— Верно княгиня молвила! — поддержал Варвару один из молодых бояр.
Поднялся воевода Иванко Захариич Козарин.
— Сейчас нам надо направить ратные силы на половцев, а не на Володаря! — заявил он решительно. — Идя в степь, не следует иметь за спиной опасного противника. Поэтому я бы советовал тебе, князь, заключить мир с владетелями Червонной Руси!
— Воистину! — коротко добавил старый Перепит.
Гертруда, подхватив поданный одной из холопок посох, недовольно хрипя и обводя ненавидящим взглядом всех окружающих, поспешила покинуть палату. На ходу она бросила Святополку:
— Совсем перестал мать слушать, кознодей!
...Успех переговоров был полный. Даже не ожидал такого Биндюк. После, во время пира, учинённого в киевских палатах по случаю заключения мира, незаметно подошёл к нему Татикий.
— Передай архонту Володарю, что нынешнее мирное соглашение — результат усилий базилевса Алексея! Он, как и твой архонт, весьма заинтересован в добрых отношениях Киева и Червонной Руси, — вполголоса промолвил он. — Ибо мирная торговля по Борисфену[322] и Тирасу[323] намного выгоднее кровавой бойни.
На устах старого лиса заиграла лукавая улыбка. Отроку стало ясно, кто настроил юную царевну произнести на совете столь яркую тираду.
После Биндюка вызвали в покой к Святополку.
Князь решил перетолковать с посланником своего брата-врага с глазу на глаз. Усадил отрока на скамью напротив себя, знаком велел челядину наполнить олом чару. Сам пил только холодную ключевую воду.
Жженье огненное в боку бывает почасту. Берегусь. Ни ола, ни медов не пиваю, — объяснил сухо, сделав пару глотков.
В глубине палаты на крытой бархатом скамье под узорчатыми семисвечниками находилась царевна Варвара Комнина с дочерью. Она о чём-то тихо беседовала с маленькой Марией.
Святополк, обернувшись, подозвал девочку.
— Марысенька! Ступай ко мне, детонька!
Подхватив девочку, он усадил её себе на колени.
— Вот! Любимая дщерь! — сказал князь. — Три у меня дочери. Старшую, Сбыславу, выдал за Болеслава Кривоустого, среднюю в угры сватают. Но Марию, когда подрастёт, так отдавать не буду. Пускай идёт за кого хочет, кто ей люб. На том слово моё княжеское! И вот что. С князем своим говорить когда будешь, о матери моей не поминай. Старым она живёт, за старые свычаи и обычаи держится, не видит, что времена вокруг меняются. Да Господь с нею!
— Воистину! — Отрок положил крест и склонил голову.
К столу, шурша одеждами, медленно подплыла княгиня Варвара. Биндюк, вскочив, отвесил ей земной поклон.
— Встань! — властно приказала ему ромейка.
Она положила на стол книгу с медными застёжками, в богатом украшенном серебряной сканью и финифтью[324], окладе.
— Это наш дар архонту Володарю и его архонтиссе Анне Поморской. «Житие святой великомученицы Варвары». Да будет тебе известно, что я доставила в Киев частицы мощей этой высокочтимой святой. Сейчас они хранятся в надвратной Троицкой церкви в Печерском монастыре, но позже мы хотим перенести их в новый собор, который пока ещё только строится.
— Вельми драгоценен для князя Володаря подарок сей! — искренне восхитился Биндюк.
— Пусть знает брат мой Володарь, что вражде нашей с ним отныне конец! — заключил Святополк. — Теперь ступай. И да поможет тебе Бог!
Сжимая в руках книгу в тяжёлом окладе, Биндюк неловко кланялся и пятился к дверям покоя.
Уже на улице его окликнул некий молодой грек в хламиде грубого сукна.
Моя госпожа желает тебя видеть, достопочтимый. — Он отвесил Биндюку поклон и жестом велел следовать за собой.
В одной из многочисленных камор княжеского дворца встретила посланца Володаря Таисия Каматирисса. Белую столу гречанка сменила на лёгкое платье лазоревого шёлка.
Она всё ещё была красива, хотя вокруг глаз предательски выступали сеточки морщин. Лицо Таисии было густо набелено, брови подведены сурьмой. Биндюк невольно залюбовался этой женщиной. Словно не властны над ней минувшие лета, а пережитые невзгоды и потери, казалось, делали её только краше.
— Позвала тебя, Биндюк, — заговорила Таисия. — Хочу, чтобы твой князь знал, где я теперь. Но былого... между нами ничего быть не может. Я вышла замуж. Базилевс Алексей определил меня в свиту к своей дочери. Так я снова оказалась на Руси. Мой муж тоже состоит на службе при киевском дворе. Сначала князь Святополк хотел прогнать меня, думал даже заключить в темницу. Он бы, наверное, так и поступил, но царевна Варвара заступилась, накричала на Святополка. Она, как тебе известно, имеет на своего супруга огромное влияние. Сменил Святополк гнев на милость. Обещал не поминать былого. Тогда мы постарались склонить его к миру с твоим князем. Будто жёны-мироносицы. — По устам Таисии скользнула мимолётная улыбка. — Ну а как твой Володарь? Всё такой же? Бреет бороду и растит усы, как у кота? — Женщина неожиданно громко рассмеялась. Видно, не судьба быть мне с ним вместе. — Мгновенно лицо её стало серьёзным и задумчивым, она неожиданно горько вздохнула. — Передай ему... Нет, ничего не надо. Не говори даже, что видел меня тут. Не хочу ворошить прошлое. Ступай, отрок. Прощай.
Она выпорхнула из каморы и скрылась в одном из тёмных переходов дворца. Биндюк задумчиво почесал в затылке, покачал сокрушённо головой и в сопровождении того же слуги-грека покинул княжеские хоромы.
Как и наказывала Таисия, ничего о ней отрок Володарю не сказал.
...А князь Святополк своё слово сдержит. Пройдёт много лет, и отдаст он свою любимую дочь Марию замуж за понравившегося ей польского шляхтича — Петрока Власта. Спустя ещё немало времени окажется сей Петрок при дворе Володаря, сыграет весьма неблаговидную роль, а после снова объявится на Червенщине, моля о прощении и защите, лишённый и земель, и глаз. Так и будет он доживать свой век вместе с верной женой под крылышком у внука Володаря.
Была ли Мария счастлива — одному Богу, наверное, только и известно. Но никогда ни словом не пожаловалась она на свой удел. Впрочем, разве у других женщин той поры судьба складывалась намного более удачно? И могла бы жизнь её самой сложиться лучше, отдай её отец за какого-нибудь короля или князя? Ответов на такие вопросы нет. Ибо история сослагательного наклонения не терпит.
...Получив грамоту Святополка и выслушав повествование Биндюка, Володарь едва скрывал радость. Слава Христу, кажется, сбывалась его мечта, во владениях его и брата наступал мир. Никто больше не угрожал Червонной Руси ратными бедами.
Впереди были свадьбы, пиры на сенях, кружащие голову меды, были обильные урожаи, были порядок и покой на западном русском порубежье. Крепли под рукой Володаря Перемышльское и Теребовльское княжества.
...Спустя несколько лет, после разгрома дружинами русских князей в битве на Хороле половцев Боняка и Шарукана, из Кодымской степи к Свинограду подступили две большие орды, ведомые знатными солтанами. На телегах, крытых бычьими шкурами, везли половцы свои юрты. Вместе с мужчинами ехали женщины и дети. Пригнали с собой кочевники табуны мохноногих лошадей, стада баранов и коз. Пришли они на сей раз на Червонную Русь с миром, не стали грабить и воевать.
— Возьми нас к себе на службу, — просили солтаны Володаря. В степи стало плохо, очень плохо. Хан Боняк откочевал далеко на юг. Твои братья Мономах и Святополк стали хозяевами степей. Мы сумели сохранить наших лучших воинов. Знаем, что ты был другом хана Боняка. Многие из нас под твоим началом рубили злочестивых угров.
Солтанов и всех прибывших с ними половцев окрестили в водах Белки, после чего Володарь охотно принял их, расселив по пограничным городкам. Многих взял к себе в дружину, часть же, в основном молодых, поручил заботам воеводы Верена и оставил в Свинограде. Вызвав Верена вместе с юным Владимиркой в горницу своего свиноградского терема, князь объявил сыну:
— Пусть тебе, Владимирке, эти половцы послужат. Ратники добрые всегда пригодятся. Сильная дружина — сильный князь. Помни о том. Ты же, воевода, пригляди, чтоб не озоровали. А то ведь, сам понимаешь, лихие нравы половецкие. Хватать привыкли всё, что плохо лежит.
Первенца своего Ростиславич с улыбкой потрепал по густым светлым волосам. Мальчик слушал отца с серьёзным видом, заметно было, что старается он вникнуть в каждое его слово. Это Володарю нравилось. Думалось: будет в чьи руки передать княжеский стол.
ГЛАВА 104
Гридня этого Володарь узнал сразу. Вспомнил горницу терема в Бужске, пьяного, блюющего на пол Игоревича и молодого паробка, робко застывшего под дверью. Гридень сжимал в руках грамоту с восковой печатью.
— С чем прибыл к нам, добр молодец? — В словах сына Ростислава слышалась очевидная насмешка.
Гридень встрепенулся, заговорил быстро, взахлёб, словно боясь что-нибудь забыть.
— Князь мой, Игоревич Давид, шлёт тебе грамоту сию. Велит передать, что получил он от князя Святополка во владение Дорогобуж, куда ныне и направился. Ещё говорит, что пить более не будет и просит, чтобы ты, княже, воротил ему жену и сынов.
— Вот как! Пить, значит, не будет. Слыхали уже, стара сия песенка. А что до княгини Елены, так ведь она не вещь. Сама уехала, я её силой не забирал. Сама она и решит, возвращаться к твоему князю или нет, — строго заключил Володарь. — Ты грамотку Давидову оставь. Я с сестрой потолкую. Ответ тебе в скором времени дадим.
Гридень поклонился и вышел, Володарь же тотчас послал за Еленой. После отъезда из Бужска Ростиславна жила вместе с двумя сыновьями у княгини Ланки в загородном доме. К Володарю и Васильку приезжала она редко и, как правило, только если имела в чём нужду.
На зов брата явилась не мешкая, облачённая в малиновый летник с широкими рукавами, в высокой кике на голове, украшенной розовыми жемчужинами.