Последствия этой подчиненности были для пармцев (пармчан?) весьма плачевными. Весь, к примеру, северный завоз оседал в усинском ОРСе, постепенно перекочевывая в усинские же магазины; за любой малозначительной бюрократической бумажкой приходилось тащиться опять же в Усинск, при отсутствии рейсового транспорта и т. д. и т. п. Начальство пармских предприятий тоже активно стремилось к самостийности – дураку ведь ясно, кому в первую очередь доставались выделяемые на Усинск лимиты, фонды, резервы, награды и премии. И вели эти сепаратисты-начальнички тихую, но яростную закулисную борьбу в стольном городе Сыктывкаре за превращение Пармы в самостоятельный поселок городского типа, а там, чем черт не шутит, и в город… Борьба эта, похоже, потихоньку двигалась к победному финалу. По крайней мере, недавно сгоревшее здание архива усинского суда, непонятно почему с давних пор расположенное в Парме, отстроено было заново гораздо большей площади, и на два этажа стало выше, и фронтон украсился хоть пока и пустующим, но всё же флагштоком, и грязную некогда лужайку перед зданием вымостили плитами с возвышением посередине.
Сиё возвышение предполагалось украсить, естественно, монументом В.И.Ленину, как символом обретенного суверенитета. Поэтому неудивительно, что когда в три часа одного прекрасного дня по Парме пролетел слух, что памятник уже доставили и уже везут устанавливать, на главную улицу высыпала немалая толпа желающих поиметь Ильича жителей.
Действительность не обманула великих ожиданий. По улице очень медленно, осторожно, едет пятитонный ЗИЛок, можно даже сказать ползет, а не едет. В кузове пятеро стройотрядовцев в спецовках осторожно придерживают с пяти сторон закутанный в брезент предмет, в котором без труда угадывается водруженная на постамент фигура. Следом за машиной идут, о чем то переговариваясь, еще десятка полтора студентов. Набежавшие зеваки пристраиваются вслед колонне, растянувшись еще на сотню метров. Настроение у всех самое радужное, разговоры веселые: собирающаяся через неделю расписаться парочка планирует уже возложение цветов к вождю и учителю; молодая мамаша радостно предрекает открытие в Парме еще до зимы своей поликлиники (повозите-ка больное чадо в минус сорок пять к врачу на попутке!); какой-то глазастый пацан клянется, что видит в прорехе брезента знаменитый ильичев поношенный ботинок…
Неизвестно, до каких еще высот воспарила бы пармская фантазия, но тут колесо грузовика угодило в довольно глубокую выбоину на дороге, и кузов встряхнуло. Монумент незамедлительно издал пронзительный вопль и задергался под брезентовыми складками… Публика замерла и оцепенела, потрясенная внезапным оживлением, а злонравная статуя, добавляя впечатления, разразилась длинной и несвязной матерной тирадой. Ерунда эти ваши шаги командора, господа классики…
Но любой шок когда-то проходит, и до участников шествия начинает доходить суть гнусного розыгрыша. Жизнь приполярная трудна, без чувства юмора пропадешь. Пармцы уважали шутки, розыгрыши, приколы, но здесь смеялись над святым и выстраданным, и мужская половина процессии, темнея лицом и сжимая кулаки, надвинулась на студентов.
Те, страшась незаслуженной расправы, торопливыми словами и жестами объясняют ситуацию, и настроение толпы вновь кардинально меняется, от праведного гнева к самому истеричному веселью. Хохочут все, иные от смеха не могут передвигаться, и отсмеявшись до икоты на обочине, трусцой догоняют колонну, чтобы вновь выпасть в осадок от очередной визгливой тирады псевдостатуи. Давясь от смеха, торопливо пересказывают эпопею вновь присоединяющимся, причем от многочисленных пересказов фантастических деталей явно добавляется, и получается уже, что взгромоздился придурок на бочку не из упрямства и тупости, а от яростной тоски по женскому обществу… И молодые аборигенки, из тех, кто побойчее, вслух пеняют экс-монументу за странноватый выбор, намекая на наличие в Парме более приятных и удобных точек приложения мужской силы… Пикантная тема вызывает поток анекдотов, забавных случаев и малоцензурных частушек, веселящаяся процессия все сильнее напоминает карнавал в Рио-де-Жанейро, правда без полуголых мулаток и наяривающего самбу оркестра.
На пике веселья грузовик сворачивает в гараж мехколонны и железные ворота захлопываются перед носом любопытствующих. Идите домой, граждане, заседание продолжается в узком кругу…
Казалось бы, чего проще: разъединить механический и органический объекты с минимальным ущербом для последнего, имея под рукой полный комплект всех необходимых инструментов. Минутное вроде дело. Но выясняется, что бензиновые бочки имеют еще ряд интересных особенностей. Досуха бензин из них не слить, остаток обычно испаряется, а бензиновые пары, как известно, от малейшей искры взрываются… Так что молоток с зубилом пришлось отложить в сторону, электродрель тоже забраковали, ну а автоген отсеялся еще в первом туре.
Пришлось пилить. Бочку, естественно.
Очень медленно (чтоб не нагревалось) и по большому радиусу (чтоб не отхватить чего лишнего). А клиент уже четвертый час, как в капкане, воет и извивается непрерывно, да ещё ко всему прочему ему и по нужде приспичило, ничего, браток, потерпишь, недолго осталось.
Через двадцать минут напряженной работы в чьей-то мудрой голове возникает вопрос: а почему, собственно, не пилить с двух сторон, двумя ножовками? Ещё через двадцать минут вдвойне напряженной работы встаёт вопрос номер два: а что, собственно, будет с клиентом, когда уже практически выпиленное и шатающееся тяжеленное донце бочки внутрь этой бочки провалится? Оторвет ли всё напрочь или только вытянет до размеров, достойных книги Гиннеса?
Пришлось оторваться от спасательных работ, отыскивать подходящую проволоку, сгибать из неё крючки и страховать это самое донце, лишив Гиннеса довольно оригинального рекорда…
А закончилось всё банально: бригадир неторопливо подошел к зануде (крепко прижимавшему к низу живота неровно выпиленный железный круг), с крайне брезгливым лицом легко, двумя пальцами, пропихнул на волю плененную часть тела, слегка изменившую цвет и размер, и иезуитски сообщил, что половину проспоренного он благородно прощает. За перенесенные страдания. Остальные спасатели пытались в это время вынуть дно бочки из сведенных судорогой пальцев…
А из ЛИАПа пришлось таки зануде уйти, слишком велика стала его нездоровая популярность. Прервала человеку карьеру какая-то гнусная ржавая бочка. Жаль. Жаль, что всем таким деятелям не попались свои бочки. А то ведь выросли, и выучились, и многие наверх поднялись, кое-кто и до самого верху. И экспериментируют теперь эти, поднявшиеся, что характерно, не со своими, а с нашими яйцами…
Сидит себе наш персонаж, довольный собой и жизнью, уже не на бочке, а в университетской читалке. Перевёлся, зачтя сданные экзамены, от греха подальше. Физические кондиции в норме, да и моральный ущерб не пошел впрок – занудствует парень по-прежнему. И не знает, каким непревзойденным хитом сезона стала в студенческих общагах его история. А город у нас большой, да тесный, и студенты вузов разных весьма активно общаются…
Сидит зануда, ничего кроме книжки своей не замечает: ни зашептавшихся за спиной сокурсников, ни любопытствующих взглядов, ни округлившихся внезапно глаз новой своей университетской подружки. А спустя минут десять вопрос был поставлен прямо:
– Дружище, ты всё у нас знаешь, мне тут вот слово непонятное встретилось…
– Какое?
– Да вот, б о ч к о ф и л и я…
Кое-что из жизни маньяков
Поганая история с одним нашим доцентом вышла. Не повезло.
Хотя никакой он был, если честно, не доцент. Звали его Александр Александрович, носил он звание кандидата технических наук, а по должности – заместитель заведующего кафедрой. А фамилию я не скажу, почему – поймете позже.
Но слово “доцент” стараниями сатириков стало уже нарицательным для обозначения целого подвида гомо сапиенсов, посему на нем и остановимся. Да звучит оно, согласитесь, короче, чем заместитель заведующего.
Так вот, этот заместитель с женой разошелся. И не так что: поссорились – ушла к маме. Все по полной программе: и разошлись, и развелись, и имущество поделили, и, наконец, разъехались.
Александр Александрович, как истинный интеллигент, был весьма далек от всяких исков и судебных разделов имущества. Потому весьма удивился, узнав что жена, десять лет просидевшая домохозяйкой после рождения сына (теперь – семнадцатилетнего бездельника) имеет, с учетом интересов ребенка, на заработанные доцентом в те годы машину, квартиру и прочее имущество больше прав, чем сам доцент. Не то чтобы был он жаден, даже наоборот, хотел оставить им большую часть нажитого. Но – сам, красивым и благородным жестом.
Но разошлись достаточно мирно, чему способствовали немалые заработки жены, нашедшей себя в набиравшем в те годы обороты кооперативном движении. Впрочем, Сан Саныч, занимавший неплохое место под солнцем в пока еще щедро финансируемом институте, был уверен, что в недалеком будущем кооперативы повторят печальную судьбу НЭПа… Но разошлись, повторяю, вполне благородно.
Это все была присказка. История начинается с переезда доцента на новую квартиру в результате размена совместной жилплощади. Квартирка была так себе – однокомнатная, на шестом этаже точечной двенадцатиэтажки….
…Шаги и веселый мат грузчиков затихали на узкой лестничной клетке. Вечерело. Доцент уныло осмотрел в беспорядке заваленные мебелью, узлами и коробками хоромы, влез в старые тренировочные штаны и принялся за созидательную деятельность.
А теперь вопрос: с чего начнет обживать помещение интеллигент в пятом поколении, чей дед заканчивал еще Императорский Университет? Правильно, начнет он с размещения ненаглядных своих книжек.