Володарь прочитал ей грамоту Игоревича.
— Вот, сестрица, решай сама. Если хочешь, возвращайся к своему мужу. Никто тебя здесь не держит. А не хочешь — живи у меня в Перемышле. Без куска хлеба тебя и твоих сыновей я не оставлю, — сказал он.
— Дак я поеду, верно, — задумчиво морща маленькое чело, промолвила Елена. — Сама б, может, и не воротилась николи ко пьянчуге сему, да вот чада. Шо ж им, без волостей потом мыкаться? А Дорогобуж как-никак богатый город, третий на Волыни опосля Владимира да Луцка.
— Твоя воля, сестрица, — согласился с её доводами Володарь. — Одно тебе скажу. Ежели что не так пойдёт, знай: ворота городов моих всегда для тебя открыты.
Елена, рыдая, бросилась ему на шею. Они долго стояли обнявшись. Володарь с любовью гладил прижавшуюся к нему сестру, говорил ласковые слова.
Имею надежду, схлынуло окончательно на Червонной Руси лихолетье. Всё к тому идёт. Мирно жить будем, — заключил он.
— Дай-то Бог, брате, — сквозь всхлипывания, тряся головой в кике, отвечала ему Елена.
ГЛАВА 105
Чёрное ночное небо, усыпанное жёлтыми огоньками звёзд, нависло над заснеженным куполом Черногоры. Было прохладно, отрывисто свистел в ушах ветер, качая стволы грабов и ветви разлапистых горных пихт. В шатрах и вокруг них собирались воины, русские и угорские, звучала речь и славянская, и мадьярская, и половецкая, иной раз слова причудливо мешались, но все друг друга, как ни странно, понимали. Лошади хрупали овсом из торб, вокруг станов разъезжали конные сторожа. В свете факелов и костров блестели дощатые брони, зерцала, шишаки, мисюрки.
Володарь расположился на кошмах в своём шатре, снаружи обшитом красной материей, смотрел пристально, с заметным недоверием на сидящего напротив Коломана. Решили двухродные братья встретиться на границе своих владений, было им что обсудить, о чём договориться.
Накануне состоялся обмен пленными. Русских среди них было намного меньше, чем угров. Володарь приказал вывести из темницы среди прочих и пышащего злобой Жольта. Семь лет протомился в тюрьме угорский проведчик. При виде своего неудачливого слуги Коломан злобно сплюнул. Когда же Жольт стал ему что-то шептать на ухо, король решительно отодвинулся и прикрикнул на него:
— Пошёл прочь! Болонд! Не желаю тебя больше слушать!
Хмуро озираясь и пошатываясь, скрылся скрипящий от злобы зубами Жольт за угорским обозом. Володарь надеялся, что навсегда ушёл он из его жизни.
...Единственный видевший глаз Коломана косил недобрым огоньком в сторону застывшего у входа в шатёр молодого гридня-перемышлянина.
«Боится, что велю я его схватить и брошу в поруб. По себе, видно, других меряет!» — с раздражением подумал Володарь об угорце.
Пили из оловянных кружек тягучий ол, медленно, большими глотками, макая в пенистую жидкость вислые усы. Долго сидели молча, выжидая, кто первым начнёт серьёзную толковню.
Коломан не выдержал, отставил в сторону ол, заговорил тихо, хриплым голосом:
— Вот, позвал тебя, братец! Давно мы с тобой не виделись. Кажется, со свадьбы Васильковой. Кирие элейсон! Двадцать лет прошло! Нет, больше! Почти двадцать пять! Всё недосуг. Грамоты, послы, войны! Иногда хочется сбежать от этого всего! Укрыться где-нибудь в горном замке или в монастыре. Да, Володарь! Чуть не забыл спросить. Ты отстроил Тустань, крепость в Горбах?
— С Божьей помощью, брат.
— Вот у тебя есть теперь надёжное убежище. Будет куда спрятаться в случае чего.
— Да я вроде бы прятаться покуда ни от кого не собираюсь. Володарь усмехнулся. — Не от твоих же вершников лихих! Чай, встретил тебя на Вагре тогда...
— Опять ты о нашей ссоре! — досадливо скривился Коломан. — Кирие элейсон! Забудь. Было, прошло. Грамоты есть мирные. Дочь свою за твоего первенца отдаю. Что вспоминать былые недоразумения?
— Ты говоришь верно. Только что я матерям и жёнам скажу, чьи сыны и мужья в сече полегли? Что, грамоту твою им показывать стану? Или дочь твою на погляд выведу? Смотрите, мол, экая красавица у меня — сноха! Вот за то головы ваши близкие и сложили, чтоб она в красивых одеждах по терему свиноградскому хаживала да будущих князей и княжон земле вашей рожала! Поймут ли меня, одобрят ли?
Скуластое жёлтое лицо Коломана на мгновение исказила гримаса злости, но он сдержался. Ответил спокойно, без запальчивости и гнева:
— Но разве это плохо, брат мой? Павших не вернуть, зато живущие ныне будут пребывать в мире. Кирие элейсон!
— В том ты прав, — согласился с угорцем Володарь, одобрительно кивнув.
— Не время нам вспоминать былую вражду, — прохрипел король мадьяр.
Чело его украшала золотая корона святого Стефана, плечи покрывала горностаевая мантия. Володарь тоже был одет в дорогой кафтан с золотой прошвой в три ряда по вороту и подолу, стан князя перехватывал золочёный пояс с раздвоенными концами, на голове красовалась горлатная шапка, на ногах — востроносые тимовые сапоги.
Челядин подал ароматно пахнущий острый суп — венгерский гуляш с мясом, луком и клёцками, разлил его в серебряные тарелки.
— Помнишь, как мы хлебали в детстве из одной миски? — спросил, улыбнувшись, Володарь.
— Ещё бы! И как покойная матушка обозвала меня поросёнком! Помнишь, когда ты приехал к нам в гости из Таматархи? И как брезгливо поджимала губки моя дражайшая Фелиция! Кирие элей сон! Уже три лета, как она умерла! — Коломан горестно вздохнул. — Вот не любил её, скажу тебе как на духу, а рыдал, будто ребёнок, на её похоронах. Потом скончался её отпрыск, Ладислав. Не знаю даже, как мне теперь быть. У меня пока нет сыновей, и неизвестно, на кого оставить державу. Тебе легче, Володарь, у тебя есть два сына.
— Женись вдругорядь. Что тебе мешает? — Володарь пожал плечами. — Ты ещё не столь стар.
— Что мешает? — усмехнулся король угров. — Мешает одна весьма красивая особа. Предислава, дочь киевского князя Святополка. Её выдали за Ладислава в тот самый год, когда скончалась королева Фелиция. Однако Ладислав ненадолго пережил свою мать. Предислава осталась со мной.
— И что? Получается, ты превратил киевскую княжну в свою любовницу?! Вот дела! Я этого не ведал! — Володарь аж присвистнул от изумления.
— Не нахожу здесь ничего удивительного! — недовольно отрезал Коломан. — Девчонка молода и смазлива. Вся такая светленькая, беленькая, хорошенькая. Её покойная мать, Лута, была дочерью чешского князя Спитигнева. Все мы родичи, дальние или близкие. Я, быть может, и женился бы на ней, как положено королю, но епископ Кресценций, который венчал меня в Биограде хорватской короной пять лет назад, сказал, что такой брак недопустим по канонам рижской церкви. А ссориться с Кресценцием и с папой Пасхалием, чью волю он, собственно, исполняет в стране мадьяр, мне сейчас невыгодно. Поэтому, дорогой братец, я и не женюсь снова. Какой-то заколдованный круг.
Кирие элейсон! И потом, какого дьявола ты меня упрекаешь? Сам имел наложниц! Сначала ту армянку-потаскушку, которая, как и моя покойная супруга, имела глупую привычку без конца чесать свой нос, потом греческую патрицианку Таисию Каматириссу! Армянка даже дочь тебе родила. И, скажу, ты молодец, Володарь! Хорошо её пристроил, выдал замуж за сына императора.
— О Таисии, прошу, не напоминай мне больше! — помрачнев, попросил Володарь. — А вообще-то тебе, Коломан, грех жаловаться и завидовать мне! Твоя двухродная сестра Пирисса также замужем за принцем из дома Комнинов!
— Да я не жалуюсь и не завидую. Просто отмечаю, что мы с тобой не только близкие родичи, но и влиятельные правители, если даже кичливый базилевс стремится с нами породниться. — Король угров, не сводя с Ростиславича своего пронзительного чёрного глаза, отхлебнул очередной глоток ола.
— Вот что, брат! — Володарь решительно хлопнул ладонью по раскладному столику. — Куда-то в сторону потекли наши с тобой речи. Вернёмся же к тому, ради чего мы и учинили нынешний снем. Предлагаю уговориться так: Родно со свинцовыми рудниками остаются за тобой, а Коломыя[325] с солью — за нами с Васильком. И уговоримся, чтоб на Буконину твои бароны более не зарились. Хватит тебе, чай, и Хорватии. Получил выход к Ядранскому морю, протянул руку норманнам в Сицилии, окоротил Венецию, строишь корабли для торговых и военных нужд — что тебе ещё? Твои отец и дед о таком, верно, и не мечтали. Подготовим грамоты, скрепим их печатями. Надеюсь, княжеские и королевские слова будут на сей раз тверды, равно как и данные на кресте клятвы.
— Наш договор мы скрепим обручением наших детей, — добавил Коломан.
Закончив трапезу и допив ол, оба они враз, не сговариваясь, встали и протянули друг другу руки. Сжимая в своей деснице сухую жёлтую ладонь короля угров, Володарь искренне надеялся возродить былую дружбу.
После они оба покинули шатёр и почти до рассвета сидели у костра, взирая на ясное августовское небо. По-прежнему дул, раздувая огонь, спускавшийся с Карпат ветер, несущий с собой горную прохладу и запахи леса и трав.
— Скоро нам обоим стукнет пятьдесят лет, — задумчиво промолвил Володарь. — И верится, и не верится, что пролетела бурная молодость! Вот так же сиживали мы когда-то детьми в пуште, помнишь? И ветер тоже бил в лицо.
— Только не этот, горный и холодный, — улыбнулся Коломан. — А с пылью и песком.
— И как мы за лошадьми учились ухаживать.
— А моя матушка бранилась, что мы явились во дворец оба такие грязные, словно не княжеские дети, а простолюдины.
На востоке за густым буково-грабовым массивом полыхнула розовая полоска зари. Небо светлело, гасли последние звёзды. В свои права вступал новый день.
В лагере многие руссы и угры ходили чуть ли не в обнимку, празднуя заключение мира.
ГЛАВА 106
Свинограде состоялось пышное торжество. В главном городском соборе тринадцатилетнего Владимирку обручили с великовозрастной дочерью Коломана. Высокая темноволосая девушка горделиво тянула вверх голову и с некоторой насмешкой посматривала на приземистого мальца, который был ниже ростом её почти на голову. Впрочем, София-Мартина была хорошо воспитана и насмешку умело скрыла, поджав губки.