«Поболее бы таких людей преданных», — подумал Ростиславич, глядя с гульбища, как Радко выводит за ворота коня и скрывается из виду.
...Принесённые Петром вести оказались верны. Радко спустя несколько дней воротился в Перемышль, рассказав, что князь Герман и можновладцы оборужаются, гремят доспехами, а в корчме подвыпившие шляхтичи выложили ему всё и о Коницаре, и о намечающемся походе.
Лях был выпущен из поруба и тайком уполз обратно в Сандомир. Володарь целую ночь совещался в палате с Вереном, Юрием Вышатичем и Халдеем.
Старый Верен, облачённый в тёмную свиту, перетянутую на поясе широким кушаком, сетовал:
— Невелика числом ныне дружина наша, княже. Много добрых ратников полегло и на Рожни поле, и на Вагре. Трудно вельми будет шляхту одолеть. По всему видать, большие силы князь Герман и можновладцы супротив нас совокупили.
— Даже ежели и смердов подымем, оторвём от рольи, и то тяжко будет, — вторил ему необычно хмурый, сосредоточенный Юрий Вышатич.
— А надо бы ляхов опередить, — задумчиво промолвил Володарь, мучительно соображая, как же ему теперь поступить.
Снова, в который раз, вспомнился примикарий Татикий. Нужны союзники. Слова царьградского лиса сын Ростислава повторил вслух.
— Да где ж их взять, соузников-то? — развёл руками с горькой усмешкой Вышатич.
— Одни русские князья заняты войной с половцами, другие — нам недруги, третьи — слабы, — подал голос молчавший доселе Халдей, сокрушённо качая головой с перетянутыми золотистой повязкой чёрными волосами. — Если послать к немцам, но то — долго. А князь Герман и польские можновладцы ждать не будут — жечь и грабить пойдут Червонную Русь. Может, обратиться к королю Коломану?
— Нет, не о немцах и не о Коломане думаю, — решительно отверг предложения хазарина Володарь. — Князь Давид Святославич Черниговский — вот кто мог бы нам помочь. Дружина у него крепкая, боевитая.
— А вспомни-ка, княже, как те черниговцы на Рожни поле с нами ратились, — прищурив око, возразил ему воевода Вереи. — Сын князя Давида верным подручником был Святополку Киевскому.
— Было такое, да, — согласился Володарь. — Но ты пойми, воевода. Жизнь наша переменчива. Вчерашние недруги могут сегодня стать союзниками. Полагаю, сделаем так. Ты, Халдей, поскачешь в Чернигов, ко князю Давиду Святославичу. Грамоту тебе дам. А на словах скажешь: ляхи, мол, обчие наши вороги. В латинство Русь обратить хотят. Ещё пообещай хорошую добычу в случае успеха.
До рассвета спорили князь и его приближённые мужи, правильно ли поступают. А уже утром Халдей во главе небольшого отряда гридней помчался, вздымая пыль, по шляху на восход. В калите у него лежала Володарева грамота с серебряной княжеской печатью.
...Седьмица едва минула, как наполнились окрестности Перемышля звоном оружия. Привёл Давид Святославич на Червонную Русь две дружины: черниговскую и новгород-северскую. Раскинули ратники шатры в окрестностях и у стен города, в воздухе реяли стяги с чёрным златоклювым орлом на серебряном фоне, сам же черниговский владетель поспешил к Володарю.
— Здорово, брат! — с улыбкой распахнул Володарь Святославичу объятия.
Был учинён пир, искрились вино и ол, щекотали ноздри ароматы яств. Давид Святославич, рыжеволосый, статный, с окладистой седоватой бородой лопатой, казался намного старше Володаря, хотя на самом деле разность в возрасте у них составляла всего несколько лет.
— Как получил от тя весть, так сразу и выступать велел. Благо дружины обе держим мы с братом Олегом наготове. С погаными, правда, вроде помирились ныне, да не верю я нисколь ихним мирам. Один хан за другого не отвечает, двое других — за третьего. Потому завсегда дружинники у меня при оружии, — говорил Давид Святославич, поднимая оправленную в серебро чару. — Олега оставил я степные рубежи боронить с частью ратников, сам же к тебе поспешил. Говоришь, велика сила у ляхов?
— Сына младшего, Болеслава, владетеля Малой Польши, князь Герман под свои знамёна призвал. Ну, и Мазовию поднял, — пояснил Володарь. — Одному мне тяжко управиться с этакой силищей.
Святославич кивал, поглаживал задумчиво окладистую бороду, сказал в ответ:
— Давай-ка, брат, мешкать не будем. Первыми на них налетим, упредим.
— Верно. И я так же думаю, — согласился с черниговским князем Володарь.
...Рано поутру союзные русские рати стремглав вырвались из густого дубово-букового леса и метнулись в сторону Вислы.
Запылали, задымились польские сёла. В очередной раз заполыхал на беспокойном русско-польском пограничье гибельный пожар войны.
ГЛАВА 97
Опять летели навстречу друг другу вершники в бронях дощатых и кольчатых, в шишаках и мисюрках, с саблями и мечами харалужными, опять ломались копья, свистели тучи стрел, вонзаясь с дребезжанием в поднятые червленые щиты. С каким-то злым бешенством ударял Володарь по шеломам польских латников, с горечью думая о том, что никогда, наверное, не окончится на рубежах Червонной Руси ратное противостояние.
Два войска сошлись в чистом поле, и битва получилась долгая и яростная. Падали с обеих сторон поражённые мечники. Впереди, за спинами польских воинов, заметил Володарь золотистое корзно князя Германа. Рядом с ним в лёгком голубом плаще поверх доспехов возвышался старый недруг — сандомирский кастелян Казимеж. Всё так же топорщились его седые широкие усы.
Трудно сказать, чем окончилась бы сеча, но вдруг наползла на небо с полуночной стороны чёрная грозовая туча, сверкнула яркой вспышкой молния, раскатисто загрохотал, глуша звуки битвы, богатырский гром. Мгновенно забил, захлестал по лицам ливень. Ветер сильный задул в сторону ляхов, и те, внезапно дрогнув, будто поддавшись напору стихии, стали рассыпаться, разлетаться в стороны, пятиться.
Дружины Володаря и Давида Святославича, наоборот, приободрились. Ещё один удар лавой, по-половецки лихо, с просверкай и сабель в блеске одна за одной вспыхивающих молний, и уже уходят, спеша укрыться за надёжными стенами близлежащего городка, ляшские мечники. Исчезает среди них золотистый плащ старого князя Германа, ископыть чёрная покрывает землю, а гроза стихает, столь же быстро и стремительно, как началась.
Уже в самом конце битвы шальная стрела ударила в грудь Юрия Вышатича. Тяжело израненного, принесли его отроки в вежу.
...Горели свечи. Отблески огня бросали свет на бледное лицо умирающего. Володарь в скорби застыл на кошмах. Отброшен прочь шелом, снята бронь, в одном тёмном платне, без головного убора, сидел он, нахохлившийся, как коршун, смотрел, вслушивался в слова боевого товарища и друга.
— То ничего... Зато порубали мы их... Ты, княже, не плачь, не горюн... Передай супруге моей и чадам... Пал, мол, сын Вышаты, яко воину подобает, в сече... Нет лучшей доли, чем положить голову за други своя...
Священники, повсюду сопровождавшие рать, соборовали умирающего. Перед смертью, как полагалось по обычаю, постригли его в монахи. Юрий лежал успокоенный, недвижимый. В веже собрались воеводы и старшие дружинники, сидели молча, потупив взоры. Володарь кусал уста, прилагая немалые усилия, чтобы не разрыдаться. Скупая слезинка покатилась из глаза. Вспоминалось, как верно служил ему Вышатич ещё во времена тмутараканского княжения, как вместе плавали они в Корчев, как возил Юрий княжеское серебро в Угрию и как после сражались они плечом к плечу под Перемышлем. Горько, обидно было осознавать, что этого храброго, преданного человека больше нет на белом свете. В горле Володаря стоял тяжёлый ком. Слёзы одна за другой заструились по обросшим за время похода щетиной щекам.
— Всё. Скончался боярин Юрий Вышатич, — со скорбью промолвил воевода Верен.
Он закрыл умершему глаза.
Согбенный молодой иерей начал читать заупокойную молитву. Не в силах более находиться в веже, Володарь тихо поднялся.
— Пойду проверю сторожи, — вполголоса сообщил он воеводе Верену.
...Слабый ветерок овевал лицо. Колыхались в воздухе сине-красные и серебристые с чёрным орлом прапоры. Внизу, под холмом слышалось журчание ручья. Вдали, у окоёма, за крепостью, в которой укрылись ляхи, беззвучно вспыхивали зарницы. Заскрипела телега, заржал конь. Отроки и гридни складывали в возы тела убитых, осторожно поднимали и устраивали раненых. Вокруг них колдовали лекари, ощущались запахи отваров целебных трав. Стражи с длинными копьями обходили воинский стан, перекликались.
Мягко ступая ногами в жёлтых тимовых сапогах по высокой траве, к Володарю подошёл Давид Святославич. Он был без шелома, но в дощатой броне.
— Лихая была рубка! Здорово мы их проучили! — молвил довольный черниговец. Ещё бы не радоваться ему — сколько скота и пленных уводили из Полыни его дружинники.
— Да, брат, — коротко ответил ему, через силу улыбнувшись, Володарь.
«Надо писать грамоту князю Герману, предложить ему мир. Надоело ратиться. Бесцельна наша с ним вражда», — размышлял сын Ростислава.
Отвлёкшись от скорбных дум о павшем Вышатиче и закончив короткий разговор со Святославичем, обещав в Перемышле учинить по случаю их общей победы пир, стал Володарь припоминать, кем ему приходится Герман, какова степень их родства. Мать краковского владетеля, Мария-Доброгнева, была единокровной сестрой прадеду Володаря, великому киевскому князю Ярославу. Выходит, Герман и дед его, Владимир Ярославич, двухродные братья. В то же время отец князя Германа, Казимир Восстановитель, был родным братом Рихезы, матери княгини Ланки. Получается, Ланка и Герман — двухродные брат и сестра, а Володарь, стало быть, князю Польскому двухродный племянник. Такое вот у них запутанное и близкое родство.
«Почитай, одна кровь, один род, а дерёмся, стойно вороги лютые. — Володарь вздохнул. — Впрочем, что в этом дивного? Вон на Руси все князья-братья, а порой друг дружке горло перегрызть готовы».
Грамоту ляхам писать Володарю не пришлось. Наутро его, прикорнувшего у костра, разбудил гридень.
— Княже! Гонец от ляхов в лагерь к нам прискакал! Тебя зреть хочет!