Дуган прошелся к летнему кафе на улице Ойкономон и заказал узо. В ожидании выпивки он открыл конверт и достал банковскую книжку. На счет Спироса Диодоруса в банк «Олимпия» было переведено сто тысяч евро. Кроме того, в конверте имелись документы, подтверждающие его зачисление докторантом в афинский Политехнический университет.
По прошествии десяти минут официант наконец принес узо.
— Небыстрый у вас сервис, — сказал он.
Официант ушел, бормоча под нос:
— Филисе то коле му[12].
— Тебя туда часто целуют?
Официант обернулся с нескрываемым удивлением.
— Ты знаешь греческий?
— Я из Спарты, но мне объяснили, как разговаривать с афинскими официантами.
Чтобы добраться до банка «Олимпия», потребовалось сделать две автобусных пересадки. Он снял 300 евро. Солнце зашло, и зажглись фонари, так что он решил раскошелиться на такси до дома в студгородке, где ему сняли комнату.
В прихожей студенческого общежития было темно и пахло сыром фета и гашишем. Ища на ощупь выключатель, он въехал ногой в первую ступеньку и взвыл. Лестничный пролет озарила единственная лампочка, свисавшая на длинном проводе.
По лестнице навстречу ему спускалась молодая женщина.
— Почему вы не включили свет? — спросила она, приближаясь.
Он разглядел ее стройную фигуру, короткие черные волосы и маленький рот. На овальном лице обозначилась улыбка.
— Я только въезжаю. Не знал, где выключатель.
И вот она уже была прямо под лампочкой, отчего ее лицо стало черной маской. Она прошла мимо него, коснувшись грудью его левой руки. Свет погас.
— Вот, у стены, — сказала она, — перед первой и после последней ступеньки на каждом пролете.
Он услышал щелчок и тиканье таймера. Свет включился, и ее маска вновь стала лицом.
— Только въезжаете? А вы откуда?
— С Самоса, — сказал он и добавил, чтобы объяснить свой странный акцент: — Хотя мои родители жили на многих островах.
— А здесь бывали?
— В Афинах впервые.
Свет опять погас. Он протянул руку, повернул таймер, и свет зажегся. Он посмотрел в ее глаза с темной обводкой. Некоторые женщины достигают такого эффекта косметикой. Но здесь, по-видимому, имел место алкоголь или наркотики. Или все вместе. Ее улыбка чуть кривилась вправо.
— Вам лучше подняться, — сказала она, — пока опять не застряли в темноте на полпути.
Он поднялся до третьего пролета.
— Спасибо.
— Мы наверняка еще встретимся, — отозвалась она. — Я тоже живу на третьем.
И она вышла на улицу, темным силуэтом в свете фонарей.
Он прошел через холл до своей комнаты, открыл дверь и включил свет. Теснота была неимоверная. И прокуренный воздух. Облупленные бледно-желтые стены и узкая кровать вызывали гнетущее ощущение. Помимо кровати в комнате у окна имелся стол с лампой. Дуган дернул за шнур лампы, но безрезультатно — лампочки не было. Достав из сумки костюм и рубашку, он повесил все вместе на единственный крючок на обратной стороне двери.
Он подошел к окну, чтобы осмотреть источники света внизу. Окно выходило на кирпичную стену. Ну и черт с ним. Он решил пройтись по окрестностям кампуса, чтобы заново открыть для себя город, в котором последний раз был с семьей.
Он осторожно спустился по лестнице, перемещаясь между световыми таймерами, вышел из пансиона и повернул на улицу Панепистимиу. Политех располагался в нескольких кварталах.
Когда он был здесь последний раз, на похоронах отца Хелены, она рассказала ему, как ее мать провела почти две недели, забаррикадировавшись в здании студенческого клуба, откуда вещала на нелегальной радиостанции, призывая граждан Греции сплотиться и сбросить диктатора.
Годы спустя, как сказала ей мать, революция сработала, и в итоге полковник Пападопулос задействовал армию. Некоторые из выживших, как и родители убитых и раненых, винили ее мать за подстрекательские радиоэфиры.
Он прошелся по улице, где когда-то армейские танки прорвались в ворота. К его удивлению, они оказались закрыты.
Он услышал женский голос из-за спины:
— Эти ворота закрыты с семнадцатого ноября 1973 года.
Он обернулся и увидел молодую женщину, с которой встретился на лестнице.
— Встретиться с кем-то дважды за час — это то, что я называю совпадением или судьбой.
— Не то и не другое, — сказала она. — Я за вами следила — хотела понять, вы инакомыслящий студент или шпион правительства.
— И что вы думаете?
— Я решу, когда узнаю вас получше.
— Вы собираетесь узнать меня получше?
— Учитывая, что ваша комната соседняя с моей, это вполне реально.
— Откуда вы знаете, что моя комната соседняя?
Она улыбнулась.
— Это единственная свободная комната в общаге.
Где же он видел раньше эту дразнящую ухмылку? Он указал на ворота.
— Почему они закрыты с 73-го года?
— В знак продолжающегося сопротивления.
— Против кого? Разве Греция теперь не правовое государство?
— Кто-то так считает. Другие полагают, это просто ширма, за которой прячутся Штаты.
Он попробовал понять ее позицию. Была ли она сторонницей 17N?
— Ну а вы? Как вы считаете?
— Это долгая история. Закажите мне рецину, и я вас просвещу.
— По рукам.
— А зовут вас…
— Спирос Диодорус. А вас?
— Артемида.
— Сестра Аполлона, дева-охотница.
— Скажем так, просто охотница.
Он уставился на ее кокетливую улыбку. Артемида? Реальное имя или прозвище?
Она взяла его за руку и повела долгой дорогой вокруг Политеха.
— Это площадь Экзархия. Здесь обычно зависают студенты. Мне нравится кафе «Парнас».
— Дом твоего брата, Аполлона, а также Диониса с музами.
— Вижу, родную мифологию ты знаешь, — сказала она. — Но не слишком усердствуй. А то кажется, что ты это выучил на курсах по истории античности. И что, несмотря на твой вполне правильный греческий, ты не грек.
— Спасибо за совет.
— «Парнас» похож на старые кафе-аман — там вечно кто-нибудь из студентов играет рембетику на бузуке.
Он знал, что бузука — это такая длинная гитара, сужающаяся, как ваза, но два других слова были ему незнакомы, что, по-видимому, отразилось на его лице.
— В прежние дни, — сказала она, — были такие подпольные заведения по соседству, кафе-аман. А рембетика — это греческий блюз.
— Я это знал.
Ее губы снова изогнулись.
— Ну конечно, знал.
В кафе официант провел их к столику и зажег свечу.
— Желаете сделать заказ?
— Рецину для леди и узо для меня.
Глядя на нее в свете свечи, он понял, где раньше видел такую кривую улыбку. У Эллен Баркин в фильме «Море любви». И сразу вспомнил проникновенную музыкальную тему.
Официант принес им напитки и протянул ему счет.
— Мы закажем еще, — сказал он. — Я заплачу, когда мы будем уходить.
— Деньги вперед, — сказал официант.
Дуган хотел было возразить, но Артемида сказала:
— Здесь всегда возможна студенческая демонстрация с погромом и полицейской облавой. Владелец кафе не хочет потом собирать деньги по тюрьмам.
Дуган заплатил и добавил чаевых. Но официант бросил лишние евро на стол.
— Он против чаевых?
— Он подозревает, что ты хочешь подкупить его.
При виде бузукистов он вспомнил свой последний раз в Афинах. С Хеленой. Он оглядел столики.
— Ты кого-то ищешь?
— Бывшую жену.
— Почему ты думаешь, что она здесь?
— Она сбежала с одним бузукистом. Может, с кем-то из этих.
— Как ее зовут?
— Хелена. Греческая красавица, с лицом, сводящим с ума тысячи мужчин.
Артемида коснулась его руки.
— Но ты такой симпатчный — не могу представить, чтобы какая-то женщина ушла от тебя.
Он поднял стакан.
— За возможность узнать друг друга получше.
Она подмигнула ему и коснулась его бокала своим, а на ее губах обозначилась сардоническая улыбка.
— За инакомыслие! — сказала она громко. — Долой турок, британских империалистов и политиков, продавшихся американским капиталистам!
Студенты за соседними столиками подняли стаканы.
— Хопа!
Как он и подозревал, она симпатизировала террористам. С ней надо быть настороже, но он мог что-то узнать от нее. Так что он тоже поднял стакан:
— Хопа!
Официант вернулся и забрал чаевые.
Трое студентов на маленькой сцене настроили свои бузуки. Их звучание резануло ему слух, но он поднял стакан в их сторону.
Мужчина средних лет с седыми подкрученными вверх усами встал и мягко запел рембетику:
…Руки исколоты морфием, точно наколками,
Ненависть душу терзает… Дай мне снова умереть…
В бессчетный раз забыться смертным сном…
Артемида вздохнула.
— Так грустно и так романтично.
Она снова коснулась его руки. Ее взгляд говорил ему, что этой ночью одна из комнат на третьем этаже будет пустовать. Он подумал о заложнице, которую должен был спасти, и отвел руку.
Она широко раскрыла свои темные глаза в удивлении и повела плечами.
Несколько молодых человек заняли место старика и встали полукругом, положив руки друг другу на плечи, и стали танцевать. Остальные звенели стаканами в ритме танца.
Внезапно музыку заглушили крики с улицы. Воздух наполнился запахом жженой резины. Студенты ломанулись к выходу.
— Анархисты устроили демонстрацию и жгут покрышки. Идем, посмотрим, как будут орудовать полицейские.
— А это не опасно?
— Если не будем вмешиваться, — сказала она и вывела его на площадь Экзархия. — Это больше представление, чем бунт.
Протестанты шагали, поднимая самодельные знамена. Из-за угла возникли в боевом порядке полицейские, с дубинками наготове.
Одна из женщин бросила в них камень, и он отскочил от щита. Когда же она развернулась, собираясь затеряться в толпе, Дуган замер. Ее лицо показалось ему знакомым. Она шла за высоким одноруким демонстрантом и передала ему что-то. Он засунул это в подколотый рукав. К ним приближался полицейский, подняв дубинку.