Студенты уехали, но не все. Самые закоренелые работяги каждый год оставались на шабашку – заработать побольше деньжат за первые две недели сентября, без необходимости кормить комсомольское начальство и делать отчисления в Фонд Мира.
Остающихся обычно очень интересовали два вопроса. Во-первых, отправят ли в сентябре группу на месяц в колхоз – отработавшие в стройотряде на картошку посылались по желанию, и, соответственно, могли задержаться в Коми еще дольше. Во-вторых, когда будет первая “война” – занятие по военной подготовке. Если пропуски прочих предметов прощались при последующей успешной сдаче зачетов, то на военной кафедре народ подобрался серьезный, за два подряд прогула можно было легко и просто пойти на отчисление. Поэтому уезжавшим был дан строгий наказ – немедленно по приезду ответить телеграммой на два этих жизненных вопроса.
Они и ответили. Но ответ к четверым оставшимся на шабашку бойцам нашего отряда не пришел. Вместо него неожиданно, как Карлссон из поднебесья, на голову студентам свалилась кавалькада из двух черных “Волг” и одного микроавтобуса. Один из десантировавшихся из “Волги” людей в штатском вежливо поинтересовался: а кто здесь, собственно, студент Свиридов И.П.? Насупившийся Свиридов сознался, что это он. Настырный штатский стал допытываться, кем ему приходятся остальные члены маленького коллектива. Шабашка без договора и трудовых книжек, с расплатой черной наличкой в те годы каралась достаточно строго и совсем помрачневший И.П. ответил весомо, но уклончиво: это со мной. Тут-то всех и замели…
Допрос развивался по всем правилам нелегкого искусства контрразведки: студентам, разведенным по разным комнатам, чекисты показывали грозные статьи из Кодекса, в конце которых стояли неутешительные цифры и грозили отсидкой; затем, перейдя из кабинета в кабинет и поменявшись таким образом клиентами, намекали что их долг старших товарищей помочь молодым и запутавшимся, а дело, при активной помощи следствию, можно спустить на тормозах; наконец, потребовали самим изложить историю своих прегрешений…
Ах, сколько интересных вещей выяснилось из сбивчивых студенческих показаний! Был обнародован весьма оригинальный, достойный Гудини трюк, испаривший с запертого склада пятьдесят новеньких ватников. Раскрылось инкогнито автора очень похожей и тем вдвойне обидной карикатуры на Муканаева, повешенной после отъезда начальства на дверь общежития: юмор, кстати, оказался с политическим душком – здоровенный первичный признак комсомольского вожака на той картине украшал перестроечный лозунг. Обрели бессмертие в протоколе (пылящемся, должно быть, до сих пор где-то в архиве) авторы и исполнители акции по подмене тушенки. Но главного и основного упорствующие и несознательные студенты сообщать никак не желали.
И тогда на стол торжественно, как каре тузов с джокером, была выложена пресловутая телеграмма. Была она лаконична, автор экономил деньги и надеялся быть понятым с полуслова: “ ВОЙНА ПОНЕДЕЛЬНИК ТЧК КОЛХОЗОВ НЕ БУДЕТ ТЧК ВОЗМОЖНЫ ДЕСАНТЫ[1] ТЧК ЭДИК “
Люди с чувством юмора, выслушав объяснение телеграммы, смеялись бы долго и весело. Но разочарованные в радужных надеждах глубинные бурильщики отобрали у шабашников подписки о невыезде и стали сочинять запрос в Первый отдел ЛИАПа на предмет подтверждения подлинности рассказанной истории. Кутерьма эта закончилась благополучно для всех участников, кроме Свиридова. Его вышибли из института и из комсомола. И правильно – ты не воруй ватники, не позорь ЛИАП и Питер, ты бы еще лаптей упер, сквалыга…
Пармский узник
Время действия: жаркий июльский полдень.
Место действия: окраина Пармы.
Шекспир, Стендаль и жаркий Апеннинский полуостров тут совершенно не при чем. Пармой именуется один из рабочих посёлков, пригородов Усинска. Про американские Москву, Каир, Афины все наслышаны, но и на карте России подходящего масштаба можно найти массу интересных названий.[2]
А жара и в Коми летом такая бывает, что хоть ватник снимай. Так вот, сидят расслаблено на этой жаре пятеро студентов-стройотрядовцев, лениво беломоринами затягиваются. Объект маленький, на отшибе, раствор не подвезли, других работ нет, делать абсолютно нечего. И, лениво сплюнув в сторону валяющейся неподалеку бочки из-под бензина, сообщает безразличным тоном студент-бригадир своим подчиненным следующий факт: оказывается, все бензиновые бочки вообще и эта в частности, имеют крайне любопытную особенность, связанную с размерами и конструкцией сливного отверстия. Якобы, если опустить в это отверстие мужскую, пардон, мошонку, то туда она пройдет вполне свободно, но обратно её не вытащить никоим образом.
Дело банальное, мало ли о чем мужики между собой от безделья болтают, и к факту сообщенному отнеслось большинство вполне равнодушно: много, дескать, на свете очевидного-невероятного. Но на беду, случился в бригаде студент-зануда. В каждой студенческой группе имеются один-два таких организма,[3] глядя на которых, преподаватели жутко ностальгируют по добротным, вымоченным в соленой воде розгам и по рассыпанному в углу сушеному гороху. Всё-то они, зануды, знают, обо всем спорят, ничего на веру не принимают.
И начинает этот организм, по обыкновению, жарко спорить с бригадиром, не может, дескать, такого никогда быть. Бригадиру спорить не хочется, ему и так жарко, и он лениво посылает зануду подальше, мол я знаю точно, а ты салага, моря не видел, службы не знаешь, не мешай расслабляться. Чем еще больше зануду распаляет. Подойдя к бочке, ощупывает этот Фома упомянутое отверстие, засунув при этом другую руку в штаны, и, возвратившись, предлагает бригадиру пари на бутылку водки, утверждая, что проделает пресловутое действо и даже повторит на бис. Бригадир его, естественно, снова посылает, начиная слегка злится. Не нужно ему это пари, не нужна ему эта водка, и уж совсем не нужен травматизм на производстве. Зануда возбуждается до полного неприличия, ставка пари растет, на бригадира сыплются упреки в жадности, трусливости, лживости и некомпетентности. Когда ставка доходит до четырех бутылок, стоящих, кстати, в четыре раза дороже, чем на материке, взбешенный занудой бригадир соглашается.
Бочка быстренько откатывается от сторонних глаз в дальний угол объекта, за забор, и устанавливается вертикально, отверстием вверх. Бригадир призывает всех в свидетели, что опыт совершается вполне добровольно и вопреки его, бригадира, предупреждениям, условия пари ещё раз подтверждаются, и зануда с приспущенными штанами горным орлом вспархивает на вершину бочки. Поёрзал, устраиваясь, и – Алле гоп! – полдела сделано. Алле гоп! – черт, что за дела, зануда чуть склоняется на бок, шарит рукой под седалищем и снова делает слабую попытку приподняться. А бригадиру явно наплевать на водку, он свой кайф ловит, глядя, как на лице доставшего его салаги нарастает дикая смесь непонимания, недоверия, уязвленной гордости и тихого ужаса…
А фокус тут в следующем, объясню на примере, мало ли какой дурак эти строчки прочитает и мало ли что из прочтения этого получиться. Возьмите, к примеру, два не слишком больших арбуза, положите в достаточно просторный мешок и попробуйте опустить, допустим, в баскетбольное кольцо. Туда они пройдут легко и свободно, один арбуз всегда ближе к центру отверстия и опуститься первым, второй за ним, а вот обратно они пытаются выйти одновременно, давят боками друг на друга и на стенки кольца, вытащить, не раздавив, невозможно. Простенькая такая, в общем, механика…
Устав от созерцания бесплодных потуг посрамленного зануды, бригадир смотрит на часы и буднично объявляет, что пора бригаде топать на обед в столовую, и если коллега желает составить им компанию, он может предоставить в его распоряжение свой карманный ножик; а если все-таки будет пытаться выиграть пари, то котлету и компот они ему из столовой доставят. Натрудивший в борьбе с коварным отверстием бесценное своё имущество зануда начинает нецензурно требовать немедленного освобождения. Его поддерживают свидетели: мол, пари бригадиром явно выиграно, открой, в чем фокус, освободи проигравшего и пошли обедать. Бригадир объясняет вышеупомянутую механику, только более грубо, и говорит, что не знает способов освобождения, кроме хирургических. Всё, приплыли. Ребята, где телефон, пора звонить 911.
Всем известно, как много стояло в нашей стране памятников В.И. Ленину. Но мало кто представляет, какая строгая дисциплина и иерархия царила в этой гигантской армии бронзовых, чугунных, каменных и бетонных Ильичей. Размеры вождя и материал, наличие кепки и броневика очень строго определялись местом его установки. Даже если какой-либо уездный Заплюевск имел и желание и средства для установки десятиметрового бронзового вождя на высоченном гранитном постаменте, никто из вышестоящего начальства такую установку не разрешил-бы, ибо полагались чугунные и бронзовые монстры лишь столицам союзных республик и крупным областным центрам, а вы, заплюевцы, получите себе Ильича гипсового, покрашенного, в натуральную величину, на скромном бетонном постаменте.
И стояла по городам и весям нерушимого Союза разнокалиберная лысая рать, каждый на своем месте, согласно чину и званию. Голуби, впрочем, гадили на всех одинаково, глупые птицы, никакого классового сознания…
А вот у жителей Пармы своего Ильича не было. Вообще. Никакого. Даже гипсовой головы, водруженной на бетонную стеллу, как вечная память профессору Доуэлю, не было. Не полагалось. Ведь Парма не являлась самостоятельной административной единицей, а считалась частью Усинска, хотя никак с ним не граничила, находясь в двенадцати километрах, и по количеству жителей была немногим меньше, а по занимаемой площади так даже и больше, за счет широко раскинувшихся одноэтажных балков и бараков.