Не думать. Делать. Он почувствовал, что этот призыв пахнет анархией. Ее слова отбрасывали его к тем источникам, которыми ментаты не могли, не имели права пользоваться.
Фокусы Бене Гессерит! Она делает это обдуманно, заранее рассчитывая на должный эффект. Где та привязанность, которую он иногда в ней чувствовал? Могла ли она заботиться о тех, с кем обращалась подобным образом?
Когда Одраде ушла (он едва ли обратил внимание на ее уход), Мурбелла села на кровать и натянула рубашку на колени.
Люди способны сохранять равновесие на странных поверхностях. В его мозгу происходило интенсивное размышление, мысли шли довольно прихотливыми путями. Куски мозаики пытались найти свое дополнение.
Он ощутил новые волны, колышущие вселенную. Кто были те две странные фигуры, которые он видел в своих грезах? Они были частью этой волны. Он чувствовал, что прав, хотя и не мог объяснить, почему он так думал. Что хотела сказать ему Верховная Мать Бене Гессерит?
— Мы изменяем старые обычаи и старые верования.
— Смотри на меня! — сказала Мурбелла.
Голос? Это было, конечно, не совсем то, но она явно пыталась испробовать на нем этот инструмент. К тому же она ни словом не обмолвилась о том, что они стали тренировать ее в своем колдовстве.
Во взгляде ее зеленых глаз Айдахо уловил отчуждение. Значит, сейчас она думает о своих бывших сотоварищах, Досточтимых Матронах.
— Никогда не старайся превзойти умом Бене Гессерит, Дункан.
Она говорит это для видеокамер?
Он не был в этом уверен. В ее глазах в последнее время появился огонек понимания и интеллекта. Было такое впечатление, что учителя надувают интеллектом Мурбеллу, словно воздушный шар. Ее мозг увеличивался в размерах точно так же, как округлялся ее живот, в котором вынашивалась новая жизнь. Ты перестала быть моей любовницей, моя замечательная, моя дорогая Мурбелла. Она стала превращаться в Преподобную Мать, хладнокровно рассчитывающую каждый свой шаг, каждое свое слово. Кто сможет любить ведьму?
Я смогу и всегда буду.
— Они схватили тебя, незаметно подобравшись, и теперь используют в своих целях, — сказал он.
Он видел, что его слова попали в цель. Во всяком случае, теперь она поняла, что попала в ловушку, что ее заманили в западню. Как, черт возьми, умны эти выкормыши Бене Гессерит! Они взяли ее в тиски своими намеками на то, что дадут ей понять суть вещей, а это такая же магнетическая сила, как и та, что привязывает ее к нему. Какую ярость это вызовет у Досточтимой Матроны.
Это мы заманиваем в ловушки, а не нас!
Но Бене Гессерит смогли заманить в ловушку Досточтимую Матрону. Они дрались в разных весовых категориях. Они же почти сестры. Зачем это отрицать? Она сама хотела обрести их способности. Она хотела пройти за время этого испытания полный курс учения и научиться чувствовать все, что происходит даже за стенами этого корабля-невидимки. Она не понимает, что ее все еще испытывают?
Они прекрасно понимают, что она все еще пытается сломать клетку, в которую они ее посадили.
Мурбелла выскользнула из рубашки и легла рядом с Айдахо, но не стала прикасаться к нему. Она давала понять только, что чувствует близость между их телами, но это чувство было с колючками. Она не собиралась подпускать его к себе.
— Сначала они хотели, чтобы я контролировал для них Шиану, — сказал он.
— Как ты контролируешь меня?
— Разве я тебя контролирую?
— Иногда мне кажется, что ты прирожденный комик, Дункан.
— Если я не смогу смеяться над собой, это будет означать, что со мной действительно все кончено.
— И смеяться над своими претензиями на юмор тоже?
— Это в первую очередь. — Он повернулся к ней и обхватил ладонью ее левую грудь, чувствуя, как под его рукой у Мурбеллы набухает и становится твердым сосок. — Ты знаешь, что меня так и не отучили от груди?
— Нет, во всей этой…
— Никогда.
— Я должна была догадаться об этом раньше.
Мимолетная улыбка коснулась ее уст, и через секунду оба расхохотались, заключив друг друга в жаркие объятия. Они ничего не могли с этим поделать. Мурбелла, правда, несколько раз от души выругалась.
— Кого ты проклинаешь? — спросил Дункан, отсмеявшись, когда они отодвинулись друг от друга. Движение это, впрочем, далось им с большим трудом.
— Не кого, а что. Нашу судьбу.
— Мне кажется, что судьбу не очень трогают твоим проклятия.
— Я люблю тебя, но мне нельзя будет этого делать, когда я стану настоящей Преподобной Матерью.
Он ненавидел эти экскурсы, полные жалости к себе. Шути!
— Ты никогда не была ничем настоящим. — Он осторожно погладил ее по округлому животу.
— Я такая, как надо!
— Это слово они исключили из обихода, когда начали тебя делать.
Она отодвинулась от него, села и посмотрела Дункану в глаза.
— Преподобные Матери не имеют права любить.
— Я знаю.
Неужели мука и тоска так явно проступают на моем лице?
Но Мурбелла была слишком захвачена своими собственными переживаниями.
— Когда меня подвергнут испытанию Пряностью…
— Любимая! Мне не нравится сама идея подвергать тебя страданиям под каким бы то ни было предлогом.
— Но как мне избежать этого? Я уже в прыжке. Скоро это падение ускорится, и тогда все произойдет очень быстро.
Он хотел отвернуться, но ее взгляд удержал его.
— Честное слово, Дункан. Я чувствую это. Это как беременность. Наступает момент, когда делать аборт становится очень опасно, и тогда остается одно — пройти предначертанный природой путь.
— Итак, мы любим друг друга. — Из огня да в полымя. Он отвлек мысли от одного опасного предмета и переключил их на другой, не менее опасный.
— Но они запрещают это.
Он взглянул на глазки видеокамер.
— Эти собаки наблюдают за нами, и у них есть клыки.
— Я знаю. И сейчас я разговариваю именно с ними. Моя любовь к тебе — не порок. Порок — их холодность. Они очень похожи на Досточтимых Матрон.
Игра, из которой нельзя удалить ни одного фрагмента.
Он хотел выкрикнуть эти слова, но сдержался, понимая, что наблюдатели услышат и то, что не было сказано вслух.
Мурбелла права. Нельзя обольщаться иллюзией, что можешь усыпить бдительность Преподобных Матерей.
Она смотрела на него, и ее глаза внезапно заволоклись какой-то пеленой.
— Какая ты сейчас чужая. — Он понял, какой Преподобной Матерью она станет.
Отвлекись от этих мыслей!
Мурбелла иногда испытывала странное, похожее на отвращение чувство, когда думала о памяти, которую Айдахо сохранил о своих прошлых жизнях. Она считала, что предыдущие воплощения делали его похожим на Преподобных Матерей.
— Я столько раз умирал.
— Ты помнишь это? — Она каждый раз задавала ему один и тот же вопрос.
Он только молча покачал головой, не желая ничего говорить толкователям из службы наблюдения.
Только не смерти и не пробуждения.
От частого повторения эти диалоги изрядно наскучили обоим. Иногда он даже не пытался занести эти воспоминания в секретный файл. Нет… это были встречи с другими людьми, долгая череда узнаваний.
Это было то, чего, как она сама говорила, хотела от него Шиана.
— Интимных тривиальностей. Это то, чего хотят все художники.
Шиана сама не понимала, чего просит. Все эти живущие в его памяти люди каждый раз приобретали новое значение. Новые паттерны внутри старых. Мельчайшие детали приобретали мучительную ясность, которой он не мог и не хотел делиться ни с кем… даже с Мурбеллой.
Прикосновение руки к моему плечу. Лицо смеющегося ребенка. Сверкание ярости в глазах нападающего противника.
Мирские дела без счета. Знакомый голос, говорящий: «Я просто хочу поднять ноги и отрубиться. Не проси меня двигаться».
Все это стало частью его существа. Они въелись в его характер. Жизнь спаяла все эти впечатления в один конгломерат, и он не смог бы никому объяснить, что это такое и как это произошло.
Мурбелла заговорила, не глядя на Айдахо:
— В тех твоих жизнях было много женщин.
— Я их никогда не считал.
— Ты любил их?
— Они давно мертвы, Мурбелла. Одно могу сказать — в моем прошлом нет ревнивых призраков.
Мурбелла погасила свет. Он закрыл глаза и в полной тьме почувствовал, как она вползла в его объятия. Он крепко обнял ее, понимая, что она остро нуждается в этом, но мысли продолжали свой заданный бег.
Откуда-то из глубин памяти всплыли слова одного из учителей школы ментатов: «Самые значительные вещи могут стать абсолютно неважными в мгновение ока. В такие моменты ментат должен испытывать радость».
Он не чувствовал никакой радости.
Все эти жизни продолжали существовать в нем, невзирая ни на какие ментатские значимости. Ментат должен свежим входить в каждый новый миг своей жизни. Ничего старого, ничего нового, ничего, налипшего в душе из прежнего опыта, ничего поистине знаемого. Ты сеть и предназначен только лишь для того, чтобы исследовать добычу.
Почему это не проходит? Что я натворил из этого жребия?
Таков был взгляд ментата. Но не было способа, каким Мастера Тлейлаксу могли бы включить все клетки всех Айдахо-гхола, чтобы воссоздать его на этот раз. В серии собраний клеток должны были быть пробелы, и он знал, где расположены эти пробелы.
Но в моей памяти нет пробелов. Я помню все.
Он стал сетью, сплетенной вне Времени. Именно так я воспринимаю людей из моего видения… через сеть. Это было единственным объяснением, которое мог дать ум ментата, и если об этом догадаются Сестры, то они придут в ужас. Не важно, как он станет убеждать их в противном, они все равно будут кричать в один голос: «Это новый Квисатц Хадерах! Убейте его!»
Так что, работай на себя, ментат!
Он понимал, что большая часть мозаики уже у него в руках, но они все никак не складывались в цельную картину, не наступал тот момент, когда ментат чувствует себя вознагражденным за все свои вопросы.