Вначале Володарь хотел поговорить с Игоревичем, усовестить его, но, глядя на этого блюющего на пол, ничтожного пьяницу, изменил своё намерение.
Строго посмотрев на застывшего у двери испуганного Давидова гридня, совсем ещё юношу, он резким голосом приказал:
— Передашь князю своему: если хочет увидать княгиню и детей, пусть приезжает в Перемышль!
— Собираемся, трогаемся в путь! — Выйдя на крыльцо, велел он воеводе Верену: — Княгиню Елену с княжичами заберём с собой. Распорядись, чтоб гридни подсобили в возок рухлядь погрузить. Нечего нам более в Бужске делать!
Наскоро собралась дружина перемышльская в обратную дорогу. Медленно трусили по шляху кони. Меж холмами змеился узкой лентой Западный Буг. Весна царила вокруг, весело чирикали птицы, зеленью начинали одеваться дерева, а небо было ярко-голубым и безоблачным. Мало-помалу оставили Володаря, ехавшего на гнедом рысаке впереди отряда воинов, тяжёлые мысли об Игоревиче. Он улыбнулся, подставив лицо ласковому вешнему солнцу. Верилось, что наступила в его жизни мирная полоса.
ГЛАВА 94
С нежностью смотрел Володарь на собирающуюся в дорогу погружённую в хлопоты Таисию.
— Отъеду в Свиноград. Дом свой огляжу, проверю, — объявила гречанка.
«А что, она неплохо устроилась. Оборотистая оказалась жёнка. Торговлю учинила солью да пряслицами шиферными, тем и живёт. От меня ничего брать не хочет, сама, мол, управлюсь. И одевается не хуже княгини какой». — Володарь смотрел и не мог насмотреться на эту немолодую, но, как в прежние времена, красивую гречанку.
— Ну вот, собралась. Езжать пора, — сказала она, обвивая вокруг головы цветастый огненно-голубой расшитый грифонами плат.
«Где и выискала такой, — подумал Володарь. — Да, себе ни в чём не отказывает. И свитка экая нарядная. Вот вроде и лета юные давно минули, а цветёт, расплескивается красотой жёнка. Молодец она!»
Они вместе спустились с крыльца хором, остановились у ворот. Рядом стоял запряжённый большой возок, храпели кони.
— Пора прощаться, — молвила Таисия. — Надеюсь, ты не будешь без меня скучать.
— Возвращайся скорее, — прозвучали из уст Володаря тихие скупые слова. Овладело им внезапно волнение, а отчего, сам он не мог понять.
Таисия, кивнув, легко, как молодая девушка, впрыгнула в возок и крикнула вознице:
— Поехали!
Спустя мгновения возок скрылся за поворотом дороги.
«Вот приедет, и снова будет это продолжаться? Буду я с двумя женщинами жить? До чего же я слаб! Не могу отринуть её, выбросить из своей жизни!» — сокрушался в мыслях владетель Перемышля.
Вспомнил он, как давеча после службы в соборе Иоанна подошёл к нему худенький монашек в чёрной рясе и с куколем на голове. Ни малейшего почтения перед князем не испытывал он, заступил путь и принялся громко бросать в лицо обвинения:
— Яко Соломон, живёшь ты! Яко поганин! Наложницу свою, гречанку, в жену возвёл! Живёшь с ею, супругою законною пренебрегаешь! Кайся, грешен бо еси!
Отодвинул Володарь монаха в сторону, но тот не отставал, шёл за ним следом, кричал громко, тыкал в его сторону перстом.
Уже хотел сын Ростислава приказать гридням прогнать его взашей, но стерпел, остановился, повернулся к монашку, промолвил прямо и откровенно:
— Да, грешен я! Да, живу неправедно! Но люба она мне, понимаешь, люба! И что мне делать, как быть?! Ты, что ли, совет дашь?!
Монах немного смешался, но затем решительно ответил:
— Искушение то бесовское! Воротись к супруге и детям, отринь помыслы плотские!
— Пошёл вон! — гневно прикрикнул Володарь на монаха.
Гридни отогнали рясоносца прочь, но после Володарь всё чаще стал задумываться о том, что монах, в сущности, прав. Но сил покинуть Таисию у него не доставало.
...Он долго хмуро, исподлобья смотрел на дорогу, на которой скрылся возок гречанки. Много позже он догадается, что Таисия уехала от него навсегда. И вовсе не в Свиноград держала она свой путь.
Выходит, оказалась она, хрупкая женщина, много страдавшая на своём веку, сильнее, твёрже его, князя, сумела отвергнуть цепкие чары греховной любви. От осознания этого становилось Володарю не по себе. Страдала его гордость, его княжеская честь. Как это так?! И странно, уязвлённое самолюбие одолевало, пересиливало в душе князя прежнее нежное чувство. Или это время, которое незаметно отодвинуло от него былые страсти? Наверное, так. Не раз вспоминал, конечно, сын Ростислава красавицу-гречанку. В веже ли воинской, когда лежал на кошмах, забросив за голову руки и положив рядом с собой харалужную саблю в узорчатых ножнах, или когда проезжай переведя на шаг любимого гнедого скакуна, мимо некогда принадлежащего ей красивого терема на взлобке, возникали перед мысленным взором его картины прошлого. Он, словно наяву, ловил глаза цвета южной ночи, то исполненные доброго лукавства, то злые, сверкающие ненавистью.
Что ж, было, схлынуло, истаяло. Жизнь Володаря продолжалась, но Таисии места в ней более не было.
ГЛАВА 95
Князь Святополк по привычке вышагивал из угла в угол горницы. Хмуро, искоса взирал он на собравшихся ближних бояр, говорил резко, отрывисто, недовольно кривя уста. Длинная чёрная борода его тряслась в такт движениям.
— Стало быть, прогнал вас с Торчином от себя Мономах? Не хочет воевать Ростиславичей? — спрашивал владетель Киева одноглазого Коницара.
— Обнаглел он вовсе, пёс! — зло процедил боярин.
— Ты о князе такое молвишь! — вспыхнул Святополк. — Тебе ли, жалкого уличанского старосты отпрыску, моего двухродного брата здесь обзывать словами последними?
Коницар испуганно соскользнул с лавки и повалился на колени.
— Прости, княже великий!
— Ладно, прощаю. Впредь себе такого не позволь! — Святополк немного смягчился. — Вот что, боярин. Гляжу я, не выгорит у нас поход на Теребовлю. По-другому содеем. Поезжай-ка ты к ляхам, ко князю Герману. Уговори их напасть на Володаря. Пускай повоюют.
— То к нашей выгоде будет, — встрял в разговор толстобрюхий Путята. — Ослабим ворога нашего.
Святополк угрюмо кивнул, но в сомнении стал перебирать холёными долгими перстами бороду.
Боялся он, боялся кары Господней. После ослепленья Василька частенько простаивал часы на коленях перед образами, клад поклоны. Воевать не любил, новой большой рати не хотел, но шёл, как всегда, на поводу у алчного столичного боярства. То была сила, которую ему не одолеть. Да и без поддержки таких, как Путята, Иванко Козарин, этот вот Коницар, — Святополк знал, — не удержаться ему на киевском отчем столе.
— Заворовал сыновей твой, княже великий. Ярополчич Ярослав не вельми Берестьем доволен. Помнит, как в Луцке сидел. Дань давать отказывается, посланных гобою людей прогнал, ратью грозит, — перевёл разговор на другое дядька Святополка, боярин Перенит, худой старик с широкими седыми усами, бородой лопатой и густо изрезанным морщинами жёлтым скуластым лицом.
Вот дядьке своему Святополк доверял всецело.
— Немедля надо супротив его выступить. Иначе лиха много створит сей петушок младой! — пылко воскликнул один из молодых бояр.
— Верно, — тотчас хором поддержали его Путята, Перенит и Туряк.
Киевский владетель прикусил ус. Что ж, против воли боярства он не пойдёт. Да и возмущал его племянник своими делишками. Не хватало ещё, чтобы среди самых ближних его родичей, внуков Изяслава и Гертруды, начался раздор!
— Воевода Иванко Захариич! Тебе поручаю вести дружину на Берестье! — объявил Святополк строгим голосом.
...В тот же день, забравшись в крытый возок, умчался на Волынь, а оттуда в польский Сандомир одноглазый Коницар. Всю дорогу он, трясясь на ухабах, злобно ругался и проклинал Владимира Мономаха и Ростиславичей. Из-за них разнылась его старая спина. Боль пересиливала тяжкая словно разливающаяся по всему телу ненависть. Покажет он, Коницар, сын старосты на Подоле, этим заносчивым Ростиславичам, где раки зимуют! А потом и до Мономаха как-нибудь доберётся, попомнит ему сказанное на берегу Волги.
Быстро неслись по шляху ретивые кони.
ГЛАВА 96
Давний знакомец Володаря, лях Пётр, большими глотками поглощал пенистый ол. Глядел на князя снизу «верх, дышал прерывисто, в напряжённом взгляде читалась тревога.
Отставив в сторону оловянную кружку, Пётр быстро заговорил:
— Князь Володарь Ростиславич! Весть у меня весьма важная и спешная! В Сандомире, в палатах у князя нашего Германа, объявился боярин из Киева. Сговаривает князя и можновладцев напасть на твои волости!
— Верны ли вести? — Володарь сразу заметно насторожился. — Надо будет тебя проверить.
Пётр внушал ему подозрения. Уж не подослан ли он лукавым польским владетелем, не мыслят ли Святополк с Германом заманить его в западню?
— Что ж, проверяй. — В словах лазутчика слышалась некоторая обида. — Только так оно и есть. Поклясться готов на святом кресте!
— Я клятвам не верую! — резко ответил, грозно сверкнув на сразу съёжившегося ляха своими тёмными очами, сын Ростислава. — С недавних пор уразумел, что для некоторых и крест святой мало что значит! Проверю твои слова непременно! Ты же покуда в порубе под стражей посидишь.
Ляха увели гридни. Володарь подошёл к слюдяному окну и глянул вдаль. Хорошо виден отсюда извилистый Сан, за ним простираются поля, далее — лес темнеет. Где-то там, за лесом — кон-граница. Туда надо ему не мешкая снарядить отряд сакмагонов. И ещё... Надобно в самый Сандомир верного человека послать. Только вот кого?
Решение пришло быстро.
...Радко, выслушав княжеское повеление, коротко ответил:
— Сделаем, княже! Ты не сумневайся!
— Смотри, чтобы, яко в Эстергоме, не получилось, — предостерёг его Володарь и добавил со вздохом: — Ну, с Богом! Дай, перекрещу тебя.
Он обнял и облобызал проведчика. Отчего-то в последнее время Радко стал князю особенно дорог. Может, потому, что пришёл к нему на службу по своей воле в самый разгар лихолетья, не побоялся ни голову сложить, ни даже разрыва с семьёй своей.