ь даже Беллонда.
Капитул затребовал полной описи всех исторических записей и выработки нового взгляда на то, что Тег заметил у Заблудших — шлюх Рассеяния.
«Вы редко видите по-настоящему богатых и могущественных. Чаще вы имеете дело с их представителями. Политическая арена редко представляет исключения из этого правила и не открывает полной структуры власти».
Философия ментатов была глубоко присуща всему, что они принимали, хотя он отвергал многое, что согласовалось с архивной зависимостью от «наших не оскверненных решений».
Мы знали это, Майлс, но не решались взглянуть этому в лицо. Нам придется основательно порыться в нашей коллективной памяти в течение не одного поколения.
Нельзя доверять фиксированной системе хранения данных.
«Если вы уничтожите большинство копий, то об остальных позаботится время».
Какую ярость испытывали Сестры из Архива, слыша эти слова башара!
«Написание истории — это процесс, очень напоминающий отвлекающий маневр. Большинство историков отвлекают внимание читателя от действительных причин происшедших событий».
Этот пункт Беллонда приняла без возражений. Она приняла его на свой счет и признала: «Мало исторических сочинений избежали такого урезания, а те, которым повезло, исчезли по другим причинам».
Тег перечислил некоторые из таких процессов: «Уничтожение как можно большего количества копий, выставление в смешном свете откровенных высказываний, игнорирование их в учебном процессе, недостаточное цитирование и в большинстве случаев уничтожение автора».
Не говоря уже о поиске козла отпущения. Этот поиск стал причиной смерти стольких вестников, принесших властителям неприятные известия, подумала Одраде. Она вспомнила об одном древнем правителе, который всегда имел при себе посох, которым убивал вестников, приносящих дурные вести.
— У нас есть хорошая информационная база, на основе которой можно построить лучшее понимание прошлого, — спорила Одраде. — Мы всегда знали, что во всех конфликтах ставкой было определение того, кто будет владеть богатством или его эквивалентом.
Конечно, это не благородная цель, но в настоящее время и это может служить в качестве таковой.
Я избегаю называть центральный пункт, подумала она.
Что-то надо было делать с Дунканом Айдахо, и это понимали все.
Подавив вздох, Одраде вызвала орнитоптер и приготовилась к краткому визиту на корабль-невидимку.
Заключение Дункана было по крайней мере вполне комфортабельным, подумала Одраде, войдя, в каюту Майлса Тега, которую теперь занимал Айдахо. Здесь все осталось, как при прежнем хозяине, на столе стоял даже голостатический проектор с видами Лернея, солидного старинного дома, длинной лужайки и реки. На прикроватном столике остался лежать набор швейных принадлежностей Тега.
Гхола сидел в плетеном ременном кресле и не повернул головы, когда вошла Одраде.
— Вы просто оставили его там умирать, не правда ли? — спросил Дункан.
— Мы делаем то, что должны делать, — сказала она. — Я подчинилась его приказу.
— Я знаю, зачем ты здесь, — сказал Дункан. — И ты не изменишь моего к вам отношения. Я не стану племенным жеребцом на службе у ведьм. Ты меня поняла?
Одраде оправила складки накидки и присела на кровать лицом к Дункану.
— Ты слышал запись, которую мой отец оставил для нас?
— Твой отец?
— Майлс Тег был моим отцом. Я очень рекомендую тебе выслушать его последние слова. В конце жизни он стал нашими глазами. Он должен был увидеть смерть Ракиса. Сознание в его зарождении требует зависимости и знания ключевых бревен.
Дункан озадаченно посмотрел на Одраде, и она пояснила:
— Мы слишком долго находились за оракульской оградой Тирана.
Она заметила, что он грациозно выпрямился, что говорило о мышцах, которые привыкли к нападению.
— Ты не сможешь покинуть этот корабль живым, — сказала она. — И ты знаешь почему.
— Сиона.
— Ты опасен для нас, но мы бы предпочли, чтобы ты жил, особенно, если ты будешь жить полезной жизнью.
— Я тем не менее не хочу участвовать в ваших скрещиваниях, особенно с этой хвастунишкой с Ракиса.
Одраде улыбнулась, думая, насколько точно Шиана отвечает такому описанию.
— Ты находишь это смешным? — спросил Дункан.
— Нет, в действительности я вовсе не нахожу это смешным. Но мы все же сохраним ребенка Мурбеллы. Мне кажется, что это вполне удовлетворит нас.
— Я говорил с Мурбеллой, — сказал Дункан. — Она думает, что станет Преподобной Матерью и что вы примете ее в Бене Гессерит.
— А почему нет? Ее клетки прошли испытание Сионы. Я думаю, что из нее получится великолепная Сестра.
— Она что, действительно вам подходит?
— Ты имеешь в виду, что она решила примкнуть к нам и идти с нами до тех пор, пока ей станут ведомы наши секреты, а потом она сбежит? О, это мы знаем и без тебя, Дункан.
— Вам не кажется, что она сможет просто обвести вас вокруг пальца и сбежать?
— Когда мы берем их, то мы их никогда не теряем.
— Вам не кажется, что вы потеряли леди Джессику?
— Она вернулась к нам перед смертью.
— Зачем ты вообще приехала ко мне?
— Думаю, что ты заслужил знать замысел Верховной Матери. Этот замысел был направлен на разрушение Ракиса. Она хотела уничтожения практически всех червей.
— Господи, а это-то зачем?
— Это были своеобразные оракулы, которые держали нас в зависимости. Жемчужины сознания Тирана усугубляли этот гнет. Он не предсказывал события, он их создавал.
Дункан показал рукой на корму корабля.
— Но что…
— Об этом черве? Он пока только один. До тех пор, пока он достигнет достаточной численности и снова станет влиятельным, человечество пойдет по истории своим путем, без него. Мы к тому времени будем достаточно многочисленными, и сможем делать множество разнообразных вещей. Не будет больше такого положения, чтобы миром правила только одна сила. Никогда не будет.
Она встала.
Дункан молчал, тогда Одраде снова заговорила:
— В определенных пределах, которые не покажутся тебе узкими, ты сможешь вести ту жизнь, какую пожелаешь. Я обещаю, что помогу тебе.
— Зачем тебе это нужно?
— Потому что тебя любили мои предки. Потому что тебя любил мой отец.
— Любовь? Вы, ведьмы, не можете чувствовать любви!
Она смотрела на него почти минуту. Высветленные волосы потемнели у корней и снова стали виться колечками, особенно на шее.
— Я чувствую то, что я чувствую, — сказала она. — А твоя вода — наша, Дункан Айдахо.
Заметив, что это фрименское напутствие возымело свое действие, она пошла к выходу.
Перед тем как покинуть корабль, она зашла в отсек, где на подушке из ракисского песка неподвижно лежал червь. Она смотрела на червя с высоты около двухсот метров. Одраде почувствовала, как в ее памяти смеется Тараза.
Мы были правы, а Швандью и ее люди ошибались. Мы знали, что он хочет уйти. Он должен был этого хотеть после того, что он сделал.
Она говорила вслух, громким свистящим шепотом, больше себе, нежели наблюдателям, которые размещались здесь, чтобы не пропустить момент, когда начнется метаморфоз.
— Теперь мы знаем твой язык, — сказала она.
Это был язык без слов, только жесты и танцы, настоящий язык нашей танцующей и жестикулирующей вселенной, наречие которой не может быть переведено, на нем можно только говорить. Для того чтобы понять значение, надо испытать этот язык, но и то, смысл сказанного может измениться в следующую же минуту. Благородная цель — это непереводимый опыт. Но, глядя вниз на грубое теплоизолирующее укрытие червя из Ракисской Пустыни, Одраде поняла, что перед ней лежит воплощенная благородная цель.
Она мягко окликнула червя:
— Эй, старый червь! Ты замышлял именно это?
Ответа не последовало, да Верховная Мать и не ожидала никакого ответа.
Капитул Дюны
***
Те, кто желает повторения прошлого, должны преподавать историю.
Когда первого младенца гхола доставили в Капитул из первой, принадлежавшей Ордену лаборатории, Верховная Мать Дарви Одраде приказала устроить по этому поводу скромное торжество в столовой, расположенной на крыше Центральной Башни. Было раннее утро, и два других члена Совета — Тамалейн и Беллонда — проявляли нетерпение, хотя завтрак был сервирован личным поваром Одраде.
— Не всякой женщине удается праздновать появление на свет собственного отца, — шутливо заметила Одраде после того, как Тамалейн и Беллонда высказали свое недовольство: им не пристало тратить время на пустяки при их неимоверной занятости.
На шутку вяло отреагировала лишь пожилая Тамалейн. На ее лице появилась кривая усмешка.
Заплывшее жиром лицо Беллонды оставалось бесстрастным, что для этой женщины было равносильно злобной гримасе.
Разве возможно, мысленно удивилась Одраде, чтобы Белл так открыто выражала свое недовольство по поводу относительной роскоши апартаментов Верховной Матери? Конечно, покои несли на себе отпечаток власти, но это была необходимость, отражавшая многочисленные обязанности Верховной, а не возвышение над остальными Сестрами. Небольшая столовая позволяла во время еды обсуждать дела вместе с помощниками.
Беллонда демонстративно оглядывалась по сторонам, всем своим видом выражая желание поскорее уйти. Одраде так и не смогла, несмотря на все усилия, пробить брешь в броне холодного отчуждения, которой окружила себя Беллонда.
— У меня было очень странное чувство, когда я держала младенца на руках и думала: Это мой отец, — заговорила Одраде.
— Ты уже говорила это, я слышала, — утробным голосом произнесла в ответ Беллонда. Казалось, каждое слово причиняет ей боль в животе.
Смысл неуклюжих шуток Одраде был, однако, совершенно ясен. Старый башар Майлс Тег действительно был отцом Одраде. Она лично собрала клетки погибшего военачальника (сделала соскоб с ногтей), чтобы вырастить этого нового гхола, эту часть «плана возможности», плана, который удастся воплотить в жизнь, если только им удастся воссоздать у себя лаборатории Тлейлаксу. Но Беллонда скорее согласилась бы быть уволенной, нежели поддержала шутки Верховной относительно их последней соломинки.