом было молчание. Василько после сотворимого во Всеволоже как-то присмирел, потишел, больше угрюмо отмалчивался на дружинных советах.
Володарь остановил коня на небольшом возвышении как раз напротив Гридшиных ворот городского детинца. Ещё раз всмотревшись вдаль, видя, как хорошо укреплён Владимир-на-Волыни, он предложил:
— Пошлём бирича ко вратам. Велим сказать владимирцам: не против вас мы пришли, но против злодеев своих, князя Давида и советников его. Кто, говоришь, Василько, подговаривал Игоревича и Святополка на злое дело? Лазарь — тот, что ещё вместях с Ярополком зуб на нас точил? Ещё боярин Василий, и Туряк — это худой такой и длинный, как жердь? Вот их пускай Игоревич нам выдаст. Если измыслят за сих злодеев владимирцы биться, то не отступим мы, не отомстив. Если же не хотят горожане вместе с нечестивыми этими псами терпеть осаду и погибнуть, то пусть выдадут нам тех злодеев. Тогда дадим мы граду Владимиру мир.
— Воистину, брат, — тяжело вздохнув, поддержал Володаря Василько.
Согласились с княжеским решением также бояре и дружинники. Никому из них не хотелось долгие недели, а может, и месяц целый осаждать неприступную владимирскую твердыню.
Всё же кто-то из задних рядов вопросил:
— А с князем Давидом как быть?
— Умиримся, если своих приспешников выдаст! — зло отрезал Володарь.
Прекрасно понимал князь, что войско его невелико, чтоб вести долгую осаду, а за князя своего владимирцы, скорее всего, будут биться. Иное дело — Лазарь, Василий и Туряк. За этих бояр головы класть никто не захочет.
...Время показало, что в рассуждениях своих Володарь был прав. Предложение его было оглашено биричем перед крепостными валами города. Игоревич, как передавали после Володарю, сперва решил спрятать троих своих ближников, тайно вывел их из города, дав добрых коней, и велел бежать в городок Тур и иск. Но когда владимирцы — и ремественный люд, и людины из окрестных сел, укрывавшиеся в городе, и бояре — явились на княжеский двор и грозно потребовали от своего князя выдачи троих злодеев, в очередной раз струсил Давид. Послал он за боярами, приказав передать, чтоб возвращались и что ничего им не грозит. Василий и Лазарь ночью пробрались в крепость, тогда как Туряк, более сообразительный, поспешил унести ноги к Святополку в Киев.
Судьба двух злых советников была решена. Обоих их, связанных, владимирские ратники поутру доставили в лагерь Володаря.
Приземистый, толстомордый Лазарь дрожал от страха, Василий же держался куда спокойней и исподлобья жёг Володаря взглядом, исполненным нескрываемой лютой ненависти.
— Княже! Не убивай! Не губи душу христианскую! Виновен! Вельми виновен! Отпусти! Не я... не я! Князья Давид со Святополком, они всё сие затеяли, а нас... а меня... впутали... заставили мя! Прости! Прости! — Лазарь заскулил, завыл, как собака, и рухнул перед князем ниц.
Откидные длинные рукава его зелёного кунтуша польского покроя разметались по земле.
— Хватит ныть! — перебил Лазаря Володарь. — Я тебе не иерей, о грехах твоих выслушивать. Ведаю, что вы содеяли. Жаль, третьего вашего приятеля не возмог я достать! Дела ваши лихие на суд Божий отныне передаю. На земле же Русской таким злодеям, как вы, больше места нету. Увести их! — приказал князь оборуженным длинными копьями воинам, обступившим злодеев-бояр. — В вежу, под стражу! Очей с обоих не спускать! И попа звать, исповедать!
— Кровопивец! — сквозь зубы злобно процедил боярин Василий.
— Чьё бы говядо мычало здесь! — с исполненной презрения холодной усмешкой ответил ему Володарь.
...На поле перед городом соорудили высокий помост с виселицей. Обоих бояр, отчаянно визжащего грузного Лазаря и скрипящего зубами от ярости Василия, за ноги подвесили на верёвках.
— Ну вот, брате! Два первейших злодея твоих пойманы есть! Что с ними делать, решай ты! — обратился Володарь к сидевшему с ним рядом на коне слепому брату.
— Сам думай, Володарь! Мне всё едино! — глухим голосом промолвил Василько. — Я их прощаю!
«Зато я не прощу!» — Володарь смолчал, ничего не ответив несчастному брату.
Подозвав пятерых отроков, он коротко повелел:
— Расстрелять их стрелами калёными! И оставить висеть, Игоревичу и иным в назидание!
Он отвернулся и зычным голосом приказал воинству трогаться в обратный путь.
За спиной у себя слышал Володарь, как просвистели стрелы, как вскрикнул громко в последний раз и затих навсегда Лазарь, как раздался затем дробный стук копыт.
— Содеяли по твоему повеленью, княже! — доложил одни из отроков, шустрый молодой Микола.
— Добро. — Князь кивнул.
Еще мучили Володаря временами приступы жгучей злобы и ненависти, но постепенно они стихали. Долгие часы простаивал он на коленях в соборной церкви Святого Василия в Перемышле и шептал жаркие слова молитвы. Он не хотел ожесточаться душой. Надо было жить и княжить ему дальше на Червонной Руси.
События последних лет, как оказалось, принесли Володарю даже некоторую пользу. Стали полниться дружины перемышльские и теребовльские новыми ратниками. Из Берестья приходили к нему, из Минска, Клецка, с Волыни все те, кто не хотел больше служить клятвопреступникам Игоревичу и Святополку. Благо наладили Володарь с братом торговые связи с уграми, чехами, ромеями, купцы из Перемышля, Галича и Свинограда продавали соль, мёд, воск, а взамен привозили звонкое серебро, парчу, паволоки и иное узорочье. Полнились скотницы княжеские, полнилась и дружина добрыми воинами.
Понимал, знал Володарь, что не так он теперь слаб, как было пять-шесть лет назад. Игоревич был запуган и замирён, ляхи слабы и расколоты, и опасался он в ближайшем будущем одного — мести и кознодейств со стороны Святополка и его матери.
ГЛАВА 73
Широкий в плечах, рослый молодец лет семнадцати, улыбающийся во весь рот, возник перед Фёдором Радко внезапно, будто с небес слетел. Лёгкая кольчатая бронь поблескивала под алым плащом дорогого сукна, на сапогах мягкой кожи сверкали бодни, на левой руке алел червлёный щит с умбоном посередине, за плечами видна была портупея с рукоятью меча.
— Мечник Фёдор! Тебя-то мне и надоть! — Голос у юноши был резкий и звонкий.
Что-то знакомое чуялось Радко в чертах этого удальца.
— Да, Фёдор я еси. Кто ты, добр молодец? Не признаю тя. — Радко развёл в недоумении руками.
— Немудрено. Малым мя видал токмо. Да и я тебя не помню почти.
— Нешто... Княжич Вячеслав Ярополчич? — ахнул дружинник.
— Он самый. Из немцев еду, из самого Брауншвейга.
— Как же... Как матушка там твоя, княгиня Ирина? В добром ли здравии?
Юноша рассмеялся.
— Жива-здорова матушка моя. Траур по отцу покойному когда относила, вдругорядь замуж вышла. Супруг её нынешний — граф Бейхлингена, Куно Нортхеймский.
— Вон оно как! Ну что ж, такая красавица! Ясно дело, долго вдовствовать не стала! — заключил Радко.
— Вот, начертана матушка на свитке харатейном, — продолжил тем временем Вячеслав. — Направила меня к тебе, значит, и отписана, чтоб ехали мы с тобою вдвоём во град Переяславль, ко князю Владимиру Мономаху. Он, сказывала, самый князь справедливый и сильный на Руси. Не обидит, чай, сироту. Стрыю же моему, Святополку, баила, значит, веры нету никоей.
Радко, поражённый неожиданной встречей, непослушными дланями развернул свиток.
«...Молю тебя, Фёдор, на первое время приютить сына моего, а также быть ему добрым наставником. И прошу, поезжал бы ты с сыном моим ко князю Мономаху. Надежду имею, заботу он проявит о сыне моём, и если удела никакого дать не сможет, так хоть при себе на службе оставит. Прощай, отрок Фёдор Радко. Вряд ли когда мы с тобой свидимся. У меня семья, муж, дочь от второго брака. Еже в чём неправа была пред тобой, прости. Токмо, молю, о сыне моём позаботься. Млад, неразумен, как бы глупостей каких не натворил. Ирина-Кунигунда, в прошлом княгиня Волынская, ныне же — графиня нортхеймская».
Прочёл мечник Радко слова некогда любимой им женщины, обронил скупую слезу, через силу слабо улыбнулся, промолвил, глядя на молодца:
— Что ж, княжич! Милости прошу в дом мой.
...Девять лет уже как живёт Радко в Луцке. Сперва служил юному Ярославу Ярополчичу, да после видные бояре луцкие отодвинули безродного и небогатого отрока от молодого князя, стали нашёптывать ему всякое. Вырос Ярослав надменным, преисполненным гордыни, советов мудрых не слушал. Главным развлечением его была охота в волынских пущах, о делах маленького княжества своего не думал он вовсе, и потому когда повелением великого князя Святополка переведён он был в дальнее пограничное Берестье