В КОТОРОЙ МАБДЕНЫ, ВАДХАГИ, СИДЫ, МАЛИБАННЫ И ФОЙ МИОРЕ БОРЮТСЯ ЗА ОБЛАДАНИЕ ЗЕМЛЕЙ, ГДЕ ВРАГИ СТАНОВЯТСЯ СОЮЗНИКАМИ, А СОЮЗНИКИ — ВРАГАМИ. ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ПРОТИВ НАРОДА ХОЛОДА, ПРОТИВ ВЕЧНОГО ЛЬДА
ГЛАВА ПЕРВАЯТО, ЧТО ГОВАНОН ПОХИТИЛ У САКТРИКА
Путешествие прошло спокойно. Илбрек, оседлав Густую Гриву, прокладывал кораблю кратчайший путь к материку. И вот, наконец, все поднялись на скалу, у подножия которой гневно ревел белый от пены океан, и Гованон здоровой рукой высоко над головой вскинул боевой топор и глубоко всадил его в мшистый покров земли, где еще несколько минут назад высилась пирамидка из камней.
Глазами, в которых светился незаурядный ум, черно-белый кот внимательно наблюдал за Гованоном, и порой в них вспыхивало рубиново-красное свечение.
— Осторожнее, не повреди ее, — сказал кот голосом Сактрика-малибанна.
— Сначала мне надо снять наложенное заклятие, — ответил Гованон.
Срезав дерн и обнажив клочок земли примерно восемнадцати дюймов в диаметре, карлик-сид встал на колени и стал просеивать землю между пальцами, бормоча какие-то простые строфы. Затем он хмыкнул, извлек кинжал и начал осторожно копать мягкую землю.
— Ага! — Гованон нашел то, что искал, и его лицо исказилось гримасой неподдельного отвращения. — Вот оно, Сактрик.
Ухватившись за прядь редких волос, он извлек из земли человеческую голову. Она была такой же высохшей, как у Сактрика, но, как ни странно, сохраняла следы не только женственности, но даже красоты, хотя довольно трудно говорить такое об отрубленной голове.
— Терхали! — выдохнул маленький черно-белый кот, и теперь в глазах его светилось откровенное обожание. — Причинил ли он тебе вред, любовь моя, обожаемая моя сестра?
И теперь у всех перехватило дыхание, когда голова открыла глаза. Они были чистые, ясные и отливали зеленоватым холодным блеском. Полусгнившие губы шевельнулись:
— Я слышу твой голос, Сактрик, дорогой мой, но не вижу твоего лица. Может, у меня еще не прояснилось зрение?
— Нет, просто в данное время мне приходится обитать в теле этого кота. Но скоро мы обретем новые подходящие тела и окажемся в другой плоскости. Появилась возможность, наконец, покинуть это измерение, любовь моя.
С Инис Скэйта путешественники прихватили с собой шкатулку и теперь поместили голову в это хранилище из золота и бронзы. Пока крышка не закрылась, глаза продолжали смотреть на них.
— Пока прощай, любимый мой Сактрик!
— Прощай, Терхали!
— И это ты украл у Сактрика, — пробормотал Корум, обращаясь к Гованону.
— Ага, голову его сестры. Это все, что от нее осталось. Но и этого хватает. Мощи у нее столько же, сколько и у брата. Будь она на Инис Скэйте, когда вы там оказались, сомневаюсь, что вы остались бы в живых.
— Гованон прав, — сказал черно-белый кот, не отрывая взгляда от шкатулки, которую кузнец держал под мышкой. — Поэтому я и не могу покинуть эту плоскость, пока она не вернется ко мне. Она, Терхали — все, что я люблю.
Джери-а-Конел любовно почесал кота за ушком.
— Правильно говорят, что даже самые худшие из нас испытывают нежность к чему-то… — и он с нарочитым ужасом отпрянул от животного.
— А теперь, — сказал Корум, — мы должны спешить к Крэг Дону.
— В какую сторону? — озираясь, спросил Джери.
— Вон в ту, — ответил Илбрек, показывая на восток. — К зиме.
Корум почти забыл свирепость морозов фой миоре и мог только радоваться, что они догадались заглянуть в покинутое поселение и нашли там верховых лошадей и одежду из густого меха, без которой оказались бы в печальном положении. Даже Илбрек закутался в накидку из песцового и куньего мехов.
Миновали четыре ночи, и каждое последующее утро было все холоднее. Везде спутники видели знакомые следы победы фой миоре — земля растрескалась, словно от ударов огромного молота, повсюду встречались замерзшие тела, скорченные в мучительных судорогах, изуродованные трупы людей и животных, развалины городов, обледеневшие группы воинов, на которых упал взгляд Балара, дети, разорванные на куски клыками псов Кереноса — приметы жуткой неестественной зимы, уничтожившей все посевы на полях, оставив по себе ледяную пустыню.
Пробиваясь сквозь густые снежные заносы, кони часто спотыкались, иногда падали, а порой окончательно теряли направление — однако они настойчиво стремились к Крэг Дону, хотя тот уже мог стать кладбищем последних мабденов.
С серого бесконечного неба продолжал идти снег, леденела кровь в жилах, кожа была покрыта трещинами, руки с трудом двигались, и все болело так, что было трудно даже дышать. Ведя в поводу лошадей, путники часто испытывали искушение рухнуть в мягкий снег, забыть о цели пути и умереть, поскольку знали, что все их друзья уже погибли.
Когда ближе к ночи им удавалось развести чахлый костерок, они жались к нему и с трудом шевелили губами, ибо казалось, что мозги окоченели, как и тела, скованные холодом; часто единственным звуком, нарушавшим молчание, было мурлыканье маленького черно-белого кота: он, свернувшись, лежал рядом с бронзово-золотой шкатулкой, разговаривая с укрытой в ней головой, и было слышно, как голова ему отвечала, но никто не испытывал интереса к разговорам Сактрика и Терхали.
Корум потерял счет дням и ночам (он лишь смутно удивлялся, что еще жив), когда они наконец перевалили пологий холм и перед ними предстала широкая долина, по которой летела снежная пороша; вдалеке путники увидели стену тумана и поняли, что он собой представляет, — этот туман повсюду следовал за фой миоре, и многие верили, что туман образуется из их ядовитого дыхания, а другие считали, что он поддерживает жизнь уродливых людей холода. Они поняли, что все же вышли к семи каменным кругам, к святилищу мабденов, к их величайшему месту силы — к Крэг Дону. Подъехав поближе, друзья услышали зловещий вой псов Кереноса, странные грустные гудящие голоса фой миоре, шелестящее перешептывание их прислужников, народа сосен, бывших когда-то людьми, но теперь побратавшихся с деревьями.
— Это значит, — сказал Джери-а-Конел, подъезжая поближе к Коруму на коне, устало пробиравшемуся сквозь снег, порой уходя в него по самую шею, — что хоть некоторые из наших друзей еще живы. В противном случае фой миоре не стали бы держаться так близко к Крэг Дону: враги осадили святилище.
Корум кивнул. Он знал, что фой миоре боятся Крэг Дона и обычно стараются всеми силами избегать его; несколько месяцев назад об этом проболтался Гэйнор, когда думал, что загнал их в ловушку.
Илбрек на Густой Гриве выехал вперед, прокладывая тропу в снегу, по которой потянулись остальные. Если бы не гигант-сид, они бы двигались куда медленнее и, вполне возможно, так никогда и не добрались бы до Крэг Дона, изглоданные морозом. За Илбреком двигался Гованон, как всегда, пешком, с топором на плече, держа под мышкой шкатулку с головой Терхали. Рана его стала затягиваться, но плечо еще не обрело прежней подвижности.
— Фой миоре полностью окружили Крэг Дон, — сказал Илбрек. — Боюсь, нам не удастся проскользнуть мимо них незамеченными.
— И невредимыми, — Корум смотрел, как дыхание превращалось в белые клубы в морозном воздухе, и, содрогаясь от холода, плотнее закутался в меха.
— А не может ли Сактрик сотворить для нас какое-нибудь чудо, позволяющее незамеченными пройти сквозь кольцо осады? — осведомился Джери-а-Конел.
Гованону это не понравилось.
— Чудеса лучше приберечь на потом, — сказал он, — чтобы в критический момент никто не догадался, в чем дело…
— Пожалуй, ты прав, — неохотно согласился Джери-а-Конел. — Значит, мы должны пробиваться штурмом. По крайней мере, они не ожидают, что кто-то нападет из-за Крэг Дона.
— Кто-то в здравом уме, — слабо улыбнулся Корум.
— Не думаю, что в данный момент он у нас присутствует, — ответил Джери и попытался подмигнуть.
— Что ты думаешь, Сактрик? — спросил Илбрек кота.
Тот насупился.
— Я бы предпочел, чтобы мы с сестрой сохранили силы до последнего момента. Выполнить вашу просьбу непросто, ибо за пределами Инис Скэйта нам куда труднее пускать в ход свою мощь.
Илбрек кивнул:
— Значит, я пойду первым, буду расчищать путь. Держитесь вплотную за мной.
Он вытащил огромный меч Мститель, как-то странно блеснувший в холодном свете; то было оружие солнца, а солнце давно не светило над этой долиной. Тепло покинуло ее, уступив место завесе снежных хлопьев. Илбрек засмеялся, его багровое огрубевшее лицо вспыхнуло золотистым свечением, и он крикнул коню:
— Ну, Густая Грива! В Крэг Дон! Туда, где живет сила!
Он пустил коня в галоп, и снег густыми клубами вздыбился по обеим сторонам от него. Друзья держались вплотную за ним, размахивая оружием — больше для того, чтобы воодушевить себя и согреться, ибо Илбрек почти сразу же исчез в ледяном тумане фой миоре, прокладывая путь к Крэг Дону.
Затем и Корум провалился в снег, стараясь не упускать из виду гигантскую фигуру своего друга, но тут ему показалось, что в тумане появились огромные темные неуклюжие очертания — под настороженный лай собак всадники с зеленоватой кожей пытались понять, кто же так неожиданно вторгся в их лагерь, и Корум узнал голос, который кричал:
— Илбрек! Это он, великан! Сид пришел к Крэг Дону! Вперед, гулеги! Вперед!
То был голос принца Гэйнора — Гэйнора Проклятого, чья судьба была так тесно связана с Корумом.
Прозвучал охотничий рог гулегов, созывавших своих свирепых псов, туман наполнился зловещими завываниями, но пока Корум не видел этих белесых зверей с их кроваво-красными ушами, желтыми горящими глазами — зверей, которых его друг Гованон боялся больше всего на свете.
Громовой стон, полный боли, ответил на предупреждение Гэйнора, и Корум понял, что это был бессловесный голос самого Кереноса, голос одного из властителей преисподней, столь же отчаянный и одинокий, как та реальность, откуда произошли эти умирающие боги. Корум надеялся, что поблизости нет Бала-ра, брата Кереноса, ибо тому стоило лишь бросить на них взгляд — и они были бы навечно скованы льдом.
Внезапно Корум увидел, что путь ему преградили четверо или пятеро созданий с тупыми лицами и с кожей белой, как окружающий снег; вооружены они были широкими тесаками, предназначенными скорее для разрубания туш, чем для боя, но он знал, что это было любимое оружие гулегов, которые теперь предстали перед ним.
Со своим лунным мечом Корум врезался в их ряды и удивился, с какой легкостью лезвие рассекает их плоть и кости; ему стало ясно, что только теперь, получив имя, меч обрел всю мощь. И хотя убить гулега было почти невозможно, он наносил своим противникам такие серьезные раны, что они уже не представляли опасности. Принц без труда прошел сквозь них и столкнулся с Илбреком, который продолжал рваться вперед. Мститель в его руке вздымался и падал, как язык живого пламени, рубя и кромсая людей сосен и тех собак, что успели отозваться на зов рога.
В пылу битвы Корум почти не обращал внимания, что дышит туманом фой миоре, но постепенно стал чувствовать, что вместо горла и легких у него куски льда; движения и у него, и у коня стали неверными — и, наконец, он в отчаянии издал боевой клич:
— Я Корум! Я Кремм Кройх с Холма! Я Серебряная Рука! Трепещите, прихвостни фой миоре, ибо герои мабденов вернулись на землю! Трепещите, ибо мы враги зимы!
Блистающий меч, названный Предателем, хладнокровно разрубил рычащего пса, и Гованон, вращая одной рукой свой смертоносный топор, ревел смертную песнь, и Джери-а-Конел, на плече которого, вцепившись когтями, сидел черно-белый кот, с клинком в каждой руке дрался рядом с ним — он что-то кричал, но его возгласы напоминали скорее вскрики страха, чем боевую песнь.
Теперь их окружили со всех сторон, и Корум уже слышал устрашающий скрип боевых колесниц фой миоре и знал, что и Балар, и Гоим, и другие где-то рядом, и, как только фой миоре найдут их, они обречены, но он видел и смутные очертания первого широкого каменного круга Крэг Дона — огромные, грубо вытесанные колонны, увенчанные каменными плитами, почти такими же большими, как и сами колонны.
Вид долгожданной цели придал Коруму новые силы. Он направил коня против надвигавшихся на него зеленолицых воинов сосен и Предателем прорубил сквозь них дорогу, оставляя за собой густой тошнотворный запах сосновой живицы. Он увидел, как Гованона, припавшего на одно колено, окружила свора белых собак, и кузнец, откинув черноволосую голову, яростно кричал что-то, после чего Корум рывком врезался в самую гущу псов, одному перерезав горло, другому вспоров живот и отшвырнув третьего, что дало Гованону возможность подняться и добежать до укрытия первого каменного круга, где он, привалившись спиной к гранитной колонне, остановился, чтобы перевести дыхание. Затем Корум и сам добрался до кольца и оказался в безопасности; через несколько секунд к ним присоединились Илбрек и Джери. Они стояли, улыбаясь друг другу, не в силах поверить, что остались в живых.
Они слышали, как за пределами каменного круга кричал принц Гэйнор:
— Теперь они все у нас! Сдохнут с голоду, как и другие!
Но в гудящих жалобных голосах, казалось, слышались нотки озабоченности, завывание псов Кереноса было полно растерянности, гулеги и люди сосен, толпившиеся у линии колонн, смотрели на четверых друзей с опасливым уважением, и Корум крикнул старому врагу, брату по судьбе:
— Теперь мабдены встанут и навечно прогонят тебя, Гэйнор!
— Ты уверен, что они пойдут за тобой, Корум, — насмешливо ответил Гэйнор, — после того, как ты предал их? Думаю, друг мой, ты убедишься, что они откажутся даже разговаривать с тобой, тем более, что они на краю гибели и ты был их последней надеждой…
— Я знаю о фокусах Калатина и обо всем, что он сделал, дабы подорвать дух мабденов. И я объясню это Амергину.
Гэйнор не стал более возражать, но его смех поразил Корума острее, чем самое едкое замечание.
Четверо героев медленно и устало прошли под арками каменных кругов, минуя раненых, мертвых и сошедших с ума, проходя мимо плачущих мужчин и тех, кто невидящими глазами смотрел в пространство — пока наконец не вышли в центральный круг, где стояли несколько шатров, мерцали огни костров, и мужчины в мятых доспехах, в рваных мехах, дрожа, скорчились рядом с изорванными боевыми знаменами, ожидая смерти.
Амергин, стройный и хрупкий, полный достоинства, стоял рядом с каменным алтарем Крэг Дона, на котором когда-то возлежал после того, как Корум спас его из Кер Ллуда. Рука друида в перчатке лежала на камне алтаря. Подняв глаза, он узнал всех четверых. Лицо его было мрачно, но он не произнес ни слова.
Из-за спины верховного короля появилась другая фигура — женщина, чьи рыжие волосы падали на плечи. На голове была корона, и от горла до лодыжек ее покрывала тяжелая кольчуга, талию стягивал тяжелый пояс с бронзовой пряжкой, а за спиной висел меховой плащ. Зеленые глаза ее вспыхнули яростью, когда она презрительно посмотрела на Корума. Это была Медбх.
Корум рванулся было к ней, пробормотав:
— Медбх, я принес…
Но голос ее был холоднее, чем туман фой миоре, когда она отпрянула, держа руку на золотом набалдашнике меча, и сказала:
— Маннах мертв. Теперь королевой стала Медбх. Я королева Медбх, и я возглавляю народ Таха-на-Кремм Кройх. Под предводительством нашего верховного короля Амергина я возглавляю всех мабденов, которые еще не погибли в результате твоего подлого предательства…
— Я не предавал вас, — просто сказал Корум. — Вы были обмануты Калатином.
— Мы видели тебя, Корум… — тихо сказал Амергин.
— Вы видели подмену — Караха, созданного Калатином с единственной целью: заставить вас поверить, что я предатель.
— Это правда, Амергин, — подтвердил Илбрек. — На Инис Скэйте мы все видели Караха.
Амергин поднес руку к виску. Видно было, что даже это простое движение дорого далось ему. Он вздохнул.
— Значит, как это принято у мабденов, — произнес верховный король, — должен состояться суд.
— Суд? — Медбх усмехнулась. — В такое время? — она повернулась спиной к Коруму. — Он доказал свою вину, а сейчас он несет невообразимую чушь. Он думает, мы так потрясены поражением, что поверим ему.
— Мы дрались за наши убеждения, королева Медбх, — сказал Амергин, — в не меньшей степени, чем за свои жизни. И мы должны вершить дела в соответствии с этими убеждениями. В противном случае у нас нет права на жизнь. Давайте зададим этим людям прямые вопросы и выслушаем их ответы. Лишь после этого мы решим, виновны они или нет.
Медбх пожала точеными плечами. Корум испытал невыносимую муку. Он осознал, что любит Медбх еще больше, чем прежде.
— Мы признаем Корума виновным, — сказала она. — И я с радостью приведу приговор в исполнение.
ГЛАВА ВТОРАЯЖЕЛТЫЙ КОНЬ
Вряд ли в пределах Крэг Дона остался хоть один мужчина или женщина, кто не потянулся бы к каменному алтарю. Измученные, обмороженные, исхудавшие от голода лица смотрели на Корума, и хотя он всех их знал, ни на одном не видел сочувствия; все считали его перебежчиком и возлагали на него ответственность за страшные потери, понесенные у Кер Алуда. За седьмым каменным кругом, внешним, свивался клубами странный неестественный туман, гудели, отдаваясь эхом, голоса фой миоре и непрестанно выли псы Кереноса.
И начался суд над Корумом.
— Может, я был не прав, решив искать союзников на Инис Скэйте, — признался Корум, — и таким образом я виноват в том, что неправильно оценил их. Но во всем остальном я невиновен.
Моркиан Две Улыбки, получивший в бою под Кер Ллудом лишь легкое ранение, нахмурился и пригладил усы. На выдубленной коже проступил белый шрам.
— Мы видели тебя, — сказал Моркиан. — Мы видели, как ты скакал бок о бок с принцем Гэйнором и колдуном Калатином, рядом с другим предателем — Гованоном. Все вместе вы возглавляли людей сосен, гулегов, вы натравляли на нас псов Кереноса. Я видел, как ты зарубил Гриньона Бычьего Наездника и Келин, одну из дочерей Милгана Белого, и я слышал, что ты напрямую ответственен и за смерть Падрака из Крэг-ат-Аита — ты заманил его в ловушку, поскольку он все еще думал, что Корум дерется за нас…
Хисак по прозвищу Солнцевор, помогавший Гованону ковать меч Корума, сидел, привалившись спиной к алтарю; его левая нога была в лубках.
— Я видел, как ты перебил много наших людей, Корум, — проворчал он со своего места. — Мы все тебя видели.
— А я скажу, что вы видели не меня, — продолжал настаивать Корум. — Мы пришли к вам на помощь. Все это время мы были на Инис Скэйте под властью заговора, заставившего нас поверить, что прошло всего несколько часов, а на самом деле миновали месяцы…
Медбх с горечью рассмеялась:
— Бабушкины сказки! Мы не верим этому детскому вранью!
Корум обратился к Хисаку Солнцевору:
— Ты помнишь предназначенный мне меч? Этот ли меч ты видел в бою?
Он вытащил свой отливающий лунным светом меч, и лезвие вспыхнуло странным бледным сиянием.
— Этот ли меч ты видел, Хисак?
Тот покачал головой:
— Конечно, нет. Я бы узнал его. Разве я не присутствовал при обряде?
— Да, ты был там. И будь при мне меч такой силы, разве я не использовал бы его в битве?
— Скорее всего… — признал Хисак.
— И посмотри! — Корум поднял серебряную руку. — Что это за металл?
— Конечно, серебро.
— Да! Серебро! И была ли у другого, у Караха, — была ли у него рука из серебра?
— Теперь я припоминаю, — нахмурившись, сказал Амергин, — что рука не выглядела как серебряная. Скорее всего, то было поддельное серебро…
— Потому что настоящее серебро убивает подмененных! — бросил Илбрек. — Это всем известно!
— Тут просто какой-то запутанный обман, — сказала Медбх, но в ее обвинениях уже не было прежней уверенности.
— Но в таком случае где же сейчас тот подкидыш? — спросил Моркиан Две Улыбки. — Почему, стоило исчезнуть одному, как тут же появляется другой? Если бы мы увидели рядом вас обоих, это бы нас сразу убедило.
— Хозяин Караха мертв, — сказал Корум. — Гованон поразил его. И Карах отнес Калатина в море. Там мы в последний раз видели их обоих. Поверьте, нам уже пришлось сойтись в бою с моим двойником.
— Почему вы все вернулись, — спросила Медбх, откидывая назад длинные рыжие волосы, — если знали, что наше положение здесь безнадежно?
— Зачем мы спешили вам на помощь? Это ты имеешь в виду? — осведомился Джери-а-Конел.
Хисак ткнул в него пальцем:
— Я видел и тебя рядом с Калатином. Единственный, кто не присоединился к нашим врагам — это Илбрек.
— Мы вернулись, — сказал Корум, — потому что достигли цели нашего пребывания на Инис Скэйте и принесли вам помощь.
— Помощь? — Амергин уставился на Корума. — Ту, о которой мы говорили?
— Именно ту, — Корум показал на черно-белого кота и шкатулку из бронзы и золота. — Вот она…
— Не предполагал я, что она предстанет в таком обличье, — сказал Амергин.
— И вот еще что… — Илбрек вытащил какой-то предмет из седельного вьюка. — Без сомнения, его выбросило на берег Инис Скэйта вместе с обломками одного из кораблей. Я сразу же узнал его. — Он показал старое, из растрескавшейся кожи седло, найденное на прибрежной полосе.
Амергин буквально задохнулся от изумления и протянул к нему руки.
— Я знаю его. Это последнее из наших сокровищ, которое мы не могли найти, если не считать обруча и котла — те по-прежнему в Кер Ллуде.
— Да, — сказал Илбрек, — и конечно, ты знаешь пророчество, относящееся к этому седлу?
— Точно вспомнить его не могу, — признался Амергин. — Но всегда удивлялся, почему явно бесполезное старое седло находится среди наших сокровищ.
— Это седло Лагайре, — сказал Илбрек. — Лагайре был моим дядей. Он погиб в последней из девяти битв. Ты должен помнить, что он наполовину происходил из смертных…
— И под ним был желтый конь, — произнес Амергин, — которого мог оседлать лишь тот, кто был чист духом и дрался за правое дело. Вот почему седло и хранилось среди наших сокровищ.
— Именно поэтому. Но я упоминул об этом отнюдь не для того, чтобы потянуть время. Я знаю, как вызвать желтого коня. И я готов это сделать, чтобы доказать вам, что Корум не лжет. Позвольте мне призвать коня и дайте Коруму оседлать его. Если конь примет его, то вы поймете, что он чист духом и сражается за правое дело — за ваше дело.
Амергин посмотрел на своих соратников.
— Это честно, — сказал верховный король.
Только Медбх была не согласна с его решением.
— Это будет какой-нибудь колдовской трюк, — сказала она.
— Я разгадаю его, — ответил верховный король. — Я Амергин. Не забывай этого, королева Медбх.
Выслушав упрек своего верховного короля, она отвернулась.
— Освободите место вокруг алтаря, — велел Илбрек, бережно поднимая седло и водружая его на огромную каменную плиту.
Все отступили от алтаря, расположившись вдоль кромки малого круга монолитов, и все смотрели, как Илбрек вскинул златоволосую голову к холодному небу и раскинул огромные руки — красное золото браслетов сида брызнуло легкими бликами, и Корум вновь ощутил огромную силу, которую излучал это благородный бог варваров, сын Мананнана.
И Илбрек запел:
Во всех девяти сраженьях бился Аагайре.
Хоть ростом мал, но отвагой велик.
Никто из сидов с ним не сравнился
В доблести ратной.
Лагайре звали его — имени слава вовек!
Доблести слава! На Желтом Коне
Он сражался под Слайв-Гуллионом,
И с ним — лишь горстка живых.
Победа за ним, но копье Гоима цель поразило.
Лагайре, кровью покрыт,
Головой на седло преклонился.
Погиб — и конь оплакал его.
Назвал Лагайре наследника.
Воззвал он к тису и дубу.
«Добро мое — жизнь и конь,
Но жизнь я отдал мабденам».
Коня отпустил он на волю,
Одной лишь клятвой связав:
Коль Древняя Ночь сгустится опять,
Носить ему вновь воина в битвах.
В залог своих слов положил
Дагайре седло под деревья.
«Тот в него сядет, кого
Признает Желтый Конь».
Пасется скакун на летних лугах,
Ожидая наследника.
И ныне именем Лагайре его мы кличем,
чтоб Древнюю Ночь сокрушить.
Илбрек опустился на колени перед алтарем, на котором лежало старое растрескавшееся седло, и устало выдохнул последние слова.
Если не считать далекого рокота голосов фой миоре и воя псов, тут царило молчание. Никто не шевельнулся. Илбрек со склоненной головой неподвижно застыл перед алтарем. Все ждали.
Неожиданно возник какой-то новый звук, и никто не мог сказать, откуда он донесся, сверху или снизу, но, вне всякого сомнения, то был топот копыт коня, который на полном скаку несся к ним. Все стали озираться по сторонам, но никто не видел коня, хотя тот все приближался, пока не оказался в каменном круге. Люди услышали его фырканье, гордое ржанье и топот подкованных металлом копыт по мерзлой земле.
Внезапно Илбрек вскинул голову и засмеялся.
По другую сторону алтаря стоял конь. Он был уродлив и нескладен, но в его осанке чувствовалось благородство, а в теплых бархатных глазах светился ум. Дыхание клубами вырывалось из его подрагивающих ноздрей. Он встряхнул гривой и выжидающе посмотрел на Илбрека, медленно поднявшегося с колен, огромными руками взявшего седло и бережно положившего его на спину коня. Он нежно гладил животное по холке и стал ему что-то нашептывать, часто упоминая имя Лагайре.
Повернувшись, Илбрек жестом подозвал Корума.
— А теперь, Корум, попробуй оседлать его. Если он примет тебя, то тем самым ты докажешь всем и каждому, что не предавал мабденов.
Помедлив, Корум подошел к коню. Сначала Желтый Конь всхрапнул и отпрянул. Прижав уши, он умными глазами уставился на Корума.
Корум взялся за луку седла, и Желтый Конь повернул голову, рассматривая его и принюхиваясь. Корум осторожно сел в седло, а желтый конь опустил к земле длинную голову и старательно стал рыть носом снег в поисках травы. Он признал его.
Мабдены взорвались криками радости, называя его Кремм Кройхом, героем Серебряной Руки, их победителем. И Медбх, которая теперь стала королевой Медбх, со слезами на глазах подошла к нему и молча протянула нежную руку. Корум принял ее, склонился и припал к ней губами.
— А теперь мы должны посоветоваться, — коротко бросил Гованон. — Что нам делать с фой миоре? — он стоял под одной из каменных арок, положив руки на древко топора, и смотрел на туман, сгущающийся за пределами Крэг Дона.
Сактрик, все еще в облике черно-белого кота, сказал тихим сухим голосом:
— Как я полагаю, в идеальном смысле вас бы устроило, чтобы фой миоре оказались на вашем месте, а вы бы ушли отсюда…
Амергин кивнул:
— Если предположить, что у фой миоре есть реальные причины бояться Крэг Дона. Если же это всего лишь суеверие, то с нами покончено.
— Не думаю, что это всего лишь суеверие, Амергин, — возразил Сактрик. — Я тоже чувствую силу Крэг Дона. Теперь я должен подумать, как лучше помочь вам, но сначала мне необходимо получить от вас заверение, что, если все удастся, вы в свою очередь поможете мне.
— Как только я снова обрету обруч силы, — сказал главный друид, — то смогу помочь тебе. В этом я уверен.
— Очень хорошо. Значит, договорились, — Сактрик, похоже, был доволен.
— Да, — со своего места мрачно откликнулся Гованон, — будем считать, что договорились.
Корум вопросительно посмотрел на друга, но карлик-сид не проронил больше ни слова.
Когда Корум спешился, Медбх прошептала ему на ухо:
— Я думала, что не смогу этого сделать, но теперь поняла свою ошибку. У меня есть заклятие, которое поможет тебе. В этом я уверена.
— Заклятие?
— Дай мне свою серебряную руку. У меня есть средство сделать ее сильнее.
— Но, Медбх, — улыбнулся Корум, — мне не нужна дополнительная сила…
— В предстоящей битве тебе понадобится все, что может дать другой человек, — продолжала настаивать она.
— Где ты раздобыла это заклятие? У мудрых старух?
Она улыбнулась, а Корум вынул короткие шплинты, крепившие серебряную кисть к культе запястья.
Медбх уклонилась от ответа.
— Оно сработает, — сказала она. — Так мне было обещано.
Пожав плечами, Корум протянул ей изящное серебряное изделие:
— Верни мне ее поскорее, ибо осталось не так много времени. Нас ждет сражение с фой миоре.
Медбх кивнула.
— Это будет быстро, Корум, — она кинула на него взгляд, полный такой нежности, что у него стало тепло на сердце и он смог улыбнуться.
Затем, взяв серебряную кисть, она скрылась в своем небольшом вигваме из шкур, что стоял слева от алтаря, пока Корум обсуждал положение дел с Амергином, Илбреком, Гованоном, Джери-а-Конелом, Моркианом Две Улыбки и другими оставшимися в живых рыцарями мабденов.
К тому времени, когда Медбх, вернувшись, отдала Коруму его серебряную кисть, бросив на него многозначительный и уверенный взгляд, они уже определили наилучший способ действий.
С помощью Терхали Сактрик вызовет к жизни огромный мираж, который придаст Крэг Дону облик, не страшный для фой миоре, но до того, как мираж возникнет, мабдены должны рискнуть и бросить в последний бой против фой миоре и их вассалов немногих оставшихся бойцов.
— Мы основательно рискуем, — сказал Амергин, глядя, как Корум крепит серебряную кисть, — и должны быть готовы к тому, что никто из нас не уцелеет. Мы можем погибнуть еще до того, как Сактрик и Терхали исполнят свою часть договора.
Корум посмотрел на Медбх и увидел, что он снова любим. И возможность погибнуть опечалила его.
ГЛАВА ТРЕТЬЯСРАЖЕНИЕ ПРОТИВ ДРЕВНЕЙ НОЧИ
И они пошли в последний бой с фой миоре — полные гордости, в своих помятых доспехах, высоко вздымая изодранные боевые знамена. Заскрипели и застонали колесницы, когда их колеса пришли в движение; лошади ржали и били копытами, и мерный шаг боевых колонн гудел подобно барабанному бою. Взвыли трубы, засвистели флейты, дробно ударили барабаны, и остатки воинства мабденов хлынули из убежища Крэг Дона в битву с народом холода.
На старом каменном алтаре пристроились лишь маленький черно-белый кот и шкатулка из бронзы и золота.
Верхом на Желтом Коне вел бойцов Корум — в здоровой руке лунный меч Предатель, на сгибе локтя круглый щит и два дротика в серебряной левой руке (в ней же он держал и поводья). Корум с радостью чувствовал силу и уверенность коня. Сбоку от Корума ехал верховный король, главный друид Амергин — презрев доспехи, он накинул на себя лишь синий плащ, а на него — куний мех и зимнюю шкуру оленя; по другую сторону от Корума скакала гордая королева Медбх в полном вооружении, с короной на сверкающем шлеме, за спиной развевались рыжие волосы, путаясь с густым медвежьим и волчьим мехами. У пояса ее висела праща, и в руке она держала меч. Медбх улыбнулась Коруму, когда он, миновав последний каменный круг, ринулся в густой туман с кличем:
— Фой миоре! Фой миоре! Корум уничтожит вас!
Желтый Конь открыл свой уродливый рот, обнажив бесцветные зубы, и, растянув губы, издал странный звук — дерзкий саркастический смешок, после чего неожиданно рванулся вперед, и стало ясно, что его бархатные глаза видят сквозь пелену тумана, ибо он нес Корума прямо на его врагов, так же как он нес своего старого хозяина Аагайре в девятую, последнюю из его битв при Слайв-Гуллионе.
— Эй, фой миоре! Вам не скрыться в тумане! — крикнул Корум, прикрывая рот меховым воротником, чтобы не наглотаться холодного воздуха.
На мгновение он увидел недалеко от себя огромный темный силуэт, но тот исчез, а до Корума донеслись знакомое поскрипывание и звук неуклюжей поступи груженых бесформенных созданий фой миоре, а затем он услышал тихий смешок, не имевший отношения к фой миоре. Повернувшись, он увидел какое-то мерцание, но тут же понял, что это доспехи принца Гэйнора Проклятого, переливающиеся багровым, желтым и снова алым цветами, а за Гэйнором собрались ряды людей сосен с неподвижными бледно-зелеными лицами, с горящими зелеными глазами; их зеленые тела прямо держались в седлах зеленых коней. Корум развернулся лицом к ним, слыша, как Илбрек кричит Гованону на другом конце поля:
— Осторожнее, Гованон, это Гоим!
Но Корум не увидел, как Илбрек и Гованон схватились с этой жуткой женщиной фой миоре, и у него не было времени даже окликнуть их, ибо принц Гэйнор послал коня вперед, и Корум успел услышать лишь давний знакомый звук рога, которым Гованон сбивал с толку гулегов и псов Кереноса.
Герб Хаоса, восемь стрел, ярко пламенел на нагруднике Гэйнора, когда тот мчался вперед, и меч в его руке менял цвета: золотой, серебряный, небесно-синий, а из-под плоского гладкого забрала шлема звучал злобный голос Гэйнора:
— Наконец я сойдусь с тобой лицом к лицу, Корум, ибо пришло время!
Корум вскинул круглый щит, и меч Гэйнора врубился в его серебряный обод. Своим лунным Предателем Корум нанес мощный удар по шлему Гэйнора, и тот вскрикнул, когда клинок чуть не разрубил металл.
Выдернув свой меч, Гэйнор помедлил.
— У тебя новый меч, Корум?
— Да. И зовут его Предатель. Он тебе нравится, Гэйнор? — засмеялся Корум, видя, что его старый враг растерян.
— Я не думаю, брат, что твоя цель — уничтожить меня в этом бою, — задумчиво сказал Гэйнор.
Неподалеку Медбх дралась с отрядом гулегов, но, прежде чем туман снова скрыл ее, Корум понял, что перевес на ее стороне.
— Почему ты называешь меня братом? — спросил он.
— Потому что наши судьбы тесно сплетены. Потому что мы те, кто мы есть…
Корум снова подумал, не говорило ли пророчество старухи именно о Гэйноре, не его ли он должен опасаться. «Бойся красоты, — сказала она, — бойся арфы и бойся брата…»
Издав боевой клич, Корум бросил своего смеющегося коня на Гэйнора; снова взметнулся Предатель и рассек наплечник Гэйнора, так что тот вскрикнул, а его доспехи вспыхнули гневным алым пламенем. Трижды он нанес удары Коруму, пока вадхагский принц пытался высвободить свой меч, но все три удара пришлись по щиту, и у Корума лишь онемела рука.
— Мне это не нравится, — сказал Гэйнор. — Я ничего не знал о мече Предателе. — Помолчав, он заговорил другим тоном, в котором звучала надежда: — Как ты думаешь, Корум, он сможет убить меня?
Корум пожал плечами.
— Этот вопрос ты должен задать Гованону, кузнецу-сиду. Он выковал этот меч.
Но Гэйнор уже развернул коня, потому что из тумана показались мабдены с факелами, пламя которых оттеснило воинов сосен, ибо больше всего эта часть воинства фой миоре, древесное братство, боялась огня. Выкрикнув приказ, Гэйнор бросил своих людей на мабденов и скоро затерялся в гуще людей сосен, еще раз избежав прямой стычки с Корумом, ибо Корум был единственным среди смертных, внушавших страх Гэйнору Проклятому.
На мгновение Корум очутился в одиночестве, не зная, ни куда делись его враги, ни где его друзья, но со всех сторон из зябкого тумана до него доносились звуки битвы.
Из-за спины он услышал тихий стон, который становился все громче, пока не стал чем-то вроде блеяния, а затем низким печальным ревом, одновременно и тупым, и угрожающим. Корум вспомнил этот голос и понял, что его ищет Балар, не забывший, как Корум однажды ранил этого фой миоре. Принц опознал поскрипывание огромной плетеной боевой колесницы, ноздрей коснулся тошнотворный запах, зловоние гниющей плоти. Он с трудом справился с желанием оказаться как можно дальше от источника этого запаха и приготовился наконец сойтись лицом к лицу с фой миоре. Желтый Конь вскинулся на дыбы, взметнув копыта в воздух, но затем успокоился и напрягся, вглядываясь в туман теплыми умными глазами.
Корум увидел, как на него наступает темная масса. Она двигалась неверными ковыляющими шагами, словно пара ног с одной стороны была короче другой пары; тело существа было усеяно огромными скользкими пузырями, а голова моталась на шее, казавшейся сломанной. Корум увидел красный беззубый рот, водянистые глаза, беспорядочно размещенные с левой стороны головы, из сине-зеленых ноздрей при каждом вдохе и выдохе вылетали клочки сгнившей кожи, и животное, постанывая от боли, тащило повозку со своим хозяином. И в ней, ухватившись уродливой рукой за плетеную стенку колесницы, стоял Балар, ревя в бессмысленном гневе — все тело фой миоре было покрыто чем-то вроде густой спутанной шерсти с проплешинами плесени, которой покрывается гниющая пища, с пятнами желтых язв на участках голой кожи.
Лицо Балара было багровым и мятым, словно его жевали, на нем имелись раны, из которых свисали куски мяса и местами торчали кости, ибо Балар, как и его сотоварищи, медленно умирал, заживо сгнивая — результат слишком долгого пребывания в чужой плоскости. На левой щеке Балара открывался и закрывался какой-то проем, оказавшийся ртом, а над ним и провалившимся носом подрагивало единственное тяжелое веко мертвой плоти, прикрывавшее страшный ледяной глаз Балара. От крюка, пронзавшего веко, тянулся шнур; перекинутый через голову Балара, он уходил под мышку, и конец веревки был сжат двупалой рукой Балара.
Рев гремел все сильнее. Балар повернул голову в поисках Корума, и тому показалось, что с губ Балара сорвалось имя вадхага — они сложились, как бы произнося его, но Корум решил, что это ему показалось.
И вдруг, даже не предупредив Корума, Желтый Конь рванулся вперед — Балар как раз сделал движение рукой, чтобы открыть свой единственный глаз. Распластавшись в прыжке, конь оказался сбоку от гиганта, сразу же за его спиной. Корум успел выпрыгнуть из седла. Ухватившись за край повозки, он подтянулся и метнул первый из дротиков, который глубоко вошел в гниющую плоть промежности Балара.
Балар удивленно хрюкнул и стал озираться в поисках того, кто причинил ему боль. Корум со всей силой засадил второй дротик в грудь великана.
Балар нашел первый дротик и выдернул его, но явно не заметил второго. И снова принялся тянуть за веревку, открывавшую смертельно опасный глаз.
Подпрыгнув, Корум зажал в кулаке горсть жестких волос Балара и стал карабкаться по бедру гиганта, едва не свалившись, потому что вырвавшиеся волосы остались у него в горсти. Когда Корум всадил меч глубоко ему в спину, Балар дернулся, принц сорвался и, раскачиваясь в воздухе, повис на рукоятке меча.
Балар фыркнул и загудел, но продолжал держаться двумя пальцами за шнур, открывающий глаз. Второй рукой он хлопал по спине, но Корум успел ухватиться за другой пучок волос и снова полез наверх.
Балар покачнулся в колеснице. Животное, тащившее ее, поняло движение седока как сигнал к движению — повозка дернулась, и Балар чуть не рухнул навзничь с нее, но неловким движением успел восстановить равновесие.
Задыхаясь от запаха разлагающейся плоти, Корум вскарабкался еще выше по спине, пока не добрался до того места, где шнур уходил под мышку Балара. Корум рубанул по нему Предателем. Он наносил удар за ударом, а Балар, покачиваясь, ревел, испуская облака густого зловонного дыхания, — но наконец шнур был перерублен.
Теперь у Балара оказались свободными обе руки, и он пустил их в ход. Поймав Корума, он зажал его в огромном безжалостном кулаке так, что тот не смог пошевелиться, а уж тем более воспользоваться мечом.
Что-то буркнув, Балар опустил голову, и Корум, последовав его примеру, увидел, что Желтый Конь бьет копытами уродливую ногу Балара.
У фой миоре не хватило сообразительности заниматься одновременно Корумом и его конем, и, когда он наклонился к новому противнику, хватка его ослабла, и вадхагскому принцу удалось высвободиться и рубануть мечом по сжимавшим его пальцам. Один из них полетел на землю, и из обрубка потекла липкая сукровица, а Корум с такой силой рухнул на землю плашмя, что у него перехватило дыхание. Сморщившись от боли, он поднялся и увидел, что Желтый Конь стоит рядом и насмешливо смотрит на него; скрипучая колесница Балара опять исчезла в тумане. Ее седок продолжал вопить странным высоким голосом, который, как ни удивительно, в данный момент вызвал у Корума сочувствие к этому созданию.
Снова сев в седло, принц поморщился, догадываясь, какого размера синяк оставило это падение, и желтый конь с места рванул в галоп, минуя и размытые туманом группы сражающихся, и чудовищные очертания фой миоре. Высоко над Корумом блеснули рога; он увидел лицо, напоминавшее волчье, увидел белые клыки и понял, что это был Керенос, глава фой миоре. Завывая, подобно одному из своих псов, огромным, грубо скованным мечом гигант отбивался от нападающего на него всадника с золотыми волосами, сидевшего на мощном вороном жеребце в позолоченной сбруе из красной кожи, украшенной перламутром и жемчугами. Это был Илбрек, сын Мананнана, на своем коне Густая Грива. В руке у него был блистающий меч Мститель, и он вел бой с Кереносом, как в давние времена сражались его предки-сиды, откликнувшиеся на зов мабденов о помощи и примчавшиеся, чтобы избавить мир от Хаоса и Древней Ночи. Корум проскочил мимо него и увидел, как Гоим с лицом ведьмы и подпиленными зубами когтистыми руками тянулась к Гованону, а тот, осыпая ругательствами старую каргу, отбивался от нее топором.
Корум хотел остановиться и помочь старому другу, но Желтый Конь понес его дальше, где королева Медбх, стоя над трупом своего скакуна, мечом отражала атаку полудюжины красноухих псов, окруживших ее. Корум на скаку свесился с седла, не замедляя скачки, вспорол брюхо двум псам и крикнул женщине, которую любил:
— Прыгай ко мне за спину, Медбх! Скорее!
Королева Медбх подчинилась, и Желтый Конь, даже не заметив дополнительного веса, оскалил зубы и снова засмеялся, глядя, как псы прыгают вокруг него.
И тут туман исчез, и они оказались в дубовом лесу. Все дубы пылали холодным пламенем невообразимой яркости, освещая поле битвы. Все, кто еще дрался, опустили оружие и изумленно воззрились на горящие деревья. Нигде не было видно ни клочка снега.
И пять чудовищных фигур в пяти грубо сколоченных колесницах, которые тащили пять невообразимых животных, закрыли руками уродливые головы и завопили от страха и боли.
Хоть Корум и знал о происхождении заклятия, он ощутил растущее чувство тревоги. Повернувшись в седле, он прижал к себе Медбх, не в силах справиться с навалившимся на него ощущением — что-то не так.
Вассалы фой миоре растерянно заметались на месте, ожидая указаний от своих предводителей, но фой миоре гудели, стонали и содрогались, ибо в этом измерении они больше всего на свете боялись такого сочетания — дубов и пламени.
Прихрамывая и опираясь на топор, к Коруму подошел Гованон. Когти Гоим оставили у него на теле дюжину глубоких кровоточащих царапин, но лицо его было мрачно не по этой причине.
— Ну-ну, — проворчал он. — Ну и наколдовал нам Сактрик! Ох как я боюсь этих его знаний.
Корум мог только кивнуть в знак согласия.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯСИЛА КРЭГ ДОНА
— Когда в мир вторгается такой мощный мираж, — сказал Гованон, — от него очень трудно избавиться. Он на много лет поселится в умах мабденов. Я-то знаю, что прав.
Королева Медбх усмехнулась:
— Я думаю, что у тебя слишком мрачные мысли, старый кузнец. Амергин поможет малибаннам, вот и все. Наш мир избавится от всех врагов!
— Есть враги похитрее, — заметил Гованон, — и хуже всего то, что созданная ими реальность искажает правильное представление о вещах и понятиях..
Но Медбх лишь пожала плечами, пропустив мимо ушей его слова, и показала на фой миоре, которые гнали свои колесницы с поля боя, стараясь спастись от пламенеющих дубов.
— Смотрите! Наши враги бегут!
Подъехал Илбрек. Лицо его пылало, а на чистой коже остались следы схватки. Он засмеялся:
— Мы правильно сделали, что попросили помощи на Инис Скэйте!
Но ни Корум, ни Гованон не отреагировали на его слова, и Илбрек поскакал дальше. Время от времени нагибаясь в седле, он сносил головы тем воинам сосен и гулегам, что попадались ему по пути. Никто не пытался напасть на него — вассалы фой миоре пребывали в крайней растерянности.
Когда Медбх, спрыгнув с Желтого Коня, пошла ловить бесхозную лошадь, которую заприметила поблизости, Корум увидел, что через пылающий дубовый лес к нему едет принц Гэйнор Проклятый. Не доезжая футов тридцати, он бросил поводья.
— Что это? — спросил он. — Кто вам помогает, Корум?
— Думаю, вряд ли тебе стоит знать об этом, Гэйнор Проклятый, — ответил Корум. И услышал, как тот вздохнул.
— Ну, вы всего лишь хотите найти другое убежище, подобное Крэг Дону. Мы будем ждать рядом, и вы снова начнете голодать. Чего вы добились?
— Пока еще не знаю, — сказал Корум.
Развернувшись, принц Гэйнор двинулся вслед за отступающими фой миоре. И остальные — гулеги, псы Кереноса, воины сосен, — все, кто остался в живых, хлынули за ним.
— И что теперь? — спросил Гованон. — Последуем за ними?
— На расстоянии, — ответил Корум.
Его спутники начали собираться. Осталось их не больше сотни. Среди них был Амергин, верховный король, и Джери-а-Конел с раной в боку. Лицо Джери было бледным, а глаза полны страдания. Корум подошел к нему и осмотрел рану.
— Я наложил целебную мазь, — сообщил Амергин. — Но ему нужно средство получше, чем то, что у меня под руками…
— Это был Гэйнор, — произнес Джери-а-Конел. — Я не увидел его в тумане и не успел…
— У меня большой счет к Гэйнору, — сказал Корум. — Подождешь здесь или двинешься с нами за фой миоре?
— Если их конец близок, я хочу увидеть его, — ответил Джери.
— Быть по сему, — промолвил Корум.
И все они поскакали за отступающими фой миоре.
И фой миоре, и их сподвижники так спешили оказаться подальше от пылающего дубового леса, что не замечали у себя в тылу Корума и мабденов. Единственным, кто, оглядываясь, не скрывал удивления, был Гэйнор. Он не боялся пламени дубов. Он страшился только ада.
Что-то коснулось плеча Корума, и он почувствовал, как на нем устроилось маленькое тело. Это оказался черно-белый кот с глазами Сактрика.
— Как далеко простирается действие магического заклятия? — спросил Корум малибанна:
— Сколько необходимо, — ответил ему Сактрик. — Сам увидишь.
— А где Крэг Дон? Я и понятия не имела, что мы так далеко отошли от него, — заметила Медбх.
Но Сактрик не ответил. Он расправил позаимствованные крылья и снова улетел.
Амергин внимательно рассматривал полыхающие дубы.
— Такой простой мираж, — пробормотал он, — но с какой силой действует. Теперь-то я понимаю, почему ты опасался малибанна, Гованон.
Тот только хмыкнул.
— Я не могу отделаться от мысли, что мабденам было бы лучше погибнуть в этом бою, — помолчав, сказал карлик-сид. — В результате сегодняшнего союза будут страдать ваши потомки.
— Надеюсь, что нет, Гованон, — произнес главный друид, но все же нахмурился, задумавшись над его словами.
Корум заметил мелькнувшую за дубами тень. Всмотревшись в нее, он начал осознавать, что же это такое.
Фой миоре остановились. В их трубных и гудящих голосах стало слышно возбуждение. Вскидывая уродливые головы, они окликали друг друга, и в этом зове было что-то жалобное и детское.
Корум присмотрелся к высоким теням и покачнулся от внезапного головокружения.
— Это Крэг Дон, — сказал он. — Малибанн обманул их. Фой миоре вошли в каменные круги!
— Мой кот! — закричал Джери. — Сактрик еще там?
Маленький Спутник Героев пришпорил коня и во весь опор поскакал к фой миоре.
— Джери! — крикнул Корум, решив, что от боли в боку у него помутился рассудок. — Сактрик сам сможет защитить себя!
Но Джери его не услышал. Он уже доскакал до ближайшей группы воинов сосен и незамеченным проскочил мимо них. Корум решил догнать его, но Желтый Конь не сдвинулся с места. Корум всадил ему в бока шпоры, но не смог заставить сделать хоть шаг.
Коруму показалось, что каменные круги начали вращаться вокруг него. По мере их вращения пламенеющие дубы исчезали один за другим — и снова возникали и холодное небо, и белая равнина, и туман, отчего Корум чуть не ослеп. Он с друзьями по-прежнему стоял за внешним кругом монолитов, а в самом их центре оказались фой миоре. Какая-то сила попыталась втащить Корума во внутренний круг, его толкал мощный порыв ветра, но Желтый Конь уперся копытами в землю, а Корум вцепился в седло, успев заметить, что многих мабденов несет и крутит по мерзлой земле.
Вдруг раздался страшный рев, и Корум увидел, что фой миоре пытаются вырваться из внутреннего круга, но ветер отшвыривает их назад.
— Джери! — закричал Корум, но ветер относил его слова в сторону. — Джери!
Каменные колонны вращались все быстрее и быстрее, и наконец в седле остался лишь Корум. Даже Илбрек опустился на колени у ног Густой Гривы, рядом держался и Гованон — не отрывая глаз, он следил за тем, что происходило в самом центре Крэг Дона.
Корум увидел какие-то алые вспышки и понял, что это яростно борется с ветром Гэйнор Проклятый, медленно, но настойчиво пробивавшийся к группе мабденов; ветер то и дело сбивал его с ног, но он всякий раз ухитрялся подняться, и его доспехи продолжали переливаться тысячью разных цветов.
«Ты пытаешься уйти от своей судьбы, Гэйнор, — подумал Корум. — Но я тебе этого не позволю. Ты должен отправиться в ад».
Он вытащил меч Предатель, от которого шел лунный свет.
Тот, как живое существо, запульсировал в его руке. Корум решил остановить Гэйнора.
Ветер пытался сбросить его на землю, но, в отличие от Гэйнора, Корум не поддался паническому страху. Спрыгнув с Желтого Коня, он двинулся к Гэйнору. Налетевший порыв едва не сбил его с ног, но Корум устоял и, приблизившись к неприятелю, с мрачной решимостью преградил ему путь.
Металлическим кулаком Гэйнор нанес Коруму удар в лицо, одновременно вырвав у него меч, и вскинул клинок, чтобы окончательно поразить вадхагского принца. Доспехи Гэйнора стали сине-черными, а тем временем камни Крэг Дона вращались все быстрее и быстрее.
Корум увидел, как за спиной Гэйнора вырос Гованон и схватил его за запястье, но тот вывернулся из захвата и обрушил на кузнеца удар, предназначавшийся Коруму.
Второй раз Предатель поразил Гованона, и второй раз он остался в ране, а Гэйнор сорвался с места, миновав, наконец, последний круг.
Корум подполз к лежащему Гованону. Рана была ужасной. Кровь кузнеца-сида хлестала из распоротого Предателем тела и впитывалась в мерзлую землю. Корум вырвал лунное лезвие из бока Гованона и положил его большую голову себе на колени. Кровь уже отхлынула от. лица Гованона. Сид умирал. Ему оставалось жить несколько минут.
— Ты правильно назвал меч, вадхаг, — прошептал Гованон. — И меня постигла прекрасная смерть.
— Ох, Гованон… — вырвалось у Корума, но кузнец покачал головой.
— Я рад, что умираю. Мое время в этой плоскости подошло к концу. Для таких, как мы, вадхаг, нет места. Не здесь. И не сейчас. Еще никто не знает, что зараза малибаннов распространится по этой реальности и будет распространяться даже тогда, когда малибанны исчезнут. Если можешь, уходи отсюда…
— Не могу, — сказал Корум. — Тут женщина, которую я люблю.
— Ну, если так… — Гованон зашелся кашлем. Его глаза остекленели и закрылись. Дыхание прекратилось.
Корум медленно поднялся, не обращая внимания на могучие порывы ветра. Он увидел, что фой миоре все еще борются с ураганом, но рядом с ними уже почти никого не осталось.
Сквозь порывы ветра пробился Амергин и взял Корума за руку.
— Я видел, как погиб Гованон. Если бы мы успели доставить его в Кер Ллуд, может, котел вернул бы его к жизни.
Корум покачал головой.
— Он хотел умереть…
Амергин кивнул, и помолчав, взглянул на внутренний круг.
— Фой миоре еще сопротивляются вихрю, но большинствоих людей уже отправились в ад.
Тут Корум вспомнил о Джери и стал искать его глазами среди расплывчатых очертаний людей и животных. Ему показалось, что он увидел его — бледный и испуганный, Джери стоял у алтаря, отчаянно махая руками — но через мгновение он снова исчез.
Один за другим стали исчезать и фой миоре. Ветер больше не ревел между монолитами, каменные круги замедляли вращение, мабдены, поднимаясь, с радостными криками бежали к алтарю, на котором рядом со шкатулкой из бронзы и золота сидел маленький черно-белый кот.
Только Корум и Илбрек остались стоять над трупом своего друга, карлика-сида.
— Он произнес пророчество, Илбрек, — сказал Корум. — Он посоветовал нам, если сможем, оставить эту плоскость и куда-то уйти. Он считал, что наши судьбы больше не связаны с мабденамй.
— Может, так оно и есть, — согласился Илбрек. — Теперь, когда все кончено, думаю, вернусь к миру и покою моря, в королевство своего отца. Я не смогу тут отпраздновать победу вместе со своим старым другом Гованоном, он не сможет выпить со мной, не будет петь мне старые песни сидов. Прощай, Корум. — Он положил ему на плечо огромную руку. — Или ты отправишься со мной?
— Я люблю Медбх, — сказал Корум. — Поэтому я и должен остаться.
Илбрек медленно поднялся в седло Густой Гривы и без лишних слов поскакал по снежной равнине, возвращаясь на запад.
И только Корум смотрел, как он исчезает вдали.
ГЛАВА ПЯТАЯВОЗВРАЩЕНИЕ К ЗАМКУ ОУЙН
Вернувшись в Кер Алуд, все увидели, что зима исчезает на глазах и на смену ей приходит весна. Хотя осталось много разрушенных домов, которые предстояло отстраивать, и повсюду лежали трупы — их нужно было с соответствующими обрядами сжечь на погребальных кострах за стенами города, и хотя всюду в столице мабденов были видны следы хозяйничанья фой миоре — все были полны радости.
Амергин отправился в высокую башню, зачарованным пленником которой был когда-то (и откуда его спас Корум), нашел котел и обруч силы. Он показал их всем мабденам, вместе с ним вернувшимся в Кер Ллуд, как доказательство, что фой миоре навсегда исчезли с этой земли и Древняя Ночь изгнана навечно.
И они воздали почести Коруму как великому герою, спасшему их народ. Звучали песни о его трех походах, о его подвигах и отваге, но Корум ловил себя на том, что не может улыбаться, что чувствует не радость и возбуждение, а только печаль, ибо он скорбел по Джери-а-Конелу, вместе с фой миоре исчезнувшему в преисподней, он скорбел по карлику-сиду Гованону, погибшему от меча, названного Предателем.
Вскоре после прибытия в Кер Ллуд Амергин, взяв с собой черно-белого маленького кота и шкатулку из золота и бронзы, поднялся на самый верх башни. Всю ночь вокруг нее бушевал шторм без дождя, гремел гром и блистали молнии — и наконец, ближе к утру, Амергин вышел из башни. При нем не было шкатулки, но он нес на руках дрожащего кота. Амергин рассказал Коруму, что отношения с малибаннами полностью завершены, договор выполнен. Корум взял кота, у него больше не было глаз Сактрика, и отныне тот всегда был с ним.
Когда первые торжества завершились, Корум пришел к Амергину и попрощался с верховным королем, сказав, что хочет вернуться в Кер Махлод вместе с оставшимися в живых его обитателями и что этого хочет и женщина, которую он любит, королева Медбх. Амергин еще раз поблагодарил Корума и пообещал, что вскоре сам посетит Кер Махлод, потому что им еще о многом надо потолковать, и Корум ответил, что он с радостью будет ждать Амергина. На том они и расстались.
Они верхом двинулись на запад и по пути видели, что земля снова покрывается зеленью, хотя животные не торопились возвращаться; им то и дело встречались брошенные фермы, а в поселениях не было ничего, кроме трупов. Наконец они прибыли в Кер Махлод, город-крепость на коническом холме рядом с дубовой рощей и недалеко от моря. Тут они провели несколько дней, и как-то утром Медбх, проснувшись, склонилась над Корумом, погладила его по голове и сказала:
— Ты изменился, мой любимый. Ты стал таким мрачным.
— Прости, — ответил он. — Я люблю тебя, Медбх.
— Я прощаю тебя, — сказала она ему. — И я люблю тебя, Корум, — тем не менее, она запнулась, и глаза ее смотрели куда-то вдаль. — Я люблю тебя, — повторила Медбх и поцеловала его.
Ночь или две спустя, лежа в своей постели, Корум проснулся от ночного кошмара: принц видел свое же лицо, искаженное злобой, и услышал, как где-то за стенами Кер Махлода играет арфа. Он протянул руку, чтобы разбудить Медбх и рассказать ей о своем сне, но ее не было рядом, и когда он пошел искать ее, то нигде не мог найти. Утром он спросил, где она была, но Медбх объяснила, что, должно быть, он из одного сна сразу же перешел в другой, поскольку она всю ночь была рядом.
Проснувшись следующей ночью, Корум увидел, что она спокойно спит, но ему захотелось встать (он сам не знал, почему), облачиться в доспехи и повесить на пояс меч Предатель. Он вышел из замка, вывел Желтого Коня, сел в седло и двинулся в сторону моря, пока не добрался до осыпавшейся скальной гряды, от которой остался лишь утес, где высились руины — мабдены называли их замком Оуйн, а он — замком Эрорн. В нем он родился и в нем же до появления древних мабденов был счастлив.
Корум склонил голову к уху Желтого Коня и сказал своему, благородному уродливому жеребцу:
— Ты обладаешь огромной силой, конь Лагайре, и ты очень умен. Можешь ли перемахнуть через этот провал и доставить меня в замок Эрорн?
Повернув голову, Желтый Конь посмотрел на Корума теплыми бархатными глазами, и во взгляде его не было насмешки, а лишь озабоченность. Всхрапнув, он взрыхлил землю копытом.
— Сделай это, Желтый Конь, — попросил Корум, — и я отпущу тебя туда, откуда ты пришел.
Желтый Конь помедлил, но, кажется, согласился. Развернувшись, он двинулся рысью к Кер Махлоду, затем, снова повернувшись, рванулся в галоп. Он мчался все быстрее и быстрее, пока провал между материком и мысом, где стоял замок Оуйн, не оказался совсем рядом. В свете луны взлетали белеющие брызги, а океан ревел, как исчезнувшие фой миоре. Желтый Конь напрягся, прыгнул, и его копыта коснулись скалы на другой стороне. Наконец желание Корума осуществилось. Он спешился.
Желтый Конь вопросительно посмотрел на Корума, и тот спокойно ответил ему:
— Ты свободен. На тех же условиях, что поставил Лагайре.
Желтый Конь наклонил голову, повернулся и, перемахнув через провал, исчез в темноте. Коруму показалось, что за гулом моря он слышит голос, зовущий его со стен Кер Махлода. Не голос ли это Медбх?
Он решил не обращать на него внимания. Он стоял и рассматривал древние осыпавшиеся стены замка Эрорн. Корум помнил, как мабдены перебили его семью, а потом изуродовали его самого, лишив руки и глаза, и в данный момент он мог лишь удивляться, почему так долго и так преданно служил им. И сейчас ему казалось иронией судьбы, что в обоих случаях причиной была любовь к мабденской женщине. Но между Ралиной и королевой Медбх было различие, понять которое он не мог, хотя принц любил их обеих и они любили его.
Корум различил какое-то шевеление за разрушенными стенами и подошел к ним, думая, доведется ли ему еще раз увидеть юношу с золотым лицом и телом, которого он как-то видел здесь и которого звали Дагда. Заметив движение тени и отблеск пурпура в лунном свете, он крикнул:
— Кто здесь?
Ответа не последовало.
Он подошел ближе. Его рука коснулась изъеденного временем камня портала. Прежде чем двинуться дальше, Корум помедлил и снова крикнул:
— Кто здесь?
Что-то зашипело подобно змее. Что-то щелкнуло, брякнуло. На фоне лунного света, падавшего в проемы окон, Корум увидел очертания человеческого тела. Мужчина повернулся, показав Коруму свое лицо.
То было лицо самого Корума. Это был подкидыш Калатина, его Карах, от которого шел запах морской соли. Карах улыбнулся и обнажил меч.
— Приветствую тебя, брат, — сказал Корум. — Я точно знал, что сегодня ночью пророчество исполнится. Думаю, поэтому я и пришел сюда.
Карах ничего не ответил, а только улыбнулся, и где-то вдалеке Корум услышал тихие, зловещие звуки арфы Дагды.
— Но где же та красота, которой я должен бояться? — спросил Корум. И тоже выхватил меч. — Ты это знаешь, подмененный?
Но Карах еще шире расплылся в улыбке, блеснув белыми зубами, отчего его сходство с Корумом усилилось.
— Думаю, что стоит забрать у тебя мой плащ, — сказал Корум. — Знаю, что мне придется драться за него.
И они сошлись в бою, рубясь на мечах так, что искры, сыпавшиеся с клинков, освещали сумрачные помещения замка. Корум увидел, что они равны друг другу, искусство одного не уступает искусству другого, а сила — силе.
Они сражались, перемещаясь по полуразрушенным помещениям замка Эрорн. Они дрались на выщербленных плитах, на полуобвалившихся лестницах. Бой длился уже около часа, удар встречал такой же удар, обманное движение сталкивалось с такой же уловкой, но Корум стал понимать, в чем преимущество подмененного: тот не знал, что такое усталость.
Корум уставал, а энергия противника росла. Тот ничего не говорил, может, вообще не умел разговаривать, но его улыбка все ширилась, и в ней явно была видна насмешка.
Корум отступал. Ему оставалось лишь рассчитывать на свое умение обороняться. Карах вытеснил его из дверей замка Эрорн и загнал на самый край утеса, где Корум, собрав все силы, рванулся вперед. Противник этого не ожидал, и Предатель поразил его в руку.
Похоже, подкидыш даже не почувствовал раны и возобновил атаку с новой яростью.
Нога Корума скользнула по камню, он оступился, отлетел назад и упал. Меч вылетел из руки, и Корум отчаянно вскрикнул:
— Это нечестно! Нечестно!
И тут снова послышались звуки арфы. Казалось, зазвучали слова песни, Корум смог их расслышать: «Ах, этот мир всегда был таков. Как печальна участь героев, завершивших свой путь…»
И, словно наслаждаясь победой, подкидыш вскинул меч и неторопливо двинулся к Коруму.
Корум почувствовал давление в левой кисти. Его серебряная рука ожила по собственной воле. Он видел, как распустились ремни, вылетели шплинты, как серебряная рука взмыла в воздух и полетела прямиком к Предателю, блестевшему в лунном свете.
— Я сошел с ума, — пробормотал Корум. Но тут он вспомнил, как Медбх забрала его серебряную руку и произнесла над ней заклятие. Он, конечно же, забыл об этом — как и она.
Серебряная рука, выкованная Корумом, сжала рукоять меча сида. Подкидыш, вытаращив глаза, уставился на нее и со стоном отпрянул в сторону.
Серебряная рука с Предателем вогнала ему меч глубоко в сердце, и тот, издав вопль, замертво рухнул на землю.
Корум рассмеялся:
— Прощай, брат! Я был прав, что боялся тебя, но не тебе решать мою судьбу!
Арфа звучала все громче, и теперь ее звуки доносились из замка. Забыв о мече и о серебряной кисти, Корум вернулся к замку, перед которым теперь стоял юный Дагда, весь из золота, с резкими, правильными чертами лица, с глубоко посаженными насмешливыми глазами. Он играл на арфе, которая каким-то образом вырастала из него и была частью его тела. За спиной Дагды Корум увидел другую фигуру, в ней он узнал Гэйнора.
Корум пожалел, что забыл о мече.
— Как я ненавижу тебя, Гэйнор, — сказал он. — Ты убил Гованона.
— Случайно. Я пришел заключить с тобой мир, Корум.
— Мир? Ты мой самый заклятый враг и всегда будешь им!
— Послушай Дагду, — произнес Гэйнор Проклятый.
И Дагда заговорил — точнее, запел — обращаясь к Коруму:
— Ты тут не нужен, смертный. Сними с трупа подмененного свой плащ и оставь этот мир. Ты пришел сюда лишь ради одной цели. Она достигнута, и ты должен исчезнуть.
— Но я люблю Медбх, — сказал Корум. — И не оставлю ее!
— Ты любил Ралину, и в Медбх ты видел именно ее.
— Я говорю без злобы, Корум, — торопливо вмешался Гэйнор. — Поверь Дагде. Идем со мной. Он открывает дверь в ту страну, где мы обретем покой. Это правда, Корум, я как-то побывал там. Там нам представится возможность положить конец вечной войне.
Корум покачал головой:
— Может, ты говоришь правду, Гэйнор. Я вижу ее и в глазах Дагды. Но я должен остаться. Я люблю Медбх.
— Я говорил с ней, — сказал Дагда. — Она знает, что это неправильно — ты не должен оставаться в их мире. Ты не принадлежишь ему. Так иди же в ту страну, где вы с Гэйнором, наконец, найдете понимание. Это самая большая награда, что я могу предложить тебе, Вечный Воитель. Мне этого не досталось.
— Я должен остаться, — повторил Корум.
Дагда снова коснулся струн арфы. Музыка была нежная и радостная. Она говорила о высокой любви, о самоотверженном героизме. Корум улыбнулся.
Он поклонился Дагде, поблагодарил его за предложение и на прощание махнул рукой Гэйнору. Он вышел из древнего обветшавшего дверного проема замка Эрорн и увидел, что на другой стороне пропасти его ждет Медбх. Он улыбнулся ей, подняв в знак приветствия правую руку.
Но она не улыбнулась в ответ. В опущенной правой руке она держала какой-то предмет, который стала вращать над головой. Это была ее праща. Корум удивленно посмотрел на нее. Неужели она хочет убить Дагду, она ведь так доверяла ему?
Что-то вылетело из пращи и поразило его прямо в лоб. Он рухнул, но продолжал дышать, хотя череп принца был расколот и сердце сжималось мучительной болью. Он чувствовал, как кровь заливает лицо.
Он увидел, как над ним склонился Дагда, с сочувствием глядя на него. Корум злобно посмотрел ему в лицо.
— Бойся арфы, — высоким голосом ласково сказал Дагда, — бойся красоты, — он бросил взгляд по другую сторону провала, где стояла плачущая Медбх, — и бойся брата…
— Это твоя арфа отвратила от меня сердце Медбх, — произнес Корум. — Я был прав, что боялся ее. И я должен был бояться ее красоты, потому что она убила меня. Но брата я убил. Я прикончил Караха.
— Нет, — сказал Дагда и поднял татлум, что вылетел из пращи Медбх. — Вот он, твой брат, Корум. Судьба позволяла прикончить тебя лишь мозгом брата, перемешанным с известью. Медбх извлекла мозг из-под холма, из-под холма Кремм Кройх, и по моему указанию сделала татлум. Корума Серебряная Рука убил Кремм Кройх. Сам ты не должен был умирать.
— Я не хочу терять ее любовь, — Корум с трудом поднялся и, приложив правую руку к голове, почувствовал, как по ней потекла кровь. — Я все еще люблю ее.
— Я говорил с ней. Я рассказал ей о том, что предложу тебе, и объяснил, что она должна сделать, если ты откажешься. Тут тебе нет места, Корум.
— Это ты так считаешь! — собрав все силы, Корум рванулся к Дагде, но юноша из золота сделал жест, и тут же ниоткуда возникла серебряная кисть Корума, сжимающая его меч Предатель.
И, прежде чем меч вошел в сердце, поразив его точно так же, как сердце подкидыша, Корум успел услышать крик Медбх.
И еще он услышал слова Дагды:
— Теперь этот мир свободен от всех чар и полубогов.
И тогда Корум умер.
Так кончается Шестая и Последняя Книга о приключениях Корума, Принца в Алом Плаще.