— Я в отпуске, — Оно облизало с пальцев потеки сметаны и самокритично добавило. – Да, чуть сглупили мы с Белесой. Все ж с хронологией особого опыта нет, малость промахнулись.
— Так триста лет не такая уж малость, — хмыкнул Анчес.
— Ничего, тут тоже интересно, не зря время потеряла, — заверило Оно. – К Батьке в следующий раз наведаюсь. Охота поболтать со столь великим человеком, пусть и слабоватым по марксисткой платформе. Ничего, местность я уже знаю. Гуляйполе[2] теперь как родное, пусть и нет его пока, а одни каменные бабы из горок торчат. И как я его могло с гуляй-городом перепутать? Из-за такой мелочи и весь отпуск навыворот. Заядлый промах, аж самой смешно. Ладно, хоть сувенир дельный привезу.
К мудреным выражениям Анч уже привык, да и разгадать, что подразумевается, особого труда не составляло. Куда сложнее осознать – кто Оно такое на самом деле? В изобилии даваемые пояснения, пространные и охренительно противоречивые, ясности не добавляли. Любило Оно молвить изящно и замысловато, причем не особо и привирая, но путая парадоксами. Тогда, в Дидьковой Каплыци гордо назвалось «Deus ex machina» – по обстоятельствам выходило довольно правильно, но то исключительно по случайности. Но ведь любая случайность есть неотъемлемое звено цепи, по которой всю жизнь и бегаешь – уж это-то Анч, как бывалый, пусть не особо удачливый лазутчик, отягощённый четырьмя невыполнимыми контрактами, знал определенно. Зато Оно как раз и обожало всякие случайности, совпадения и внезапные разнообразия, свято верило в их необходимость и полезность, поскольку вело непримиримую и многолетнюю войну с Логосом. Вообще-то, понять на каких позициях нынче стоит тот «Логос-шмондюк», а на каких «правильное Оно» на данный момент разобрать было трудновато.
Во-первых, Оно было дипломированным шпионом – с тайным жетоном, «удо-сто-вер-ением», жалованием и «приданной а-эро-мо-б-ильной службой». Во-вторых, Оно происходило родом из этакой умелой нечисти, что о столь даровитых и многоликих демонах Анчу и слышать не приходилось. В-третьих, Оно было бабой. Как третья данность могла уживаться с двумя первыми – превеликая тайна. Впрочем, сию тайну Анчес и не тщился разгадать – явно не по зубам. Хватало и того понимания, что у такой шпионки учиться не зазорно. Да и першпективы такие открывались, что гишпанский дух захватывало и возносило в высоты, до того абсолютно несвойственные. И еще Анч хотел себе настоящий чин. Вот этот титул «Оно» - ведь как возвышенно звучит?! Тут и звание, и чин, и дворянское благородство – все в том кратком «Оне». Что там «боярыня» какая, «синьора» или даже «баронесса»… «Оно» - истинно штучное и гордое звание, такое недаром дают… Анч уже и сам восхищался: нюх и напористость у тетки редкостные, а уж как хладнокровно ножом работает… И ведь не попрекает тем, что некоторые представители редких сословий крови по природной склонности сторонятся. Говорит, «в определенной ситуации люди склонны пацифистам больше доверять». Анч уже знал, что придется равно работать и с людьми, и с нелюдью. Если, конечно, наймут. Оно великодушно обещало перед командованием словечко замолвить, но уж как там получиться… Может, и вовсе не возьмут? Впрочем, пока надлежало со здешними делами закончить.
***
…— Слушай, я если она отдавать не захочет? – пробормотал Анчес. – Нехорошо все ж драться, жалко девку.
— Отчего не захочет? Да и не думаю я силой отнимать. Честный обмен провернём.
— Так а ежели с ней и вовсе смерть? Без Фиотии и меня, очень даже легко могла полноценно помереть.
— Чего это вдруг? Мертвые – они неспешные. Я проверяла. Это помереть сложно, а дальше как по маслу идет. Не, трясись, товарищ анчут. Договоримся, и не с такими сговаривались, — Оно поразмыслило, поигрывая ножичком, и вновь открыло мешок. На сей раз, основой для пудинга стала сомятина, а внутрь пошли товченички[3]
***
Найти оказалось непросто – к нужному лесу выбрались лишь на второй день поисков. Да и к нужному ли? Слухи по окрестным селам бродили причудливые, впору напугаться. Но наглое Оно видывало и не такие виды, да и Анч, залечивший хвост, был бодр и бесстрашен.
…— Говорю тебе, были мы уже у этой ямы, — ворчало Оно, пробираясь вдоль откоса.
— То вовсе другой овраг мы обходили. Ты ж глянь, тут и ручейка никакого нету, — возражал кобельер-следопыт. – Сейчас, кромочкой, кромочкой…
— Закудхали эти ваши яры, — бурчало Оно, шурша сапогами по сухой листве. – Может, мертвячка от нас удирает? Мы к ней, а она по кругу, да в иную рощу.
— Чего ей от нас тикать? – не очень уверенно возражал анчут. – Найдем. Не её, так укрытие. Шалаш или нора должна быть.
— Искать норы мёртвых, это, знаешь ли, еще то занятье. С точки зрения диалектики… — принялась втолковывать мудрое, но шибко уж заумнословное Оно.
— Не начинай! – взмолился Анч. – Глянь, день какой ясный. Солнышко, дух по лесу осенний. Ты нюхни – дубрава какая, а уж жёлуди...
Оно покосилось на нечертового чёрта, шумно втягивающего пятаком волшебный воздух дубравы.
— Вот лесная ты тварь, прям барсук какой-то. Ладно, веди, почитатель желудей. Мне-то здесь простора маловато и вообще все деревья на одно лицо…
К шалашу вышли ближе к вечеру. Сооруженье было так себе: кривобоко, да и порядком развалилось.
— А не ушла ли наша паненка? – высказало догадку Оно. – Что-то запустенье в хозяйстве.
Анчес ткнул локтем. Оно, не оборачиваясь, хмыкнуло:
— Я в лесу туповата, а не по всей жизни. Ежели кто вдруг за спиной появляется, не особо удивляюсь. Но если меня грязной железкой по затылку вздумают угостить – буду возражать.
Лесная обитательница действительно стояла за спинами гостей, держала руки за спиной и смотрела исподлобья. Кобельер жалостливо шмыгнул носом – одичала Хеленка. Не причесана, должно быть, с лета, от панского платья мало что уцелело, сапожки… э, там голенища разве что на ногах болтаются. Личико всё так же красиво, но в глазах одна только злоба. Правда, вполне живое чувство. Недоумерла, значит, панночка…
— Что ж, раз уж нашли, и черепушки целы, грех будет, словом не перемолвиться, — крякнуло Оно. – Надоедать не будем, но разговор есть. От ужина не откажешься?
Полумёртвая не отказалась. Сожрала в одну глотку всё, что принесли гости в торбе, лишь выплюнула остатки куриных костей.
— А ты говоришь, желуди да воздух, — заметило Оно, дымя короткой трубкой.
— Так обстоятельства же, — вздохнул Анчес, поглядывая на три холмика под большим дубом – могилки уже засыпала желтая листва.
— Третий-то кто? – поинтересовалось Оно, указывая чубуком на могилы.
— Лях. Который отцом был, — впервые подала голос Хелена, поднимая веточку и начиная выстругивая здоровенным ятаганом зубочистку. – А лошадей я отпустила.
— Тоже правильно, — кивнуло Оно. – Значит, по обычаю помянуть надо.
Хеленка глянула на фляжку и помотала лохматой головой:
— Не пьющая я. Дурею.
— Я тоже, - поморщилось Оно, доставая два крошечных, с наперсток серебряных стаканчика. – Но обычай есть обычай. Как к серебру? Алерхии нет?
Полумертвая девушка махнула грязной рукой и взяла крошечную цацку. Пригубили. Анчес глотнул из фляги, трижды плеснул в сторону могил.
— Да, храбрые были казаки, — молвило Оно. – Жаль, что сгинули без пользы. Лях-дедок тоже намучился. Пусть уж лежат спокойно, отдыхают. Дуб-то и, правда, чудный. Ну и ющец с ним, к делу перейдем. Скажу просто. У тебя есть штуковина, тут она без пользы, а если в хорошие руки отдать, то вполне и пригодится. На молот не поглядывай. Я честный обмен предлагаю. Беру тебя и ланцет – оба обустроитесь на новом месте. Там тебя искать не станут. Ни родичи тех селян, что в лесу сдуру головы сами себе попробивали, ни иные хваткие люди, что рано или поздно за лекарской железкой заявятся. Избыточен твой ланцет для этого мира, случатся с ним большие хлопоты. А у нас применение ему найдут. У нас малолюдно, чинно, спокойно. Ты себе пристанище найдешь по вкусу. Можно на тёплом берегу, можно и в лесу. Жёлуди опять же и там есть. А тамошний народец к мёртвым, полумёртвым и живым, куда ровней, чем здешние относится. Предрассудков и мракобесия поменьше. У меня вот знакомец ныряльщик имеется – шкилет-шкилетом, но в приличной семье живет, не жалуется. Уважают мертвяка. Ну, оглядишься, сама решишь: к мёртвым пристроиться, или к кому живому прислониться. И дело найдется. Опять же, в кузню можно, с твоими-то талантами, отчего и не пойти? Хотя, конечно, для начала грязь соскрести, да и умыться бы не помешало. Впрочем, рубашку и куртку мы тебе по любому оставим. А в остальном решай. Чего тебе, нежити пролетарского происхождения, терять? Молот с собой прихватишь. У тебя, кстати, в шалаше серпа нету? Странно. Ну да ладно, что я по пустякам отвлекаю. Решай, Хелена...
***
…— А может вовсе и не так будет? – спохватилось Оно, дожевывая свой залихватский пудинг. – Это ж куцик какой-то, а не сага. Иначе сложится, ей-ей, иначе!
— И как же? – заинтересовался кобельер.
— Щас… — Оно принялось сооружать третий пудинг, на этот раз, вспомнив о хлебе и намазывая добрый ломоть паляницы сначала маслом, затем сметаной, и увенчивая славное сооружение шматочком копченого сала в два пальца толщины.
— Так замучало уже, — взмолился Анчес. – У меня с одного взгляда вспученье брюха происходит.
— А ты не гляди. Вон, от управленья кобылой не отвлекайся.
— Она и сама знает куда идти, — пробурчал гишпанец, стараясь не вслушиваться в смачное чавканье.
— Значит, выйдет так… — прищурилось Оно, запивая дорожный перекус холодным взваром из огромной бутыли. – Сидят они, ждут и не ведают какое счастье прямиком до них прёт…
***
Глина была холодной, это Хома вполне чувствовал. Всё ж не окончательный мертвец. Чавкала под ногами жижа с соломой, месил её казак усердно, утопая ногами чуть ли не по колено. Большую часть хаты уже подновили, оставалась одна стена, да еще угол. Но придется прерваться: хоть хозяйство и на отшибе, но соседи уж очень любопытствующие и то, что ремонт идет шибко прытко твориться, углядят в два счета. С усталостью и ленью у Хомы нынче обстояло просто – не имелось их. С остальным было похуже – зиждились сомнения в пользе этакого существования…