— Что делать будем? Ростиславичей нам не одолеть! Сильны стали, вороги!
Он грохнул от злости кулаком по столу.
— Дозволь слово молвить, — попросил хитроумный Жирата. — Есть у нас задумка. Что, если к уграм послать? Уговорить короля Коломана выступить на Перемышль.
— Да как ты его уговоришь? — Святополк криво усмехнулся.
— Обещать если отдать Перемышль с округой, согласится король на лакомый кус.
— Да ты что, Жирата! Часть Руси Червонной угру отдать? Негоже тако деять. — Святополк развёл руками.
Зато с долгами с Коломаном расплатишься ты, княже, да и потом... Иначе ничего ты из земель Володаря и Василька не получишь, а так Теребовля со Свиноградом твои будут. Сына своего на место Васильково посадишь, — смело продолжал свою мысль Жирята.
При упоминании о долгах киевский владетель помрачнел. Взял единожды серебро в долг у одного иудея, накупил воз ценностей для любимой наложницы, матери Мстиславца с Ярославцем, а оказалось, что серебро то Коломаново было. Хомут на него кривой угорец повесил, и серебро своё время от времени теперь требует. Плати, мол, князь. Иудея того не достать, давно смылся куда-то, а грамоты Коломановы остались, и никуда от них не деться. И как не хочется, чтобы ромейская невеста прознала об этих тёмных делишках!
Стиснув десницу в кулак, Святополк тихо ругнулся. «Впрочем, — подумал он, — лукавый Жирята верно говорит. Коломан поможет управиться с Ростиславичами». Тогда доберётся он, Святополк, до галицкой соли, которая, воистину, имеет сейчас цену золота. А ещё железо, камень добрый, медь, борти[288], ловища[289] знатные. Всем богата Русь Червонная.
— Что ж, будь по-твоему, боярин Жирята! — После недолгих колебаний согласился Святополк на предложение луцкого старосты. — Ты, Мстиславец, — обратился он к старшему сыну. — Займёшь стол владимирский. Ты же, Ярославец, в угры поедешь, вместе вот с боярином Жирятой. Уговорите короля рать на Перемышль послать. Да, и ты, Сновид, такожде езжай, — вспомнил Святополк о всё ещё ползающем у его ног конюхе. — Присмотришь там за сыном моим. Сам же я в Киев покуда отъеду. Жду от вас добрых вестей! — обратился он к насупившемуся младшему сыну и Жиряте.
Опытный боярин положил руку на плечо Ярославца и вполголоса промолвил:
— Ничего, княжич. Сладим дело, порадуем батюшку твоего!
Он лукаво подмигнул сразу заулыбавшемуся Ярославцу.
ГЛАВА 77
— Выходит, княгиня Ирина прислала тебе грамоту? И её сын Вячеслав у Мономаха? И ты мне ничего не сказал раньше! Почему, отрок Радко? — Во взгляде Володаря читалось неприятное изумление. — Вот воюем мы, рубимся с ворогами, оберегаем землю свою, а не знаем, что вокруг нас творится. И как живут люди близкие и далёкие. Проходит жизнь, и нечего вспомнить, кроме сеч, крови, борьбы за столы, отчаянной, яростной, дикой. Почему так?
Радко, потупившись, молчал, неподвижно сидя напротив Володаря на лавке в горнице. Мерцали на стенах свечи. За слюдяным окном стремительно угасал летний день.
— Вот что останется после нас? Короткие строки летописных хроник? Ну, были такие князья, бояре, отроки. Воевали, пиры учиняли, в волостях своих управляли, рождались, жили, умирали...
— Оно тако, княже. Да токмо... вот в Переяславле побывал я, у князя Владимира Мономаха, — стал рассказывать Радко. — Зрел тамо храмы каменные в числе великом, стены каменные тож. Мыслю худым умишком своим — вот то на века, потомкам нашим память о нас.
— И я бы, Радко, таким делом занялся, да сам видишь, что на Червонной Руси творится! То ляхи, то Святополк, то Игоревич житья не дают. Теперь вот этот Коломан ещё на головы наши свалился! Двухродный братец, чтоб его! Шлют дозорные недобрые вести с порубежных застав — собираются угры в великой силе за перевалами в Горбах. Внял король Коломан советам Святополкова посланника Жиряты да Ярославца, готовится идти на Перемышль. Война, опять война! Чую, в чистом поле нам против угров сейчас не выдюжить. Много добрых ратников полегло на Рожни поле. А перед тем под Бужском, под Владимиром гибли дружинники наши с братом. За столь короткий срок новых не набрать, не обучить. Придётся закрываться в городах, держать оборону. Так вот, отроче!
Володарь вздохнул, сокрушённо покачав головой. Радко вдруг уверенно ответил:
— А отобьёмся мы, княже! Бог нам поможет! Дело ить наше правое! Ничего у Коломана не выйдет!
— Мне бы твою уверенность... Хотя... Может, ты и прав. — Володарь, сдвинув брови, задумался.
«Нужны союзники. Так говорил Татикий. Хорошо ему было говорить! Где вот только сейчас этих союзников отыскать?»
...Володарь вышел на гульбище, дотронулся рукой до толстого резного столпа, поднял десницу, вытянул вверх, одолевая слабость и боль. Рана, полученная на Рожни поле, затянулась, кость, как говорил старик-лекарь, срослась, давеча сняли с десницы князя колодки. Пробовал мало-помалу поднимать Володарь больной рукой саблю, получалось с трудом, слаба покуда была десница. Понимал он, что если доведётся биться с уграми, так только шуйцей.
Непроглядная ночь царила над Перемышлем, тишину нарушал лишь порывистый ветер, князь долго слушал его дикое завывание. Ветер был тёплый, но злой, словно пропитанный враждебностью, он казалось, шептал Володарю в уши:
— Берегись!.. Это я, война!.. Я нашлю на тебя и землю твою стрелы калёные!.. Ратников угорских, лихих и быстрых, как я сам!.. Горе тебе, горе!
— Пошёл прочь! — прошептал Володарь и, превозмогая боль в раненой руке, положил крест. — Изыди, нечистая сила!
И, будто поддавшись его словам, внезапно стих, пропал злой ветер, улетел прочь, закрутив прощальный вихрь вокруг столпов. Умчался куда-то на север, за Сан, унеся с собой тревоги и беды. Кажется, Володарь начинал верить, что угорскую силу ему удастся перемочь.
Мысли повернули на другое. Княгиня Ирина... Вот здесь они с ней встретились, на этом гульбище, в день свадьбы Василька... Она стояла в платье синей парчи как раз возле этих ступеней, как наяву, слышит Володарь её нежный голосок. Он благодарит её за спасение, они стоят и любуются друг другом, прекрасно понимая оба, что никогда не быть им вместе, что разная у них обоих жизнь и разными дорогами идут они по ней. Редкие встречи и расставанья — вот и всё, что было, что ждало их... Теперь у неё новый муж, дочь Матильда, у него — княгиня и чада...
«А может, она сейчас молит Господа о нас всех? Она такая. Может, она вымолит нам спасение от новых ратей и бед?! Неведомо. Но надо верить, что так». — Володарь смотрел в усеянное звёздами небо.
Вот одна звёздочка упала, на мгновение озарила небесную чернь светом, прочертила яркий след и тотчас погасла, навсегда исчезнув в необъятных просторах.
«Так и жизнь наша», — успел подумать Володарь.
Громкий взрыв смеха откуда-то снизу, из-за ворот заставил его невольно вздрогнуть.
«Парни с девками гуляют. Продолжается жизнь», — пронеслось в голове.
Взяв в десницу свечу, Володарь стал спускаться по узким ступеням на нижнее жило...
Осенью, после кровавых событий на Вагре, он заложит в Перемышле белокаменную одноглавую божницу и посвятит её святой великомученице Ирине.
ГЛАВА 78
Союзник Володарю отыскался, и такой, какого он никак не ожидал. На стол перед князем лёг харатейный свиток, на котором красовалась свинцовая печать Игоревича и было начертано, что он, князь Давид, кается в грехах, в том, что поступил неправо, но что всё то в прошлом. В злодеянии виноват более всех Святополк, он есть ворог первый и Володаря, и его, Давида. Вот и предлагает Игоревич оставить у Володаря в Перемышле свою жену, сестру Ростиславича, Елену, сам же он готов выехать в степь и уговорить половцев помочь Володарю и Васильку управиться с уграми. Чай, не откажут степняки, поскольку знают, что у угров можно взять богатую добычу.
Грамоту Игоревича Володарь показал Васильку. Нелегко было братьям согласиться на предложение врага. Понимали, что могут они с Давидом быть союзниками только временными, на один день и час. Володарь собрал в горнице боярский совет, вместе решили они принять в Перемышле Елену Ростиславну. С Давидом же Володарь намеревался встретиться сам у стен города.
...Не сразу владетель Перемышля узнал в зарёванной несчастной жёнке с трясущимися руками некогда надменную, гордую своим положением волынской княгини сестру. Хотелось прижать её к груди, заключить в объятия, успокоить. Но вспоминалось обезображенное лицо Василька с пустыми глазницами, и становилось не по себе, думалось с раздражением: «Знала ведь, ведала обо всём. Не остановила, не воспротивилась даже и не покаялась. Позволила, чтоб несчастного Василька под стражей целых четыре месяца держали! Нечего нюни здесь передо мной распускать!»
Елену провели в светлицу на верхнее жило. Мать видеться и говорить с дочерью не пожелала. Когда же узнала старая княгиня Ланка о грядущих переговорах с Игоревичем, вспыхнула, топнула гневно ногой и накричала на Володаря:
— Сегодня с Давидкою, ворогом, заедин ты станешь, а заутре с самим чёртом сделку заключишь, душу продашь?! Тако, что ли?! С ума совсем спятил ты?! Давидка половцев приведёт, всю землю испоганят, испустошат! Не так деять надобно!
Крики матери долго звенели у Володаря в ушах. Становилось не по себе. Душу терзали сомнения.
Сестра, шурша платьем чёрной парчи, села на лавку в светлице. Плакала, громко сморкалась, посматривала на Володаря жалобно красными воспалёнными очами. Наконец выдавила из себя:
— Невиноватая я! Жёнка, шо содеять могла? Не слухал он мя!
Володарь криво усмехнулся:
— Ты, яко баба простая, Елена, — заметил он с презрением в голосе. — Вижу, и сейчас не понимаешь ничего. Игоревич тебя ко мне отправил, яко заложницу, аманатку! Не обману, мол, тебя, князь Володарь, приведу половцев, помогу тебе против угров, против Коломана со Святополком. Залог тому — моя жена! Вот предаст меня твой Давидка в очередной раз, и я с тобой тогда что угодно сделать волен буду. В монахини постригу, и не увидишь ты никогда больше сыновей своих!