«Капеллан, объявивший родителям о смерти, с обычной тактичностью уточнил, что молодой солдат умер от гриппа». Несмотря на то что в этом не было никаких сомнений, распространился слух, что сын Б умер от холеры.
Несколько человек, которые, как и я, видели эти письма, сообщили: «Вы не умрете от гриппа. Должно быть, это холера. Штабные офицеры пишут, что хотят больным солдатам и капелланам. Более того, сам отец не был уверен в официальной версии: «Я искренне верю, – признался он мне, – что этот испанский грипп был не чем иным, как холерой. Санитар с фронта, который недавно был здесь в отпуске, сказал мне, что тела, которые увозили, были покрыты черными пятнами. Все же ясно, не так ли?» [60]
Согласно Расмуссену «легенда о холере» была примером «обывательского мышления», веры в то, что, вопреки всем научным фактам, грипп на самом деле был формой холеры. Еще один пример абсолютного ужаса из-за распространения испанского гриппа и его непредсказуемой природы можно увидеть в показаниях врача в деревне Каттоли на Корсике.
Житель Каттоли, доктор медицины, однажды в субботу отправился в Аяччо со своей невесткой для лечения зубов. Через три дня после его возвращения, в понедельник, она умерла. Доктор медицины вскоре скончался.
По семейным обстоятельствам тело доктора не было похоронено так быстро, как обычно.
Ждали близкого родственника, он приехал, гроб вскрыли, люди устремились к телу усопшего для прощального объятия, девять членов семьи подхватили грипп и скончались. Особая деталь: в день похорон в церкви, где гроб с покойником находился около полутора часов, кроме отпевания, должна была происходить конфирмация. Верующие вместе с монсеньором епископом вошли в церковь, чтобы принять участие в двух религиозных церемониях. Через несколько дней 250 человек заболели пневмонией и слегли в постели, а затем 450 человек из 1100 жителей. Наконец, было зарегистрировано 600 случаев заболевания и 54 случая смерти [61].
В полевых госпиталях смерть, возможно, стала обычным явлением, но она никогда не теряла своей остроты. Стажер Маргарет Эллис из больницы № 26 в Камье возненавидела британский флаг, «потому что они всегда использовали его, чтобы прикрыть тела, когда выносили их на носилках» [62].
Один из самых трагических рассказов пришел от сестры Мэри Макколл из госпиталя № 4, которая вспоминала: «Это была очень молодая невеста, которую привезли посмотреть на ее раненого мужа. Вероятно, она подхватила инфекцию перед уходом, потому что вскоре после прибытия в палату упала в обморок. Молодая женщина умерла через день или два, и это было ужасной трагедией для бедного мужа. Потом он тоже заразился гриппом и умер» [63].
Даже перемирие не принесло утешения многим медсестрам Франции. Маргарет Эллис с горечью вспоминала, что «в тот день, когда было объявлено перемирие, ни один человек в палате не знал об этом. Они все были в бреду и не понимали, что тяжело больны. Не было ни одного человека, который бы это понял. Ни единого» [64].
Дж. С. Уэйн, который покинул Кембриджский университет, чтобы стать гражданским служащим в армии, оставил отчет свидетеля, наблюдавшего страдания, причиняемые испанским гриппом во Франции. Уже 4 ноября отмечая наличие «внутренних проблем», Уэйн достаточно оправился, чтобы насладиться празднованием перемирия 11 ноября, но за ними последовал «период длительной болезни». «Я проснулся с болью в груди, а потом у меня заболела голова. Весь день я работал машинально. Я спустился вниз, чтобы расплатиться со слугами, и лег спать». Позже проходивший мимо санитар измерил ему температуру, градусник показал 38,8 °C.
Лунной ночью меня доставили на носилках и карете скорой помощи в пункт реабилитации раненых № 19 как больного гриппом и уложили на застеленную простыней кровать в палатке. Почти не помню ничего о последующих днях. Грипп начал отступать, я был на легкой диете.
Через два дня командир сказал мне, что «болезнь почти прошла». Температура 13 ноября – 38,4 °C и 39,2 °C, 14-го – 37,8 и 37,7. Майор Кларк, кудрявый мужчина, который был моим доктором, казался рассеянным» [65].
Четырнадцатого ноября, в день своего двадцатипятилетия, Уэйн получил несколько писем из дома, и мать прислала ему часы.
«15 ноября (вечером) температура была 39,5 °C, и с тех пор оставалась выше 39,4 °C. 17 ноября, когда уже доктор Герлинг вел мое дело, мне стали измерять температуру каждые четыре часа. 18 ноября в записках доктора Герлинга впервые сообщается о пневмонии (левое легкое): в тот вечер температура достигла 40,5 °C, и старшая сестра попросила адрес моей матери.
Воспоминания расплывчаты. Помню санитара – шахтера из Дарема – раньше он обтирал меня губкой, и я помню, как он жалел мои горящие руки. Затем был поздний вечер, когда я спросил о сестре, и мне сказали, что она сможет прийти не раньше, чем через час. Я забыл, что мне было нужно, я чувствовал себя очень плохо, и только тогда я могу вспомнить, что мой разум сбился с пути, потому что у меня были некоторые путаные идеи о китайском рабочем корпусе. 19–21 ноября: температура колеблется от 37,7 до 40 градусов, и время от времени меня знобило во сне. Я почувствовал, что мое легкое не в порядке, и попытался меньше дышать. 22 ноября: правое легкое тоже пострадало, но мне не стало хуже. Сестры дали мне аспирин, & Mist Amm & Carb, [карбонат аммония, традиционное средство от сердечных заболеваний] и белладонну. Потом меня перенесли в другой шатер. Там был один офицер, Смит. Он кричал две ночи подряд, и меня усыпили снотворным. На третью ночь он умер около 9 часов вечера. Я этого не знал, пока ночная сестра Кьюли не сказала мне, когда я вернулся в прежнюю палатку. 23 ноября, после одиннадцати дней сильной лихорадки, температура упала до 37,3 °C и не поднималась больше, чем на один-два пункта выше нормы. Сестра Кьюли была родом из «пригорода Манчестера», «домашняя и очень добрая». Герлинг приходил и ежедневно прослушивал меня через стетоскоп, он однажды сказал сестре: «И вот перед нами самый безропотный человек на земле» [66].
В конце концов, когда он достаточно поправился, Уэйна отнесли на носилках в санитарный поезд № 10. Там была еда, но не было умывальных принадлежностей. Уэйна отвезли в Руан, а там его ждала скорая помощь и «долгая темная поездка» в главную больницу № 8. Он пробыл там две ночи, а затем его отправили в Трувиль, «потому что оттуда было легче эвакуировать в Англию». Уэйн с удовлетворением отметил, что его лечит «врач – сторонник алкоголя» [67]. Затем он отправился в госпиталь № 74 и был переведен в офицерскую палату № 1, «палату, которая 12 дней была моим домом» [68].
Рядовой Ричард Фут также сумел оставить отчет о своем опыте [69]. Через несколько дней после перемирия 62-я дивизия рядового Фута получила приказ выступить в Германию вместе с оккупационной армией. Это была весьма значительная честь, оказанная только двум территориальным армейским дивизиям. Другой была 51-я горная дивизия, с которой 62-я дивизия участвовала в успешных боях при Авренкуре в 1917 году и на Марне в 1918 году. Но за несколько недель до окончания войны эта честь обернулась такими же потерями, как и любое сражение.
Во время марша от Мобёжа до Рейнского плацдарма в Кельне, примерно в 200 миль, достигнув Эйфеля к западу от Кельна в канун Рождества, формирование потеряло больше людей от гриппа и его последствий, чем было убито за предыдущие 22 месяца военных действий. Из-за холодной погоды, часто снежной и влажной, оказалось трудно доставить больного пневмонией в больницу. По пути были устроены временные госпитали, где врачи «творили чудеса», но они уходили от своих хорошо организованных госпиталей, а железные дороги не были в достаточно хорошем состоянии, чтобы госпитальные поезда могли добраться до передовой армии [70].
Счастливчиками среди нас, переживших грипп, были те, кого оставили в теплом, участливом французском, бельгийском или немецком доме и заботились до тех пор, пока лихорадка не прошла. Я был одним из счастливчиков [71].
Рядовой Фут заболел в деревне Тай-ле-Шато. Он вспомнил, как шел и вел свою лошадь весь день, а вечером почувствовал себя очень плохо. Хуже того, ему «пришлось полчаса стоять во время салюта, пока бригада проходила мимо под звуки национального гимна в такт вальсу», шатаясь от тошноты и усталости [72]. Жил рядовой Фут в помещении над деревенской пекарней, где он держал пузырек с пятиграновыми[46] таблетками сульфата хинина и термометр. При температуре 40,5 °C он выпил тридцать таблеток и отключился. Батарея рядового Фута ушла вперед без него, и он оставался там, в теплой постели, принимая свой хинин, в течение трех дней, пока лихорадка не прошла. Затем ему посчастливилось проехать вперед на грузовике и догнать батарею в восьмидесяти км дальше по дороге [73].
Сержант Фиттер Отен из Ботли, графство Хэмпшир, был в числе тех, кому не так повезло. Сержант Отен был «мягким, знающим человеком, который служил в батарее с момента ее формирования и, как требовали его технические способности, постоянно находился рядом с действующими орудиями» [74]. Рядовой Фут видел, как сержант Отен садился в санитарную машину, когда заболел гриппом. «И он с благодарностью пожал мне руку, когда мы прощались. Он умер до того, как его доставили в больницу» [75].
Воспоминания рядового Фута, относящиеся к этому мрачному периоду его жизни, заканчивались на более легкой ноте – комичным рассказом об украденной свинье, тайно разделанной кузнецом, которую офицеры батареи зажарили и подали своим солдатам на Рождество. Немецкие военнопленные наблюдали за этой сценой с недоверием, поскольку никогда не видели, чтобы их офицеры обращались со своими солдатами так заботливо.
Еще дальше, в Салониках, медсестра Дороти Саттон сама стала пациенткой и боролась с испанским гриппом. В письме домой к матери в Хай-Уиком, графство Бакингемшир, Дороти писала: