Весть была добрая, правда, боялся Володарь, что начнут степняки творить бесчинства в сёлах, не разбирая, кто их враг, а кто союзник. Но другого выхода у князя не оставалось. После того, как столь грубо обошёлся Коломан с его матерью, никаких переговоров с мадьярами быть не могло.
Ночи в эту пору, хотя и лето стояло, были прохладные. На дворе внутри крепости отроки развели костры. Володарь, набросив на плечи кунтуш на меху, присел возле одного из костров. Смотрел ввысь, вслушивался тревожно в тишину, опасался внезапного вражеского натиска. Решил подняться на стену, ещё раз проверить сторожу на забороле.
Давешний ратник в дощатой броне и полумаске вынырнул откуда-то из темноты. Сел рядом с гриднями, но шелома не снимал, только смотрели неотрывно на Володаря из-под личины глаза, в них отражались отблески огня. Что-то знакомое виделось Володарю в стройной фигуре и в этих выразительных пожирающих его чёрных глазах. Когда гридни отошли от костра, ратник расстегнул на подбородке ремень, резко сорвал с головы шелом с бармицей, стянул барсучий подшлемник. Чёрные с проседью волосы рассыпались по облитым железом плечам.
— Таисия! — тихо пробормотал Володарь.
Он совсем не удивился, наоборот, чувство было такое, словно её и ждал он сейчас увидеть перед собой.
— Да, это я. — Женщина слабо улыбнулась. По лицу вокруг губ побежали складки морщин.
— Как видишь, я стала стара. Но ещё могу помочь тебе. Умею держать в руках саблю. Угры ограбили моих купцов, посланных с товаром в Регенсбург. Хочу отомстить им. Не думай, что из-за тебя я облачилась в доспехи и поднялась на стену. Если бы тебя здесь не было, сделала бы то же самое. Я защищаю свой дом. — Таисия говорила резко, жёстко, отрывисто.
— Все мы обороняем свои дома, — отмолвил Володарь.
Снова, в который раз любовался он этой женщиной. Вот постарела, седина в волосах, морщины вокруг глаз, а всё равно она такая же яркая, как в молодости, и та же огненная страсть видна в каждом её движении, в голосе, в сверкании очей цвета южной ночи. Сколько раз думал он о ней, вспоминал, были мгновения, когда хотел он войти к ней в терем, но останавливался всякий раз на пороге, подавляя в душе искушение. Он — князь, и он не должен... не должен... у него семья, дети. Он не позволит себе шататься где-то по подворотням, ловить её за тонкий стан, предаваться греху на задворках, втайне. Но была любовь, и никуда от неё не деться, не вычеркнуть, не выбросить из жизни. Вспоминались встречи в солнечной Тмутаракани, он слышал, как наяву, её молодой, задорный смех, снова, в который раз, чувствовал кожей прикосновение её ладоней, а позже... позже было её дикое торжество, когда в Тмутаракань вернулся Олег, а потом — засапожный нож в степи на берегу Днестра, размётанные, как сейчас, волосы, яростное брошенное ему в лицо: «Ненавижу!» И были скупые слова благодарности за спасение... и ничего больше.
Что она чувствует сейчас? Боль, обиды прошлого? Или вспыхивает у неё в душе, как и у него, то светлое и глубокое чувство, что было между ними, и жить от этого становится легче?
Она сидит, притихнув, напротив него, смотрит задумчиво, подперев щёку рукой, застывает в такой позе, а он любуется ею, неувядаемой её красотой, и боится сам себе признаться, что очарован и побеждён ею в очередной раз.
Таисия чуть шевельнулась.
— Наверное, утром они пойдут на штурм. Придётся тяжело, — сказала она тихо.
Посмотрим. Может, будет по-иному.
— У тебя есть план, князь? Ты придумал какую-то хитрость? — стала допытываться женщина.
Узнаем всё завтра. Ты ложись, поспи. До утра ещё долго.
Таисия завернулась в мятелию и легла. Володарь окликнул двоих гридней и поспешил на заборол проверять сторожевые посты.
ГЛАВА 80
Из оконца стрельницы Володарь отлично видел весь угорский лагерь и окружающие его густые рощи и перелески за тоненькой лентой серебрящейся Вагры. Утро было солнечным и ясным, хорошо просматривались даже балки между холмами и насыпанными в незапамятные времена языческими курганами.
Угорские десятники и сотники выстраивали войско, воины гасили костры. Между рядами вершников разъезжали епископы и священники в чёрных сутанах, до слуха Володаря доносились громкие слова молитвы на латыни.
— Готовятся к сече, не иначе, — обратился князь к стоявшему рядом Фёдору Радко. — Вон, смотри, тараны приготовили.
Опытный проведчик подвинулся ближе к узкому оконцу стрельницы и вдруг, указав рукой на юго-восток, сообщил князю обрадованным голосом:
— Половцы!
И в самом деле, на опушке рощи показались скачущие широкой лавой всадники на низкорослых мохноногих степных лошадях. Юшманы[291], колонтари [292], панцирные кояры[293] облегают станы ратников, головы покрывают аварские лубяные шлемы. Раздаётся резкий гортанный многоголосый клич — сурен. На угров обрушивается поток стрел. Среди угорского войска заметно смятение, но вот вырывается вперёд епископ в сутане поверх доспехов.
«С нами Бог!» — орёт он во всю глотку.
Вместо креста в деснице его сверкает булатный меч. Угры срываются с места и несутся встречь степной коннице. Ряд половецких стрельцов рассыпается в стороны, из-за спин их выскакивают с саблями в руках, издавая гортанный рёв, новые потоки бешеных степных вершников. Закружили на берегу Багры в яростной сшибке половцы и мадьяры. Падают с обеих сторон убитые, пыль клубами вздымается над шляхом, гремит оружие, свистят стрелы, кричат раненые, ржут обезумевшие скакуны. Вмиг всё смешалось, не поймёшь, где кто. Но вот, словно надорвавшись, обессилев, половцы начинают поспешно отступать через брод в сторону рощи. Угры во главе с епископом с радостным:
— Батран! Элере![294] — мчатся в погоню.
— В роще — засада! Да, верно, с двух сторон ещё! — кричит Володарю на ухо Радко. — Ведомы мне повадки ихние! В ловушку загоняет Боняк угорцев!
— Ничего не видать! Пыль столбом! — отвечает князь, не поворачивая головы.
— А может, княже, выскочить нам из ворот да уграм в спину ударить! — предлагает Юрий Вышатич. Он горит нетерпением, стискивая длани в пудовые кулаки.
— Погоди малость! Если, в самом деле, засаду приготовил Боняк, тотчас выступим. Ну, а если нет, нам с уграми одним в поле не управиться, — говорит Володарь.
Половецкие всадники умело разлетались в стороны, затем внезапно перестраивались, собирались в плотные ряды и наносили по преследовавшим их врагам неожиданные удары. В сабельной рубке и те, и другие были сильны. Но вот взвился над головами сражающихся стяг Давида Игоревича. В то же мгновение с обоих боков ударили по уграм прятавшиеся в засаде многочисленные воины Боняка. Мадьяры потеряли всякий строй и смешались. Началось настоящее избиение Коломановой рати.
Вот теперь вперёд! Открывайте врата! На лагерь угорский налетим! Живо! — приказал воодушевлённый Володарь.
Увлекая за собой Радко и Юрия, он бегом бросился из стрельницы вниз.
Вот уже и конь гнедой, осёдланный, стоит перед крепостными вратами. Привычным движением вскакивает князь в седло, ударяет скакуна боднями, здоровой шуйцей выхватывает из портупеи саблю, кричит своим:
— С Богом! За Русь Червонную!
Взметнулся ввысь красно-синий прапор. Стрелой вылетела Володарева дружина из ворот крепости. Ударили враз по угорскому стану, изрубили и обратили вспять охрану, кинулись к обозам. Соскочив с седла, Володарь первым ворвался в огромный королевский шатёр. С криком ужаса шарахнулся к занавеси перепуганный слуга.
— Где Коломан?! — прорычал по-мадьярски Володарь. — Говори! Засеку!
Десницей он схватил слугу за ворот рубахи.
— Там! Там! — Угорец указал в сторону, где кипел бой. — Пощади меня! Не убивай!
— Пошёл прочь! — Володарь отпустил холопа, отшвырнув его со своей дороги, и в тот же миг ощутил в больной руке резкую боль.
«Не долечил, верно!» — Князь выскочил из шатра наружу, велев гридням:
— Подрубить вежу Коломанову, опрокинуть! Пусть вороги наши видят, и союзники порадуются.
Взбежав на вершину холма, Володарь рубанул наотмашь охранявшего королевский штандарт угра и затем, высоко подпрыгнув, сорвал с древка прапор с короной святого Стефана и золотистыми ангелами.
Втоптана в грязь, брошена под копыта коней Коломанова хоругвь. Разгромлен стан королевский, взяты перемышлянами немалые трофеи. Возле обозов закипела короткая схватка. Оказались здесь посланные к королю бояре и отроки Святополка.
Из-под телеги, опасливо озираясь, выбрался досадливо покусывающий густые рыжие усы луцкий староста Жирята.
Не успел, эх, не успел он вовремя унести ноги из лагеря угров! Или чутья лишился на старости лет вовсе! Ярославец — тот ускакал по дороге на Краков, как только узрел, что дружина Володаря выскочила из крепости.
Обернувшись, крикнул юный княжич Жиряте:
— Проиграно наше дело! Бежать надо! В ляхи, к королю Герману!
Умчался, только пыль столбом стояла, не дался Володаревым ратникам. Молодой совсем, мальчишка, а сообразил. Не то что он, старый пень!
Горестно вздыхая, воздевал Жирята вверх длани, вопил благим матом:
— Сдаюсь! Не трогайте меня, не убивайте!
Не раз и до него попадали во время междоусобных войн знатные богатые люди в полон, потом откупались и возвращались целые и невредимые домой. Так и он, Жирята, поступит теперь, посулит дружинникам Володаря золото и серебро из своей скотницы.
— С ентим пю деять? — Один из ратных подтолкнул Жиряту к взобравшемуся снова на коня князю. — Сдаётся боярин!
— С этим? Ну-ка, погоди! Жирята, я полагаю! Староста луцкий! — В прищуренных глазах Володаря не прочёл испуганный боярин ничего для себя доброго. — Ты, значит, к Коломану посольство правил?! Уговаривал угров на Русь Червонную напасть?! Пленным хочешь, чтобы тебя почитали? Верно, прикидываешь уже, какой выкуп заплатить? Да только не пленник ты. Переветник еси, отметчик земли Русской! А за измену плата совсем иная у нас положена. Так ведь, други?! — обернулся Володарь к окружившим их комонным и пешим воинам. — Улан! — окликнул он. — Отведи его вон к тому холму! Отсеки вражине голову! Не достоин жить более!