Я кивнула. А он посмотрел свой электронный планшет, что-то там вычитывая.
— Ну, допустим. Но вот вы же были вчера на митинге?
— На каком митинге? Это был обычный пикник. Шашлыки, вино, разговоры.
— Вот-вот. Разговоры. О чем?
— Да обо всем на свете.
Я решила на всякий случай не вдаваться в подробности. Еще повернут как-нибудь не так, вовек не отмыться.
— «Обо всем на свете»! — хмыкнул храмовый. — Значит, вы утверждаете, что вот этой фразы он не произносил…
И зачитал из своего планшета: «Хазария — страна, не имеющая права на существование, потому что бесконечно воюет, осуществляя агрессию против соседей». Нет? Не было? Хорошо. А вот это: «В стране нужно менять правительство, систему правления, только тогда можно чего-либо добиться»? Тоже не говорил?
— Слушайте, ничего подобного он не говорил, — отрезала я. А сама думала: какая же сволочь переиначила, вывернула наизнанку и придала совершенно другой смысл высказываниям Адама? Кто? Кто составил этот жуткий донос? И кто знал, что мы с ним придем именно сюда?
— Так и запишем: не говорил. Очень хорошо.
— А вы меня простите, конечно, но у нас теперь что, диктатура? Тоталитаризм? Насколько мне известно, мы живем в демократическом государстве, где человека за взгляды не судят.
Он напрягся.
— Естественно, за взгляды у нас не судят. Но даже самое демократическое государство обязано защищаться от попыток его уничтожить. Вы не согласны?
— Да какие же это попытки уничтожения? Обычная интеллигентская болтовня под шашлычок и вино!
— А с этого все и начинается. Сначала людям сообщают, что надо менять систему, затем ее и на самом деле собираются менять, не очень представляя, что принесут перемены. И все, государство рухнуло, в стране хаос, разруха и гражданская война. Потому что ничего иного перемены не приносят.
— Страна будет ввергнута в хаос от того, что кто-то на пикнике сказал, что надо сменить правительство?
— А он так сказал?
— Да не говорил он этого!
— Прекрасно. Тогда, что он говорил?
Ага! А вот тут надо быть очень осторожной!
— Вы что думаете, я помню? Там много чего говорилось.
— Так и запишем… «не помню»… Очень хорошо. Теперь вот здесь вот распишитесь. И вот здесь. Прекрасно. Если нам что-то понадобится, мы вас вызовем.
— Погодите, — остановила я его. — А с Адамом-то что?
— Ничего. Он задержан.
— Надолго?
— Пока не выяснятся все обстоятельства. Сами понимаете, своими показаниями вы сильно усложнили дело. У меня один свидетель говорит одно, вы — другое, слово против слова, записи никто, к сожалению, не вел, надо разбираться. А сколько это займет — никто не знает.
— Но вы же разберетесь? — Тьфу, как жалко это прозвучало!
— Конечно, разберемся, — снисходительно ответил он и взялся за ручку двери.
— Я смогу его увидеть?
— Пока идет следствие — нет. Только после того, как будет решено передать дело в суд.
— А передачи я могу ему передавать?
— Конечно. Вам в тюрьме, дадут список, что можно, чего нельзя.
— А почему его будут держать в тюрьме? — я чувствовала, что голос у меня дрожит, что чем жальче я выгляжу, тем презрительней и высокомерней становится этот сотрудник храмовой стражи, но сейчас мне было все равно. — Есть же какие-то другие способы, подписка о невыезде, залог какой-нибудь, нет?
— Нет. — Он уже цедил через губу, все еще держась за ручку двери, всем своим видом демонстрируя, что я отвлекаю его от очень важных неотложных дел. — По этой статье только одна мера пресечения — арест.
И ушел. Я осталась одна.
Села на кровать, понюхала подушку, которая пахла его волосами, понюхала простыню, еще влажную от наших соков, и от души разревелась. Какая-то я стала слабая и сентиментальная, нехорошо это. Сейчас надо быть сильной, подумалось, но отказать себе в удовольствии сладко порыдать — я не могла.
Наконец вытерла слезы и поехала к маме. Надо было решать, что делать дальше.
Мама пыталась удержать Марка, который носился по квартире и рычал. Йоханан безучастно сидел, глядя в окно.
— Мария, ну хоть ты его угомони, — взмолилась мама. — Все порывается идти выручать Адама из тюрьмы, объясни ты ему, что это нереально.
Йоханан быстро и резко сказал Марку что-то на иврите, в ответ тот разразился гневной тирадой.
— Ребята, вы бы объяснили, о чем говорите, а то, может, вы собираетесь таких дров наломать, что мы потом и не разгребем.
— Домой надо уходить, — сказал Йоханан. — Иначе всех заметут. Уходить надо.
— А Адама бросить, да? — спросил Марк.
— Лучше, конечно, погибнуть всем, — равнодушно сказал Йоханан. Что-то он мне совсем не нравился. С какой стати он так расклеился-то?
— Да с чего вы взяли, что погибнете? — закричала я. — Что случилось? Кто-то оклеветал его, сказал явную ахинею, разберутся и отпустят, в чем проблема-то?
Молчание.
— Сама-то веришь в это? — Йоханан криво усмехнулся.
— Конечно. Я говорила со следователем, он показался мне вполне вменяемым.
Он мне, конечно, таким не показался, но было надо успокоить ребят.
Марк и Йоханан переглянулись.
— Ну, дай Бог, дай Бог, — пробормотал Марк. — В чем его обвиняют-то?
— Да ерунда какая-то, просто бред сумасшедшего.
— А ты все же расскажи, будь добра! — Марк впился в меня взглядом.
Черт, не хотела я им это говорить, но с другой стороны, куда деваться?
— Да глупость несусветная — государственная измена, призыв к свержению существующего строя.
Йоханан что-то снова затарахтел на их гортанном языке, Марк промолчал.
— Как хотите, но это — во спасение души человеческой! — Йоханан метался по квартире, запихивая вещи в походную торбу. — Уходить надо.
И ушел. Мама прижалась к Марку.
— Если считаешь нужным — можешь уходить это, наверное, будет правильно! Я понимаю.
Он погладил ее по голове и ничего не сказал.
А вот я не знала, что делать. Ни одной идеи, что и как нужно предпринять, у меня не было. Мама, приговаривая: «утро вечера мудренее», утащила меня в комнату, уложила, прикрыв знакомым с детства одеялом, и я сразу отрубилась. Мне казалось, что в этом состоянии я не смогу заснуть, но выключило меня мгновенно. Слава Богу, без сновидений.
Когда так крепко спишь, то когда очнешься, первое время не соображаешь, где находишься и вообще что сейчас — утро или вечер. С трудом сообразила, что вечер, выползла из спальни, зашла на кухню. Там сидели мама с Богданой и благородно пили чай с вареньем. А Богданка-то откуда здесь взялась?
— О, проснулась, спящая царевна, — подскочила мама. — Садись, я тебе сейчас тоже чайку налью. А то мы тут с Богданочкой сидим-гадаем, будить ее или уж пусть до утра спит.
Я села. В голове было пусто.
— А Марк где?
— Да ушел по каким-то своим делам, чего-то там крутит, — как о муже, с которым прожили не один десяток лет, ответила мать. Махнула рукой, всем своим видом показывая, что у этих мужиков одни глупости на уме, ничего толкового они все равно сделать не смогут, все на нас, на наших хрупких плечах. — А Йоханан уехал.
Я кивнула. Уехал и уехал, его личное дело.
— Что делать собираешься? — тихо спросила Богдана.
— Ты о чем?
— Об Адаме, о чем еще.
Я дернула плечом.
— Понятия не имею. Наверное, надо адвоката найти.
— Адвокаты денег стоят. Что-то у меня отложено, худо-бедно у девчонок подсоберем, да ведь? — обратилась она к моей маме. Надо же, как быстро мама с людьми сходится! Никогда этого не замечала. Справедливости ради, надо сказать, что я вообще ее раньше мало замечала, поганка я этакая.
Мама важно кивнула головой.
— Конечно. У меня там тоже кое-чего подсобрано, немного, но всё деньги. Марк — он опять же рукастый, заработаем, не беда.
— Квартиру надо сдать срочно, — задумчиво сказала я. — Машину можно продать.
— Квартиру сдадим, не вопрос. С машиной — не торопись. Она тебе очень даже может понадобиться, — Богдана отхлебнула маленький глоток из праздничных, «гостевых» чашек.
Резон в ее словах, конечно, был. Тюрьма у нас, как и во всех городах, стояла на отшибе, туда еще надо было добраться. Кузар-Итиль, конечно, разрастался, то, что было раньше за городской чертой, теперь считалось городом, но все равно, непонятно из каких соображений, общественный транспорт до тюрьмы практически не ходил, так что родственники сидельцев добирались, кто как может.
И тут меня как ударило.
— Подожди, Богдана! А ты откуда знаешь, что Адама взяли?
Она пожала плечами.
— Замира сказала.
Замира! Подождите, а она-то откуда знает? И какое ей дело до этого, что бы делиться с товарками? Неужели это она, эта маленькая сучка сдала его храмовым? Не может быть. Впрочем, почему «не может»? Очень даже может. Он же ее тогда стыдил при мне, вот и решила отомстить. Все равно, поверить не могу.
— А она откуда узнала, — осторожно поинтересовалась я.
— Не знаю. Я как-то даже не спросила, — и без того большие глаза Богданы округлились и стали еще больше. — Думаешь — она?
— Больше некому.
— Да там сотни людей были!
— А пришла и сказала тебе — только Замира. От кого она узнала? Еще и сразу после ареста?
— Может, сказал кто?
— Богданка, ну ты же умная девчонка, сама подумай: кто-то, неизвестно кто, узнал об аресте героя вчерашнего вечера, и тут же побежал делиться этим известием с Замирой? С какой стати?
— Может, это клиент был? — неуверенно сказала Богдана, сама не веря в это.
— Какой клиент, Богдан? Когда она тебе это сказала?
— Часов в 5 вечера. Мы с ней в «интуристовской» аптеке столкнулись.
Теоретически, конечно, это мог быть и клиент. Но что-то слабо мне верилось в эту возможность.
— Пойдем! — я решительно вскочила со стула, опрокинув чашку.
— Куда, Мария?
— К Замире!
— На часы посмотри, — тихо сказала Богдана. Я посмотрела на электронные часы на микроволновке. Полдевятого вечера. Пока доберемся до «Интуриста» — самая работа закипит. Иди тогда найди ее там! А, кстати, что здесь тогда делает в это время Богдана?