Сержант Чарльз Л. Джонстон, написав домой жене из лагерного лазарета, оставил яркую картину обстановки в Кэмп-Фанстоне.
Сейчас около трех часов ночи, и все бедняги очень хорошо отдыхают. Я уверен, что какая-нибудь медсестра поверит мне. Я работаю по ночам уже около трех дней, с 7 вечера до 7 утра, и борюсь с мухами весь день, пытаясь заснуть. Я думал, что очень мало сплю, когда был дома, но только теперь понял, что такое недостаток сна.
…в лагере насчитывается от 6 до 7 тысяч больных. Я никогда не знал, что за больным человеком так трудно ухаживать. Эти ребята чуть ли не до смерти загоняют тебя за водой, таблетками или еще чем-нибудь [37].
Если сержант Джонстон не ухаживал за своими пациентами, он со всем усердием был занят заменой покрывал, которые солдаты сбрасывали во время лихорадки, и обтиранием, чтобы сбить температуру. «У каждого из нас теперь около 20 пациентов, так что вы видите, что мы довольно занятые новобранцы» [38].
В Линкольне, штат Иллинойс, десятилетний Уильям Максвелл наслаждался идиллическим детством. Уильям, которому предстояло вырасти и стать известным писателем и редактором художественной литературы в журнале The New Yorker, позже написал увлекательные мемуары о своих детских впечатлениях от эпидемии испанского гриппа. Когда Америка вступила в войну, мать Уильяма вызвалась добровольцем, и он помнил, что она была одета в белое, с головой, обмотанной кухонным полотенцем с красным крестом на нем, и скатанными бинтами. Это был способ помочь, но в тот момент война казалась очень далекой. Как и эпидемия испанского гриппа. «Мы слышали истории, много историй. Мы слышали о том, что происходит в Бостоне, но люди не хотели верить, что они могут быть здоровы утром и мертвы к вечеру» [39].
Когда миссис Максвелл забеременела, в семье захотели, чтобы она рожала в большой городской больнице в Блумингтоне, расположенной более чем в сорока восьми км. Родители должным образом собрали Уильяма и его брата, чтобы оставить их с тетей и дядей – строгими воцерковленными людьми – в их большом мрачном доме. «Мои тетя и дядя были недалекими людьми… нам с братом не нравилось находиться в их доме. Я могу лучше всего описать их дом, сказав, что в гостиной стояла большая фотография моего деда в рамке в гробу» [40].
В тот же день Уильям заболел. Тощий маленький мальчик, обычно с хорошим аппетитом, он не мог притронуться к большому блюду с индейкой, которое его тетя поставила перед ним. Прикоснувшись ко лбу Уильяма, женщина отвела его наверх и уложила спать в кабинете дяди, в мрачной комнате, где стояли только письменный стол и шкаф для документов. В этот момент временные границы стерлись. Уильям спал и спал, время от времени просыпаясь, чтобы принять таблетки. «Я помню, как меня будили ночью и днем с некоторыми перерывами. Если была ночь, моя тетя была бы в ночной рубашке, с заплетенными в косу волосами, протягивая мне таблетку и стакан воды. В другое время это был мой дядя» [41].
В бреду или нет, но Уильям все еще слышал все, что происходило, так как его комната была на самом верху лестницы, и он мог слышать телефонный звонок. Уильям узнал, что его мать все еще находится в больнице в Блумингтоне и что ребенок уже родился. «Однажды я услышала, как моя тетя произнесла ужасную фразу: „Она делает все, что от нее зависит". Я никогда не слышал, чтобы ее использовали, за исключением тех случаев, когда должно было случиться самое худшее» [42].
На третий день после рождения ребенка позвонил отец Уильяма.
Я слышал телефонный разговор из своей комнаты. Я слышал, как она сказала: ««Уилл, о нет», а потом: ««Если только ты хочешь, чтобы я это сделала». Она вошла в мою комнату и отвела меня в комнату бабушки. Я сел на колени к бабушке.
Тетя привела моего брата в комнату. Она пыталась рассказать нам, что случилось, но слезы текли по ее лицу, так что ей не нужно было говорить мне. Я знал, что худшее, что могло случиться, уже случилось. Моя мать была хорошим человеком, и когда она умерла, все вокруг погасло [43].
Глава одиннадцатая«Испанка» едет в Вашингтон
Когда Луис Браунлоу, городской комиссар Вашингтона, округ Колумбия, был проинформирован о том, что 2 октября сорок пациентов с гриппом госпитализированы в одну больницу, он немедленно принял меры. Браунлоу знал, что накануне от гриппа умерло 202 бостонца, и стремился предотвратить подобную эпидемию в Вашингтоне. Комиссар закрыл школы, театры, бильярдные и бары. В пустующих школах были открыты медицинские центры, а на складе недалеко от Белого дома – больница скорой помощи под руководством доктора Джеймса П. Лика, эпидемиолога [1]. Не испытывая недостатка в ресурсах в богатом Вашингтоне, «Форды» модели Т и лимузины с шоферами использовались в качестве машин скорой помощи. Браунлоу вместе с двумя другими членами комиссии, уже больными, взял на себя ответственность за город, как публично заявил доктор Нобл П. Барнс из Американского терапевтического общества: «С чихающими и кашляющими на людях следует обращаться как с опасной угрозой для общества, должным образом штрафовать, сажать в тюрьму и заставлять носить маски, пока они не выйдут из ужасного состояния, когда постоянно приходится повторять «Будь здоров!» [2]. Красный Крест распространял марлевые маски для лица, а реклама предупреждала общественность:
Подчиняйтесь закону
и наденьте марлевые маски,
чтобы защитить себя
от заразных лап болезни [3].
Но «испанку» было не так-то легко победить. Больничный список быстро вырос до более чем десяти тысяч пациентов. Сотни полицейских и водителей троллейбусов заболели. Так много пожарных были больны, что начальник пожарной охраны опасался «что весь город сгорит дотла, если начнется пожар» [4]. Федеральное правительство было парализовано, а суды не работали. В продовольственном управлении Герберта Гувера половина сотрудников заболела. Конгресс закрыл свои публичные галереи, а в Госдепартаменте сотрудников ежедневно «проветривали» по двадцать минут: выводили на улицу и учили глубоко дышать. Во время изучения показателей смертности в Вашингтоне в Бюро демографической статистики служащий по имени У. Э. Тертон упал и умер [5]. The Washington Evening Star регулярно появлялась колонка под заголовком «Известные люди, умершие от гриппа».
Один известный человек, который отказался умирать от гриппа или даже признать возможность быть жертвой болезни, стал юморист Джеймс Тёрбер. Послав 15 октября 1918 года письмо обеспокоенному другу, он описал настроение в Вашингтоне в своем типично непочтительном стиле: «Все, что мы видим здесь, – это медсестры и катафалки, а все, что мы слышим, – это проклятия и нечто еще похуже. И такая героическая вещь – упасть в обморок из-за гриппа! Умереть от гриппа во времена храбрых, поэтических смертей… С тем же успехом я мог бы упасть к ногам горничной» [6]. Тёрбер утверждал, что он был в «бодром» состоянии и имел правильное отношение к гриппу. «Приток Энцы[29] должен будет выбрать лучшую рапиру и ловко нападать, чтобы подрумянить меня, хотя я и так в высшей степени румяный» [7].
Элеонора Рузвельт, вернувшаяся в Вашингтон вместе с Франклином и их семьей, своими глазами видела этот ужас.
Как только мы вернулись в Вашингтон, эпидемия гриппа, свирепствовавшая в разных частях страны, обрушилась на нас со всей силой. Город был страшно переполнен, разные службы вынуждены были расширяться и принимать на работу огромное количество служащих. Были созданы новые бюро, девочки жили по два и три человека в комнате по всему городу, и когда грипп начался, естественно, не хватало больниц, чтобы разместить тех, кто был заражен. Красный Крест организовал временные госпитали в каждом доступном здании, и тех из нас, кто мог, попросили принести еду в эти различные подразделения, в которых часто вообще не было кухни.
Не успела я опомниться, как все мои пятеро детей, муж и трое слуг заболели гриппом. Нам удалось получить одну квалифицированную медсестру из Нью-Йорка. Эта медсестра должна была ухаживать за Эллиотом [восьми лет], у которого была двусторонняя пневмония. Моего мужа перевели в маленькую комнату рядом с моей, а Джон, малыш, спал в своей кроватке в моей спальне, потому что у него была бронхиальная пневмония. Для меня не существовало никакой разницы между днем и ночью, и доктор Хардин, который работал на пределе своих возможностей каждую минуту, приходил раз или два в день и осматривал всех их. Он заметил, что нам повезло, что некоторые из нас все еще на ногах, потому что у него были семьи, в которых никто не мог даже встать» [8].
Несмотря на постоянную тревогу за свою семью, Элеонора попыталась воспользоваться случаем, чтобы сделать что-то хорошее в Вашингтоне: «Если все дети спали, я ехала в машине и посещала отделение Красного Креста, которое мне было поручено снабжать, и пыталась сказать несколько слов утешения бедным девушкам, лежавшим на длинных рядах кроватей» [9].
Шестилетний Билл Сардо, чья семья владела небольшим похоронным бюро, был окружен смертью. Гробы громоздились в гостиной, столовой и вдоль коридоров. Билл сам участвовал в изготовлении гробов в подвале морга. «Я постоянно боялся. Я шел сквозь ряды гробов, видя имена людей, которых знал. Гибли целые семьи. Мертвецы были повсюду» [10].
Драконовская реакция комиссара Браунлоу на эпидемию спасла жизни людей. Работая с доктором Х. С. Мастардом, эпидемиологом государственной службы здравоохранения и специалистом по борьбе с малярией, Браунлоу объявил Вашингтон «санитарной зоной» и разделил город на четыре автономных района. Новый закон сделал преступлением сознательное заражение гриппом, а также выход на улицу в состоянии болезни. Штрафы начинались с 50 долларов.
Несмотря на это, больницы Вашингтона были переполнены. В больнице Университета Джорджа Вашингтона все медсестры заболели гриппом. В Гарфилдской больнице и больнице скорой помощи в Лике персонала не хватало, и пациенты запо