з во тьме.
Мы неспешно побрели к своему новому жилью под аккомпанемент бурления в пустых животах. Весь сегодняшний день мы провели в скитаниях, следуя то за одним проводником, то за другим, и отчаянье в наших сердцах снова и снова чередовалось с надеждой. Мы все валились с ног от усталости и голода, и никому уже не хотелось строить планы на будущее – утро все равно окажется мудренее вечера. Внешний вид здания совсем не впечатлял, как и заваленный мусором двор, огороженный обломками забора, измазанного испражнениями. Однако внутри все оказалось куда как пристойней – по крайней мере, так решили мы, измученные бесконечными хождениями. Второй этаж являл собой сквозную анфиладу комнат, с достаточным количеством кроватей, диванов и кресел. В тот момент именно эти предметы показались мне самыми необходимыми, на остальную мебель я даже внимания не обратил. Кое-где в окнах сохранилось стекло, а на столике возле входа стояли заправленные масляные лампы. Имелось два камина, которые мы тут же разожгли, швыряя им в пасти обломки развалившихся стульев.
Настроение отряда улучшилось – Клаус начал пошучивать и одну за другой выдавать всевозможные остроты, Анджело старался не отставать, но его шутки были куда грубее. Я же забрался в самую дальнюю комнату и растянулся там на диване. Ноги гудели как телеграфные провода. Я ожидал, что моментально провалюсь в сон, но этого не произошло. За окнами (в комнате их имелось целых три, поскольку она была угловой) на фоне густо-фиолетового неба шевелились уродливые тени деревьев, корявые, как лапы гигантских скелетов, тянущиеся из-под земли. Стянув с себя ботинок, я вытащил из-за голенища орден Львиной головы третьей степени. Именно там я и хранил его с тех пор, как предыдущий тайник – под матрасом – был обнаружен вездесущим отцом Кеттельхутом. Я повертел предмет в руках, и он призрачно блеснул, отразив желтоватый свет, пробивающийся из соседней комнаты через приоткрытую дверь. Зачем вообще я повсюду таскал этот кусок металла с собой? Разве не символизировал он все то, от чего я бежал – оголтелый милитаризм, гнет вампирской диктатуры, голод, утолить который способна лишь теплая человеческая кровь? Так и было, но все же что-то мешало мне расстаться с ним. Нас словно связывали незримые путы – ведь кроме всего прочего орден олицетворял также успех, признание, славу и почет, все то, чего я ныне оказался лишен. Обрету ли я эти сокровища вновь, теперь уже в человеческом социуме? Пока что перспективы казались весьма безрадостными, и потому – стыдно признаться – в душе все ярче, все отчетливее проявлялась ностальгия по родному дому на Тау-плац, по Инженериуму, по сумрачному рабочему кабинету, полному тускло поблескивающих инструментов, заготовок и чертежей… Разозлившись, я вскочил на ноги и приблизился к окну, чтобы зашвырнуть орден подальше в ночной мрак. Но так и замер с поднятой рукой, а потом и вовсе сунул награду обратно за голенище сапога. У каждого из нас есть своя темная сторона, разве не так? И разве должны мы слепо бежать от нее, мучительно разрывая собственное «я» на части? Возможно ли постичь гармонию иначе, чем сплавив воедино черные и белые половинки наших собственных душ?
Вскоре к нам в гости пожаловал евнух-тугодум Марко, притащивший целый мешок провизии, а вместе с ним заявились и несколько девиц легкого поведения. Превозмогая усталость, я перекусил вместе с остальными, но общества дам (весьма потасканных на вид) предпочел избежать, вернувшись в дальнюю комнату, которую решил оставить за собой. Была надежда, что ко мне заглянет Адель, но этого не произошло. Весь вечер она старалась не встречаться со мною взглядом, да и вообще мы даже словом не перекинулись с самого утра. Неужто я ей так быстро наскучил? Как ни странно, эта мысль не показалась мне особо пугающей, так что уснул я спокойно, хотя из соседней комнаты доносились голоса и звонкий смех распутных девиц.
Глава 11. Операция «Осиновый кол»
Проснулся я оттого, что холод просунул свои леденящие пальцы ко мне под одеяло. За окном серело раннее утро, камины прогорели, и поздняя осень свободно прошествовала в дом, воспользовавшись высаженными окнами и многочисленными щелями. Поежившись, я выглянул наружу. За ночь успел выпасть снег, покрыв тонким ровным слоем крыши и дворы, сменившие грязно-серый цвет на белый. Теперь уродливость гетто не так сильно бросалась в глаза. Все небо было плотно затянуто давешними свинцово-серыми тучами, которые зависли низко над коньками крыш, как неповоротливые дирижабли.
Я прошел в соседнюю комнату – сумрак, смутные тени посапывающих людей. Случайно задел носком ботинка пустую бутылку, и та, звякнув, покатилась по полу. В темноте кто-то заворочался, разбуженный внезапным звуком. Второй этаж имел пару открытых балкончиков, я вышел на один из них, аккуратно ступая и опасаясь, что шаткая конструкция провалится под моим весом. Вдали серели устремленные к небу пики кроненбургских небоскребов, настолько высоких, что хорошо просматривались даже отсюда, из самого сердца гетто. В то время, как над окружающими домами поднимались лишь отдельные тонкие струйки дымов, тянущихся к небесам, далекие здания центра были сплошь затянуты мутной пеленой вечного смога, что придавало им какую-то манящую ирреальность, туманное неправдоподобие. Так во сне грезятся тонкие причудливые шпили и резные крыши сказочных дворцов, всегда обманчиво близкие, но в то же время недоступные. Там, среди этих небоскребов, осталась и моя прошлая жизнь, в самом деле далекая, как тающий сон – или, по справедливости говоря, подлинный ночной кошмар.
– Любуешься видами? – Анджело, поеживаясь, вышел на балкон и повращал плечами, разминая их после сна. Ненадежность балкончика его, кажется, ничуть не смущала. Он проследил за моим взглядом и широко улыбнулся.
– Кроненбург, – мечтательно протянул он. – До чего хорош, даже с такого расстояния.
– Ты серьезно? Разве не должна столица вампирской империи для любого человека олицетворять все черное, злое и нечестивое?
– А для тебя олицетворяет?
– Ну, я – другое дело. Большую часть жизни я провел в вампирской среде, а в юности был даже влюблен в императрицу Кармиллу, точнее, в ее портрет.
– Мир жесток и за пределами Кайдарии, – внезапно Анджело повернулся ко мне, и в его тонких, острых чертах уличного задиры проступило нечто не свойственное такому типу людей – расцветшая на свалке мудрость беспризорника, глубокое понимание скрытых вещей. – Я большую часть жизни прожил в гетто, и там насмотрелся таких ужасов, что мороз по коже – и творили их друг с другом люди, отнюдь не вампиры. Ну а центр… Там я тоже провел немало времени, и то были отнюдь не худшие деньки. Однажды даже был любовником вампирши, вообрази! Между центральным бульваром и Сигмой я знаю каждый тупик, каждую улочку. Помню отчетливо каждый клоповник, в котором мне приходилось коротать ночь, да и на Королевском бульваре, кажется, нет такого булыжника, который не был бы связан с приятным воспоминанием. Вампиры, конечно, заправляют этим городом, но большая часть его жителей – люди, пусть нам и запрещено ходить по многим улицам. Мириться с существованием вампиров для меня ничуть не сложнее, чем с существованием клопов. Конечно, это более опасные, более крупные двуногие клопы, но какая разница? Попомни мое слово – однажды настанет день, когда мы вытравим отсюда всех паразитов, и этот город – вполне человеческий город! – наконец сможет дышать свободно.
– Ты правда веришь в это? Даже сейчас, учитывая наше положение?
– Скажу начистоту, – он хитро ухмыльнулся. – Сейчас я верю в это особенно сильно.
Из полумрака за нашими спинами внезапно выглянула заспанная девица – абсолютно голая, бледная и замерзшая. Ее большие обвисшие груди смотрели вниз, на шее виднелись пунцовые синяки от недавнего вампирского укуса.
– Анджело, милый, – наигранно-плаксивым голосом произнесла она, почесывая свалявшиеся рыжие космы, наверняка плотно населенные вшами. – Почему ты ушел? Без тебя здесь так холодно…
Взглянув на меня, Анджело развел руками – мол, извини, надо бежать. Я молча кивнул, с трудом скрывая брезгливость, и он возвратился в комнату в компании с дамой, активно лаская ее ягодицы, обильно покрытые россыпью прыщей. А я вновь взглянул на город, зубчатый силуэт которого врезался в самое поднебесье, и долго раздумывал над тем, что услышал. Если даже у людей оно способно вызывать столь сильную привязанность, то, наверное, его очарование и впрямь несравнимо ни с чем на свете.
Следующие три дня прошли в бездействии – мы все так же сидели в четырех стенах, лишь изредка выбираясь побродить по окрестностям, а подручные Руфуса доставляли нам еду и свежую прессу. Из газет я узнал о судьбе великана Бобо, в течение целых суток наводившего ужас на центр города – в конце концов его сумели-таки подорвать, сбросив с крыши небоскреба и протаранив грузовиком, доверху набитым взрывчаткой. Мне было жаль это необузданное мохнатое чудовище, хотя от взрыва оно не стало мертвее, чем было до него. О том, каким образом обезьяне удалось вырваться на волю, газета не упоминала – вероятно, власть предержащие намеревались и дальше скрывать деятельность повстанцев от простых горожан. Несмотря на все наши свершения, мы по-прежнему оставались в тени.
Дважды заглядывала Аглая, которой было любопытно, как мы тут устроились. Где устроилась она сама, никто понятия не имел. Наверное, жила с Руфусом, ведь они были почти как отец и дочь. На все расспросы она отвечала лишь ехидной ухмылкой, отчего на щеках у нее проступали умильные ямочки, а в странных льдистых глазах словно вспыхивали блестки.
Адель была холодна со мной, Герцог же целыми днями пропадал неизвестно где. На четвертый день он-таки объявился, и внезапно выяснилось, что он был единственным из группы, кто напряженно работал все это время. Затолкав нас с Адель в отдельную комнату, он плотно притворил дверь.
– Я все устроил, – скороговоркой выпалил Герцог, когда мы расселись. Он сильно осунулся и побледнел, так что черные угли глаз казались пылающими огнем нездорового фанатизма на фоне бесцветного лица. – Мы втроем проникнем в замок Орлок и освободим профессора. Операция носит кодовое название «Осиновый кол», – видя немой вопрос в наших глазах, Герцог коротко пояснил: – Я выбрал такое название потому, гм, что удар будет нанесен в самое сердце клана Орлок… Все равно, что вогнать кол в сердце вампира. Ну, вы уловили метафору.