— Эта чертовка, Никки, засветилась. Алексий, ты должен избавиться от нее, сейчас же.
— Что ты несешь?
Теодор достал диск.
— Твоя драгоценная Никки подставила нас.
— Не понимаю. Она помогла мне ограбить банк. Мы отметили ее именины. Я уверен, она предана нашему делу.
— Она, может, и преданна, — сказал Теодор, жуя шоколад, — но она раскрылась.
— Не понимаю. Ограбление и побег прошли чисто.
— Твоя чистая подружка стала телезвездой!
— Каким образом?
Мирон махнул костылем Теодору.
— Давай, показывай.
Теодор подошел к стойке, отодвинул инструменты и вставил диск в плеер.
— Камера наблюдения перед банком сняла лицо Рэйвен.
— Не может быть. У нее шлем с темным визором.
— Ты был так занят делом, что не заметил, как она геройствовала. Смотри.
И тогда он увидел, как Никки соскочила с «Харлея» и бросилась ловить ребенка. Мальчик стал молотить руками и сдвинул темный визор, открыв ее лицо.
— Уже завтра, — сказал Василий, — Интерпол распространит ее фото по всему миру, и они проведут цепочку от ограбления банка к нам.
Мирон отшвырнул костыль на пол и плюхнулся в кресло.
— Алексий, я знаю, ты считаешь ее своей женщиной. Она слишком много знает. Нельзя, чтобы она попала в руки Элиаде.
— Мне нужно время, чтобы вытянуть из нее остальные пророчества Тедеску.
— Уже слишком поздно. — Мирон топнул здоровой ногой. — Ты видел запись. Мы не можем рисковать, чтобы они через нее вышли на нас.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал?
— Как ты спланировал взрыв в Пирее?
— Я устанавливаю детонатор. Она подгоняет фургон к международному пассажирскому павильону. После взрыва мы бросаем фургон и возвращаемся на «Харлее».
— План меняется, — сказал Мирон. — Бомбу отвезет и взорвет Зубочистка.
— Почему Димитрий?
— Это последняя миссия Никки. Я сброшу таймер, чтобы ускорить взрыв.
— Но Зубочистка может пострадать, — сказал Йорго. — С самого 17 ноября вы двое были как братья.
— Почему теперь он должен умереть? — спросил Алексий.
— Он тоже поддался чарам Никки. Это делает его ненадежным. Он будет счастлив умереть как мученик.
— Возможно, — пробормотал Йорго, — если бы ему дали выбор.
— Ты оспариваешь мое решение? Может, хочешь быть вожаком?
Йорго покачал головой.
— В этом есть ирония — что он умрет от рук своих товарищей.
— Отец, неужели нельзя по-другому? Никки ужасно боится огня.
— Смерть есть смерть — что так, что эдак, — сказал Мирон. — Если ее схватят, люди Элиаде запытают ее, и она предаст нас. А может, они даже вытянут из нее пророчества Тедеску. Я буду милосерднее. Я сброшу таймер на три часа дня.
Мирон вскинул кулак. Остальные присоединились. Алексий тоже, но на миг позже других. Он понял, что отец это заметил. Мирон ничего не скажет, но как-нибудь проучит его. Даже когда он был мальчиком, его больше мучило ожидание наказания, чем само наказание.
Мирон был холоден как лед.
— Насладись ей сегодня как следует, сын. Завтра будет ее последний день на земле.
За годы он хорошенько прочувствовал на себе обоюдоострый клинок отцовской власти. С одной стороны — кипящая ярость. С другой — ледяная решимость.
Алексий напрягся, пытаясь выразить свои чувства в словах. Но смог произнести лишь:
— Да, отец.
Однако он не пошел сразу к себе домой, а направился в таверну. Алкоголь поможет ему овладеть женщиной, которую он полюбил, — первый и последний раз.
Глава двадцать первая
Рэйвен почувствовала, как в постель забрался Алексий, проснулась и потянулась. Он поцеловал ее в глаза, и по телу у нее разлилось тепло, но затем она увидела его грустное лицо.
— Мирон хочет разделаться со мной?
Он отстранился.
— Ну что ты, вовсе нет. Мой отец бы никогда так не поступил. Ты пытаешься настроить меня против него?
— Спроси его сам. И посмотришь на реакцию.
Алексий поцеловал ее в шею.
— Не хочу больше слышать об этом.
— Иногда, — сказала она, — я инстинктивно борюсь за жизнь. А иногда хочу умереть.
— Ты должна сказать мне одну вещь. Кое-кто слышал, как ты произносила пророчества Тедеску перед тем, как он умер.
— Кажется, это ты застрелил его, но я не помню.
— Ты должна попытаться.
Она напряглась, вспоминая тот день. Сестра Сойер повела ее в изолятор лечебницы, чтобы она увиделась со своим старым учителем. А все, что она помнила потом, это как отец говорит ей «Рэйвен, лети» и велит идти в общую комнату и подбодрить пациентов.
— Я пытаюсь, но у меня пусто в голове.
— Если ты любишь меня, пытайся сильнее.
— Прости, Алексий, но я ничего не помню. Наверное, мне для этого нужна помощь психиатра, но на это уйдет время.
Алексий молча прилег.
— У нас так мало времени.
Отвернувшись от него, она закинула ноги наверх и, взяв его руку, провела по своим шрамам, отмечавшим каждое ее заключение в лечебницу. Она хотела, чтобы он поцеловал их, как она целовала его шрамы. Но он не проявил готовности, и она выпустила его руку.
— Забудь.
Он повернул ее к себе и посмотрел на нее. Она поняла, что он хочет ее и намерен получить свое. Она попробовала выкинуть из головы все мысли, отключиться от происходящего.
«…думай о будущем. только о будущем…»
Может, если у нее получится вспомнить то, что он хочет…
«Рэйвен, лети», — подумала она, надеясь, что это сработает. Но без отцовского голоса ничего не вышло.
Алексий подложил подушку ей под спину. Меньше всего ей хотелось секса. И ей не верилось, что он вот так отымеет ее. Но именно так он и сделал. Ей было больно. Она сдерживалась, чтобы не стонать от боли при каждом его движении.
Наконец он слез с нее, тяжело дыша, и заснул.
Она сказала себе, что это не его вина. Это все его отец.
«…к чертям собачьим и отца, и сына…»
Но она решила, что он любит ее. Ведь он так хотел ее.
«…что ж. забирай своего эгоцентричного ублюдка…»
Чувствуя себя под защитой любимого мужчины, она провалилась в сон.
Во сне ее настигли болезненные образы из прошлого… Мама заставляла ее надевать в школу брюки и рубашку с галстуком. Все звали ее пацанкой. Довольно скоро она поняла, что мама таким образом пыталась сделать приятное папе, который всегда хотел сына. Рэйвен втайне красилась маминой косметикой и помадой. Так неумело. Один раз, когда папа куда-то уехал, мама позволила ей надеть женскую одежду и показала, как нужно краситься.
Когда она была подростком, она молилась, чтобы у нее появился брат, и тогда бы она могла быть дочкой для папы. Но когда мама покончила с собой, она поняла, что этого никогда не будет. Вот тогда она и начала слышать голос мертвой сестры-близняшки, которая теперь взяла себе имя Никки Аптерос.
Тем вечером, чувствуя себя под защитой Алексия, она стала отсчитывать назад свой возраст, чтобы отгородиться от неприятных мыслей. На четырнадцати она заснула.
Она проснулась на заре, одна. Алексий, должно быть, ушел в мастерскую Теодора, помогать перекрасить и высушить фургон перед тем, как ставить туда бомбу. Сегодня они поедут в Пирей. Она погрела кофе на плитке. У них ничего не выйдет со взрывом, потому что она предупредила полицию, и терминал будет под усиленной охраной. Потягивая кофе на кухне у окна, она смотрела, как восходит солнце над Акрополем, освещая Парфенон. Она отвела взгляд.
Бояться с утра — плохая примета.
Она собрала волосы в узел и надела черный парик. Обмотала грудь потуже. С джинсами и черным свитером никто не поймет, что она женщина. Она взглянула в зеркало и осталась довольна. Сегодня она покажет игру, достойную «Оскара». Она вышла и закрыла дверь за собой, вырвала два волоса из парика, поплевала на концы и приклеила один сверху, а другой внизу дверного косяка.
Вышла из здания через черный ход, перешла улицу и повернула за угол, к автомастерской. Как она и ожидала, двое из них — по-прежнему в масках — сушили феном голубой фургон, бывший до этого белым. Зубочистка заливал бензин в мотоцикл. Мирон занимался с бомбой, прислонив костыль к верстаку.
— Что он делает? — спросила она Алексия.
— Настраивает детонатор, чтобы добавить вам с Зубочисткой пару лишних минут для надежности.
— Зубочисткой? Я думала, что поеду с тобой.
— План поменялся. Мне надо в другое место.
— Ты бросаешь меня?
— Просто сгоняю на Кипр до завтра, любимая. Я вернусь, ты и заметить не успеешь. Зубочистка был ужасно рад, когда я сказал ему, что он поедет вместо меня.
Что-то было не так. Она коснулась стенки фургона. Голубая краска еще не совсем высохла, но толстяк Теодор и однорукий Василий уже закатывали «Харлей» внутрь, рулем к дверцам. Мирон засунул бомбу в рюкзак и передал сыну.
Алексий поставил рюкзак на пассажирское место.
— Зубочистка, помни: будь предельно осторожен до Пирея. Когда Никки увидит, что ты поставил бомбу и идешь назад, она откроет задние дверцы и сядет на мотоцикл. Ты только отъедешь, и бомба взорвется. Все будут смотреть на взрыв. Вы успеете уехать, пока никто не поймет, что случилось. Езжайте на тихую улицу, бросайте фургон и возвращайтесь на мотоцикле.
Когда «Харлей» был загружен, Василий закрыл задние дверцы фургона. Рэйвен скользнула за руль. Зубочистка забрался на пассажирское место рядом, держа рюкзак на коленях. Теодор поднял гаражную дверь.
Алексий прильнул к водительскому окну и прошептал:
— Я буду ждать тебя, Никки.
Она поняла, что он хочет сказать, что они снова займутся любовью, когда он вернется с Кипра. Может, тогда они заделают ребеночка. Назовут Ахиллом, если будет мальчик. Это должен быть мальчик. Алексий коснулся ее губ дрожащими пальцами. В глазах у него были слезы. В чем дело?
Она вывернула руль сильнее, чем нужно, и царапнула по стене гаража. Алексий отскочил в сторону.
— Что такое?
— Ничего. Просто у тебя такие грустные глаза.
Фургон выехал из мастерской, и дверь с лязгом закрылась за ним. Рэйвен выругала себя за то, что утром посмотрела на Акрополь. Она прониклась уверенностью, что это была плохая примета.