Володарь вздохнул, покачал головой. Да, забот у него полон рот.
Меж тем Ратибор отвечал на его вопрос:
— Ума достало у Святополка не ввязываться в новое междоусобие. Князь Владимир Всеволодович отказался с тобою ратиться. Ну, озлились сперва бояре Святополковы, особо Коницар с Туряком, да куда деваться? Тут и поганые набег очередной учинили. Боняк Шелудивый сёла и деревни на Днепре пограбил...
Ратибор умолк и многозначительно уставился на Володаря.
— Спросить хочешь: не по моему ли наущению? — усмехнулся князь. — Нет, боярин. Скрывать не буду, посылал людей к ханам. Но не науськивал их землю Русскую зорить. Не настолько уж я подл. Хотел, чтоб пособили, ежели Святополк со Святославичами на меня рати двинут.
— С половцами уговариваться — последнее дело! — отрезал, недовольно хмурясь, Ратибор.
— Оно, может, и так. Но помог же мне Боняк с уграми управиться. И договор наш с ним тогда не нарушил, мои земли разорять не стал.
— Зато на Волыни что сотворил! — Ратибор, вспыхнув, неожиданно перешёл на крик. — Вот что скажу те, князь Володарь! Мелок ты еси! О своих волостях токмо печёшься! А ты шире глянь! Полагаю, князь — он обо всей Руси заботу иметь должон!
— Что ж мне, выходит, Коломану надо было Перемышль отдать?! — теперь уже, не сдержавшись, прикрикнул на боярина Володарь. — Все слова ваши о Руси одним лицемерием попахивают! — Решительным жестом он остановил готового заспорить Ратибора, сдержал гнев и продолжил спокойней: — Ну, хорошо, допустим, о Руси думать. Но без волости что я за князь, что за радетель о земле Русской?! Или, может, наняться мне к твоему Мономаху в дружину?! Удел свой бросить, сказать: не любо мне княжить у вас, граждане перемышльские! Бороните, как хотите, землю свою от ляхов, от угорцев, от Святополка. А я поехал! Не о вас — обо всей Руси мысли имею. Послужу ей в поле ратном, сложу голову буйную во степи дикой. А не доведётся коли — что ж, окончу дни свои на одре где-нибудь в гриднице Мономаховой али Ольговой. Оно, может, и достойно, да только не для меня, князя, жизнь такая! Вот это — да, мелко. Лучше я волость свою крепить стану, города строить, людинов простых от ворога оборонять. Ты поезди-ка по Червонной Руси, посмотри. Хвалиться не стану, но не край пограничный, захолустный здесь ныне, но обширное и богатое княжество. Увидишь повсюду рольи, хлебом обильные, борти, ремественников знатных немало, купцов тороватых. И к богатству тому поверь мне, Ратибор, немало я сил приложил. Немало пота пролил, чтоб цвела Русь Червонная, чтоб людьми полнилась. И такожде, мыслю, и в других княжествах русских добрые владетели поступать должны. И запомни, хоть и не к месту мне тебя учить: любое дело великое из малых складывается. Так и Русь наша из малых земель состоит.
Ничего не ответил на это Володарю Мономахов боярин. Сердито крутанул пальцем седой вислый ус, отвёл в сторону взор, перевёл разговор на иное.
— А помнишь, князь, как тогда в Тмутаракани? — вдруг спросил он.
— Разве это забудешь? — грустно улыбнулся Володарь. — Я был молод. А молодость прекрасна, несмотря ни на что. Всё было легче, или казалось так. Не было таких переживаний и забот, как сейчас. Наверное, потому что надеялся: многое ещё впереди. Хотя все мы под Богом ходим.
Ратибор задумчиво закивал седой головой.
— Да, ты прав. Не думал тогда, что буду сидеть здесь у тебя, стойло друг, не супротивник. Такая злость на вас с Игоревичем была! Кстати, извини, коли ворошу прошлое, но ить верно же аз тебе молвил: мразь он, Давидка, дрянь! Не послушался ты, не оберёг брата свово от козней еговых!
— Прям ты, боярин! — В словах Володаря сквозило и удивление некоторое, и уважение. — С такими, как ты, просто. С Игоревичем же и Святополком — с ними всегда настороже быть надобно. Вроде понимал я это и раньше, да вот. — Князь горестно вздохнул. — Каюсь, не остерёг Василька.
«Он правильно подметил: сидим здесь, как друзья, давно друг друга не видавшие. Странно это? Ну да, немного странно, — размышлял Володарь, глядя на густо испещрённое морщинами, обрамлённое густой бородой с проседью лицо Ратибора. — Настоящий славянский витязь. Вот шрам на щеке от вражьей сабли, вот на шее рубец, видно, стрела скользом прошла. Глаза синие горят, нос прямой и костистый. Да, воистину, славянский витязь. Как он тогда гридней раскидал по горнице!»
Разговор продолжился в другом русле.
— Князь Владимир мыслит идти в степь, на половцев, — сообщил Ратибор. — Много зла творят поганые сыроядцы на Руси. Пора покончить с их набегами. Правда, придётся ещё уговаривать Святополка и Святославичей. Вроде разумеют, что надобно на Боняка и иже с ним походом идти, да не решаются покуда, друг на дружку глядят, друг дружке не доверяют. Эх, сплотить бы, собрать все силы ратные в единый кулак! Вот тогда б! Одни б ошмётки от сих псов половецких по степи летели!
— Что лиха много творят половцы, это я знаю. — Володарь решил быть с Ратибором до конца откровенным. — Честно скажу, не хотел я их на Червенщину звать, Игоревич меня убедил. Да и, пожалуй, выхода другого тогда не было. Неведомо, отбились ли бы мы, в Перемышле сидючи. Угры в великой силе в тот раз на нас навалились. Вот и пришлось... Одних ворогов на других... Про единый кулак ты говоришь. Верно говоришь. Только мне в степь ходить не с руки.
— Почто тако?! — Ратибор недовольно сдвинул брови.
«Прям, прост. Это и хорошо, и плохо», — подумал Володарь.
Ответил он коротко:
— Стоит мне дружину увести, тотчас ляхи налетят. Да и Коломан, верно, не позабыл прошлое. Хоть и мир мы с ним учинили, да хрупок такой мир.
Ратибор промолчал. Он некоторое время размышлял над Володаревыми словами, затем одобрительно кивнул. Сказал так:
— Передам князю Владимиру твой ответ. Думаю, уразумеет он и зла на тебя держать не станет.
Встреча в палате княжеского дворца на том была окончена. Ратибор остался в Перемышле ещё на день, после чего спешно засобирался обратно в Переяславль.
Перед расставанием Володарь ещё раз вызвал его на беседу в горницу.
— О давешней толковне нашей всё думаю, боярин, — молвил он, глядя на облачённого в долгую синюю мятелию с серебряной застёжкой-фибулой у плеча Мономахова ближника. — Полагаю, во многих мыслях мы с тобой к согласию пришли. Ответь мне только: про великое и малое? Понял ли ты меня?
Ратибор окинул Володаря пристальным, задумчивым взглядом своих пронзительных глаз и твёрдым голосом ответил:
— Понял, княже.
...По шляху вслед отъезжающим вершникам клубилась пыль.
«Свидимся ли когда?» — глядя на дорогу с заборола крепостной стены, с нежданной грустью подумал Володарь.
ГЛАВА 93
Сестра Елена, вся зарёванная, встретила брата на всходе своего бужского терема. Володарь, расстегнув серебряную фибулу, бросил плащ на руки челядину, оставшись в кафтане тёмного сукна с перехваченными на запястьях браслетами рукавами.
— Здрава будь, сестрица. Вот, приехал по твоему зову.
За воротами бряцало железо. Привёл с собой Володарь большой отряд вооружённой до зубов дружины. Опасался он от Игоревича очередной пакости.
Елена провела брата в горницу, молча, с трудом сдерживая слёзы, указала на качающегося на лавке из стороны в сторону пьяного Давида. Рядом с ним находилось несколько старших дружинников. При виде Володаря они поспешили скрыться из горницы. Двое, правда, остались на местах на скамьях вокруг стола. Видно было, что мужи эти настолько хмельны, что вряд ли соображали, что вокруг них происходит.
— Пьёт беспробудно кажен день, как из Витичева сюда приехал, — стала жаловаться Елена. — На детей и не глядит вовсе. А давеча, как стала упрекать, длань на меня поднял, ирод! Господи, за шо ж наказанье мне такое!
Она завыла, запричитала, стала громко сморкаться в платок, вытирать слёзы.
— Уйду, уйду от eгo, ворога! Нет сил у мя терпеть сие! И деток заберу! Всё едино, волостей добрых лишили его, лиходея, братья! — вскричала Елена.
— Чего?! Чего такое?! — зашевелился на лавке Игоревич. — Я тя... Сс-отру!.. Т-такое дело!
Тёмные глаза его тупо уставились на Володаря.
— Та-ак! — протянул владетель Перемышля. Вот оно что, выходит! Допился! Елена! — обратился он к сестре. — Чад обоих, Всеволода с Игорем, забирай и езжай ко мне в Перемышль. В беде не брошу, не оставлю. А с ним... — Володарь с нескрываемым презрением качнул головой в сторону Давида. — Сам я потолкую.
Во дворе уже вовсю хозяйничали перемышльские дружинники. Люди Давида (а осталось у него после Витичева совсем мало отроков и гридней) попрятались кто куда. Володарь велел двоим ратникам вывести пьяного Игоревича из горницы в сени и окатить холодной водой из бочки. Когда мало-помалу Давид пришёл в себя и с виноватым видом, шатаясь, приплёлся обратно в горницу, Володарь, презрительно усмехаясь, спросил:
— Ну что, братец, довели тебя ковы твои до добра? Получил, что хотел?
— Мы ж с тобой, Володарька, уладили дело, — пьяным голосом, едва держась на ногах, стал говорить Игоревич. — Почто попрекаешь? Каюсь я, каюсь. Говорил же, Святополк, он виноват... Я... я... такое дело. Не хотел вовсе. Он заставил.
Опять завёл старую песню. Впрочем, я не судить тебя приехал. Зачем обижаешь мою сестру? — грозно вопросил Володарь.
Игоревич ничего не ответил. Внезапно он громко икнул, поперхнулся воздухом, схватился за живот, рухнул на колени и стал блевать на пол.
Володарь в этот миг готов был его убить.
«Господи, и это князь владетельный! Это внук Великого Ярослава! До чего же можно дойти, как низко пасть! Где гордость княжеская?! Где ум былой, изворотливость?! Неужели... всё кончилось?!»
Почему-то злость прошла, сменило её какое-то смешанное чувство глубокого презрения и жалости.
«Вот расплата за сотворённое зло! Что у него впереди осталось? Жалкое прозябание в маленьком городке, обведённом буковой стеной, презрение князей. Да и простые люди будут от него шарахаться и креститься набожно, словно дьявола повстречали. Господи, спаси его душу!»