— Я оберегусь, княже. А в степь на поганых порешил идти, потому как... — Радко на мгновение умолк, собираясь с мыслями, и продолжил: — Вот службу я правлю, сведения добываю, но большего хочется... Всё енто — мелко как-то. К большому делу причастным стать — вот то по мне бы было...
— Мелко?! — Володарь внезапно разгневался. — Боярин Ратибор тоже меня этим попрекал! Как только не понимаете вы, что из мелкого, малого великое-то и проистекает!
— Я тебя ни в чём не попрекаю, княже! — решительно замотал головой Фёдор. — Всё, что ты делаешь — важно, необходимо для Руси Червонной. Просто... Хочу послужить всей Русской земле на поле ратном...
— Ну что ж, ступай тогда. Бог тебе в помощь, — молвил Володарь, понимая, что мечника ему не отговорить. — Только смотри береги себя. И возвращайся. Мне ты живым нужен.
Рано поутру вывел Фёдор Радко во двор белоснежного фаря, привязал к нему второго, поводного, коня и помчался верхом за ворота Перемышля. К седлу приторочены были доспехи. Вослед всаднику долго клубилась пыль, отрывисто и резко свистел ветер.
Вскоре исчезла из Перемышля и боярышня Ирина. Куда подевалась, никто толком не знал. Опустел дом Радко, сиротливо темнел он в молчании на косогоре над буйным Саном.
...Вернулся Фёдор в Перемышль месяц спустя, усталый, с рукой на перевязи. Переодевшись и помывшись, не мешкая постучался в княжьи хоромы.
Володарь с трудом скрывал радость, глядя на пошатывающегося от усталости проведчика.
— Вот, воротился, как обещал. — По лицу Радко скользнула вымученная улыбка.
Он стал подробно повествовать о походе:
— Пошли на половцев со дружинами князи Владимир, Давид Святославич, Святополк Киевский. Такожде полоцкая дружина пришла со князем Давидом, сыном Всеслава, ещё Мстислав, племянник Игоревича, Вячеслав Ярополчич, и средний сын князя Владимира, Ярополк, с ростовцами и смолянами. И пешцев много киевских, черниговских, переяславских. Один Ольг Святославич не пришёл, ответил, нездоров, мол. Старый он приятель половцев. Двинулись мы по Днепру, комонные и на ладьях, пороги прошли, до Хортицы добрались. Потом на восход свернули, пошли степью. Днём тепло, хоть и ветер, солнце припекает, зато по ночам зуб на зуб не попадает, у костров токмо и согревались. Ну, князь Владимир Мономах меня к себе вызвал, послал в сторожу, долго полз я по сакмам, балками и буераками пробирался вместях с торчинами — их мне под начало выделили князи. В общем, выследили мы — идёт по степи отряд большой половецкий, верно, передовой. Скачут медленно, кони за зиму исхудалые, на подножном-то корму. Ну, я в обрат. До стана нашего добрался, князю Владимиру доложил, что видел. Тогда послал князь сына своего, Ярополка, встречь половцам. Обступил Ярополк поганых неприметно, в балках наши русичи схоронились, а наутро и вышли да копьями враз ударили. Ни единый половец не ушёл, всех побили. Хана Алтунопу зарубили.
— Хан Алтунопа погиб?! — По челу Володаря пробежала тень. Вспомнил он, как помог ему этот хан управиться с уграми, как искусными манёврами заманил он войско Коломана в засаду. А вот теперь сам угодил в хитроумно расставленную сыном Мономаха ловушку. Воистину, всё в Руце Божьей!
Между тем Радко продолжал свой рассказ:
Потом вся сила половецкая на нас пошла, все донские орды навалились. Случилось сие на реце Молочной, в урочище Сутень. Князь Владимир впереди пешцев поставил, комонные же дружины позади и на крыльях расположил. И началась сеча ярая. Пешцы выстояли, отбили натиск поганых, истомили их, тогда уж и дружины ударили, налетели, в бег половцев обратили. Долго гнали мы их по степи и секли. Двадцать ханов ихних в сече пало. Одного, Бельдюза, в полон притащили. Велел князь Владимир его убить, рассечь тело на части и оставить вранам хищным на съеденье. Иного не достоин убивец сей!
«Бельдюз, белый куман. С ним тогда сговаривался Василько, его водил на ляхов. Видно, Мономах* не простил хану разорение городов на Переяславщине. Тогда, ещё при Всеволоде, сказывают, сей Бельдюз самолично младенцев в огонь бросал. Вот и получил награду!» — подумал Володарь.
Да, события в степях разворачивались стремительно. С одной стороны, половцы были давними недругами Руси, но, с другой, их поражение могло развязать руки Святополку и его окружению. Снова тогда алчный владетель Киева обратит взор на Червонную Русь. Тем паче сын его третий год сидит во Владимире-на-Волыни. В душе у Володаря царила тревога.
— Наших много пало? — вопросил он Фёдора.
— Да не то чтоб очень. Из дружин почти никто не погиб, ну, а пешцев немало, конечно, полегло в начале сечи, в сумятице. Из князей Вячеслав Ярополчич токмо пострадал вельми. — Радко горестно вздохнул. — Вперёд сунулся, горячая голова. Многих половцев своей дланью порубал, троим ханам головы снёс, но и сам изранен вельми. На телеге, в обозе в Киев к знахарям его доставили. Может, выживет, может, нет. Князь Святополк вельми сим огорчён. Да и... что я матери его топерича отпишу?
Радко горестно вздохнул и умолк.
Володарь поспешил перевести разговор на другое. Всё, связанное с княгиней Ириной, осталось для него в прошлом, и не хотелось сейчас ворошить в памяти былые страсти.
— Стало быть, разбиты и рассеяны половцы, — заключил князь.
— Ну, не совсем ить тако, — тотчас возразил ему Радко. — На Днепре хан Боняк силы свои сберёг, да и Шарукан Старый живёхонек. Князь Владимир собрал после битвы у себя в шатре всех князей да бояр видных и молвил: мол, токмо одну голову гидры, огнём дышащей, сокрушили мы. Впереди сечи новые.
— И что, ты опять на рать пойдёшь? — усмехнулся Ростиславов.
— Да я, думаю, уже отвоевался.
— Чего же так?
— Да... Я, княже, иным делом займусь. Ожениться хочу. С Радмилой меня поп волынский развёл.
— Кто ж невеста твоя? Не та ли боярышня юная, кою ты в прошлый раз из Киева привёз?
— Она самая, княже. Шустрая, бойкая девка, мне такие по нраву. — Радко улыбнулся. — Тут ить... Когда аз в поход ушёл, она в Киев отъехала, хлопотать стала о сёлах родительских, кои Коницар. дядька ейный, под себя сгрести умыслил. И явилась не куда-нибудь, но ко княгине самой. Княгиня-то у Святополка ныне новая, Варвара, дочь базилевса Алексея. Молодая совсем жёнка, осьмнадцати годов от роду. Благосклонно новая княгиня боярышню Ирину приняла. Вообще, сердобольна вельми царевна Варвара и на мужа своего сильное влиянье имеет. Иными словами, но княжой грамоте возвращены боярышне Ирине сёла отцовые. Коницара же князь Святополк видеть не восхотел, велел гнать его прочь со двора своего. Уехал старый злыдень в угодья свои в Деревах[319], тамо и хоронится. И ещё. После сечи уже вызвал меня к себе Святополк внезапно, и такое молвил:
«Передашь, Фёдор, брату моему Володарю: мир с ним хочу иметь отныне. Теребовлю ему с Васильком во владение оставляю. Пускай посла в Киев шлёт». Тако вот, княже.
— С этого, друже Радко, и начинать толковню надо было, — промолвил Володарь, обрадованно взмахнув руками.
...По случаю доброго известия он назначил наутро в княжеской палате боярский совет.
Сидели на скамьях одетые в шелка и дорогие сукна, в горлатных и поярковых шапках владетели больших и малых сёл на Червонной Руси, слушали своего князя, соглашались, спорили.
«А богато у меня на Червенщине живут, — подумал вдруг Володарь. — Вон наряжены эко! Да и посмотришь вокруг — что смерд какой, что людии простой, что ремественник — все в добрых срядах хаживают, обувь у каждого кожаная. Выходит, не зря всё это — и угров били, и ляхов, и Святополка прогоняли! Да, вот оно! Святополк! Киев! Для этого и совет собран».
Володарь лёгким, пружинистым движением поднялся с кресла и властно поднял вверх руку, тем самым оборвав громкий спор воеводы Верена с одним из перемышльских бояр.
— Следует нам отправить посла в Киев. С грамотами, с предложением мира. Сколько воевать можно?! Довольно усобиц на нашей земле! Имею сведения, Святополк тоже ищет мира.
— Да рази ж мочно ему верить! — всплеснул в отчаянии руками сотский Улан. — Коварен сей князь! И бояре еговые — злыдни!
— Может, не спешить? Выждать? — засомневался осторожный Верен.
С ним был согласен Халдей.
Однако большинству бояр и отроков нескончаемая череда войн изрядно поднадоела. Наперебой стали они советовать Володарю поскорее снарядить в стольный город посольство.
— Доколе ратиться?!
— Киянам тож мир надобен!
— Всё одно — русские люди, не половцы поганые, не латиняне! И ню делим?!
Шум, крики заполонили княжескую горницу. И опять Володарь поднял десницу, опять пресёк споры. Спросил строго, из-под насупленных бровей глядя на собравшихся «набольших мужей»:
— Кого пошлём в Киев?
И тогда встал с одного из задних рядов Биндюк.
— Меня пошли, княже! Я дело справлю! — заявил он, весело сверкнув огненным взором.
Невольно залюбовался своим отроком Володарь. Вот немолод уже Биндюк, давно за тридцать лет перевалило, а всё такой же, как в юности, улыбчивый, разбитной, исполненный ухарства и бравады, смелый порой до отчаяния. Теперь у Биндюка семья — жена, белая хорватка[320], двое чад, мальчик и девочка, оба тёмненькие, вельми похожие на отца. Помнил князь, как ездил отрок в стан Ензема, как выпутался из плена. Такой человек и нужен в нынешнем посольском деле, храбрый и ловкий.
— Что же, отроче. Коли вызвался, поезжай. Грамоту тебе дам. А перед отъездом поговорить нам с гобою надо, как да что.
— Енто непременно. — Уста Биндюка озарила белозубая улыбка.
«Службу правит, будто на праздник идёт», — подумал Володарь, улыбнувшись отроку в ответ.
...На следующий день они сидели вдвоём в палате на верхнем жиле загородного княжеского терема.
— В Киеве, во дворце у Святополка, ничему не удивляйся, отроче, — говорил Володарь своему посланнику на прощание. — И молю тебя, будь осторожен. Дело тебе предстоит многотрудное. Ни одного лишнего слова там не скажи. Понял ли?