— Стало быть, грамота и послы. — Володарь, соображая, начинал думать, что Таисия права.
«Она ведь умница! Обо всём ведает, всё разумеет!» — с обожанием смотрел князь на женщину с проседью в волосах, с морщинами окрест глаз, но всё ещё хорошенькую, как в молодые лета.
— Мерзопакостны Давид со Святополком! — Гречанка брезгливо передёрнула плечами. — Ни капли благородства, одна подлость! В грамоте вспомни о лихих их делишках. И пусть Мономах со Святославичами решают.
— Святополк испугом отделался, Игоревича же согнали было с Волыни, но нынче он воротился, сызнова занял стол во Владимире, — промолвил Володарь.
— Как ни странно, с твоей и моей помощью, — усмехнулась Таисия. — Вместе угров бивали!
— Да по мне лучше, чтоб Игоревич на Волыни сидел, нежели Святополк.
— Ой ли! — Гречанка решительно замотала головой. — Думаю, досадует до сей поры гнусный ослепитель, что земли твои и твоего брата не сумел захватить. И ваша сестра ему не помеха. Полагаю, ты в этом убедился.
— Хорошо, я поступлю по твоему совету. Пусть князья судят Игоревича за нарушение клятвы и соглашений в Любече, — согласился с её доводами князь.
Он быстро подхватился, встал, заспешил, на ходу набрасывая на плечи лёгкое корзно.
На прощание Володарь поцеловал Таисию в сахарные уста.
— Извини, пойду. Дела разноличные, — словно извиняясь, бросил он ей на прощание.
Гречанка грустно вздохнула, а когда он ушёл, тихо расплакалась, закрыв руками лицо.
ГЛАВА 88
Грамота Игоревича с вислой восковой печатью лежала на столе перед Мономахом. В который раз уже, раздумчиво постукивая костяшками пальцев, владетель Переяславля перечитывал полные мольбы о защите и жалоб на несправедливость слова. Хотелось отшвырнуть Давидово послание прочь, изорвать харатейный свиток в клочья или бросить его гореть в огонь. Но сдерживал князь Владимир гнев, стискивал зубы, кривил уста в презрительной усмешке. Что, ворог, отметчик, насладился плодами преступленья своего?! Везде бит ты, Давид, всюду ты побеждён! И нету тебе ни власти, ни покоя! Все отворотились от тебя, клятвопреступника!
Самому себе (но никому другому, даже самому близкому человеку, упаси Господи!) Мономах признавался: ведь и сам он не без греха! Разве он никогда не рушил клятвы, не совершал тайных тёмных делишек?! Было! И когда заманил в ловушку князя вятичей Ходоту, и когда ханов Итларя и Китана, доверившихся ему, приказал убить, а затем лихим наскоком в февральскую стужу разорил их владения, и когда вместе со Святополком расправился с ханом Тогортой! Да мало ли, что там ещё случалось! Во многих неправых деяниях покойного отца Всеволода если и не принимал он, князь Владимир, участия (отец своего первенца берёг, старался брать все грехи на себя), то ведал о них и молчал, зная: так лучше! Жена, Гида, смолчать не смогла, вот и расстались они, прожив вместе добрых два десятка лет. Гордая, прямодушная, ненавидящая все эти козни, интриги, презирающая их с двухродными братьями возню вокруг киевского стола — такая она, англосаксонская королевна. Живёт теперь в Новгороде, шлёт ему, Мономаху, длинные письма, беспокоится о сыновьях, о дочери.
Князь вздохнул и сокрушённо покачал головой. О чём бы ни думал, все мысли поворачивают на одно: на неё, Гиду. Уже когда уехала она, понял, насколько сильно он её любит. Что там дочь Ардагаста?! Ну, красавица, ну, молода, ну, родила ему уже второго сына, Романа, и что?! Далека она от его помыслов и свершений, ей лишь бы в доме было тепло и уютно, дети были здоровы и сыты, он, Владимир, был где-нибудь рядом. Баба, она баба и есть. Княжеские хитрости ей чужды.
Отодвинул Мономах в сторону Давидову грамоту. Защищать Игоревича он не собирался, хотя бы потому, что не хотел сейчас идти против Святополка. Твёрдо знал он одно: меж князьями должен быть заключён мир. Всем вместе им надо совокупить ратные силы и ударить по обнаглевшим половцам. Ради этого стоит терпеть, любезно улыбаться алчным киевским боярам, соглашаться передать Волынь в руки Святополка. Что бы там ни было, будет он, Мономах, гнуть своё. С разбойными половецкими набегами на Поднепровье, с грабежами на торговых путях надо кончать.
В покой через раскрытое окно порвался поток свежего летнего ветра. Повеяло на сосредоточенное хмурое лицо Мономаха приятной прохладой. Поднялся князь из-за стола, расправил широкие плечи, глянул во двор. За пряслом каменной стены виден был отливающий яркой голубизной Трубеж. Плыли по реке струги с надутыми парусами.
«Сейчас бы на речку сходить. Или на ловы в пущу выехать. — Владимир мечтательно улыбнулся, но тотчас одёрнул себя: — Какие ловы?! Какая речка?! Не до забав сих нынче!»
Снова вырвался из княжеской груди тяжёлый вздох.
ГЛАВА 89
На покрытом жухлой, иссушённой жарким летним солнцем травой поле возле Витичева[306] расставлены были многочисленные войлочные палатки-вежи. Дымились костры, на которых готовились яства. Ржали кони, в обозы сложены были доспехи и оружие. Весь лагерь обнесли частоколом из длинных брёвен.
Князья друг другу не доверяли, ходили по стану только под охраной отрядов гридней. Сверкали булатные брони, грозно щетинились копья. Над шатрами реяли родовые знамёна.
Жаркий август стремительно катился к концу. Ещё десятого числа собрались на снем Святополк, двое старших Святославичей — Давид и Олег, и Владимир Мономах. Заключили владетели главных русских городов и земель между собой мир, уговаривались о грядущих походах на половцев, причём дальновидный Мономах в очередной раз предлагал не ждать врага на своей кон-границе, а идти в степь, на половецкие городки и зимовища.
Олег больше угрюмо отмалчивался, Святополк обещал подумать над словами переяславского князя, Давид Святославич со всем соглашался.
Прибыли к Витичеву послы от Володаря, боярин Юрий Вышатич и тысяцкий хазарин Халдей. Долго говорили об обидах, причинённых Игоревичем и Святополком, о нарушении прежних соглашений, заключённых без малого три года назад в Любече.
Юрий говорил запальчиво. Стоя в шатре перед Святополком, смотрел ему прямо в лицо и смело бросал обвинения:
— Почто, княже, поверил клевете Давидовой?! Почто позволил ослепить князя Василька в своей земле, в Белгороде?! Почто потом, изгнав Игоревича из Владимира, на волости Володаревы напал?! Почто угров навёл на Перемышль?!
Святополк, облачённый в пёстрый халат из восточной фофудии, в горлатной шапке на голове, поначалу, сидя на войлочных кошмах, старался держаться хладнокровно, только пальцы его, унизанные жуковинами, судорожно вцепились в рукоять висевшей на боку сабли, да усы седые грозно топорщились, да желваки ходили по скулам.
Наконец, оборвав Вышатича, он резко отмолвил:
— Не для того собрались мы, чтоб обиды прежние исчислять!
Мономах счёл нужным добавить:
Что было, то было. Ныне главный враг наш — половцы!
Понимал боярин Юрий, что ничего доброго для Володаря и Василька нынешний снем не уготовит. Хотя б волости за ними утвердили, как в Любече, и то уже будет хорошо.
Не сдержавшись, он резко ответил:
— А сколько, князи, крови на Волыни, на Руси Червонной пролилось! Сколько вдов, сирот осталось! Сколько городов огню предано было!
— Ну, в том твой Володарь немногим от прочих отличим! Вон что во Всеволоже натворили его дружинники, — угрюмо проворчал широкобородый, полный Давид Святославич.
— Верно сказываешь, брат! — с готовностью поддержал его Святополк. — А половцев, Боняка с Алтунопою, кто на Волынь привёл?! Поганые же суть обчие наши вороги!
— Поганых привели, дабы от угров оборониться! — Хмуро, исподлобья озирая разодетых в шёлк и парчу владетелей, промолвил Юрий.
Он стискивал от злости кулаки. Знал прекрасно — правды у этих князей не добиться.
Вмешался осторожный Халдей. Промолвил елейным голосом:
— Наши князья велели передать вам, о доблестные, такие слова: «Чужой волости мы не хотим, но и своих отдавать не станем».
— Как же это слепой Василько будет Теребовлей управлять?! — неожиданно спросил Святополк.
— Воистину, — согласно кивнул Давид Святославич.
— Полагаю, оставить надобно Володарю один Перемышль со Свиноградом, — заключил Святополк. — В Теребовлю же посадника направить из Киева.
— Енто почему ж из Киева?! — вмешался доселе молчавший Олег.
— Потому как ты, Ольг, со братьями все волости своего отца получил. Я же, окромя Киева да Турова с Пинском, ничего не имею! — Святополк злобно осклабился. — Да будет вам ведомо, что отец мой, великий князь Изяслав, володел и Волынью, и Перемышлем, и Новгородом Великим. Я же, яко и Володарь, говорю: лишнего не хочу, даже и на все бывшие волости отцовы не покушаюсь. Малого прошу.
«Ишь, как извернулся, змий лукавый!» Юрий Вышатич аж побагровел, едва не задохнувшись от возмущения.
Он непременно возразил бы Святополку, но Халдей крепко ухватил его за запястье и шепнул на ухо:
— Молчи, боярин!
— Согласен с сим, — не замедлил поддержать киевского владетеля Давид Святославич.
Олег промолчал, Мономах же осторожно заметил:
— Опять рати пойдут по Руси. Не довольно ли, братья?
— Какие рати?! — с наигранным изумлением пожал плечами Святополк. — Мы ведь как лучше хотим. О Руси как раз и забота наша.
Мономах ничего не ответил, лишь покачал с сомнением головой. В шатре на короткие мгновения воцарилась тишина.
Халдей отвесил князьям поклон и заставил сделать то же и Юрия.
— Мы передадим нашим князьям ваши слова, пообещал хазарин.
— Ступайте. — Знаком руки Святополк велел им покинуть вежу.
После четверо князей ещё совещались между собой, когда бы им выступить против половцев.
Святополк предложил послать гонцов к ханам Шарукану и Боняку, попробовать уговориться с ними о мире.
Мономах решительно возразил:
— Миру с погаными не бывать. Будет, как раньше: один хан не отвечает за другого, двое других — за третьего. И опять пойдут набеги, опять разоренья на земле Русской. Идти надо в степь.