И все же, и все же… вовсе не в обычае метаморфов было искать общества человеческих существ или проявлять по отношению к ним малейшую теплоту. Для большинства людей, обитавших на Маджипуре, метаморфы были призраками давно прошедшей эпохи, существами нереальными, легендарными. С какой стати кто-то из аборигенов стал бы разыскивать Нисмайла в его уединении, предлагать ему себя, создавать настолько убедительную подделку любви и с таким рвением стремиться украсить его дни и оживить его ночи? В миг очередного приступа паранойи он представил себе, как Сэрайс в темноте возвращается к своему истинному облику и поднимается над ним, спящим, чтобы вонзить сверкающий кинжал ему в горло, мстя таким образом за преступления его предков. Но все фантазии такого рода были совершенной чепухой! Если бы местные метаморфы хотели убить его, то им не потребовалось бы прибегать к столь сложным методам.
Считать ее метаморфом было почти настолько же абсурдно, насколько полагать, что она им не была.
Чтобы избавиться от тревожных мыслей, Нисмайл решил снова вернуться к искусству. В один необыкновенно ясный солнечный день он вместе с Сэрайс направился к скале с красными суккулентами, взяв с собой чистый холст. Она затаив дыхание наблюдала, как он готовился к работе.
– Неужели картина целиком и полностью создается в твоем сознании? – спросила она.
– Именно. Я мысленно воображаю ту или иную сцену, преобразовываю, перестраиваю и усиливаю ее, а затем… впрочем, ты все это увидишь.
– А ничего, что я буду смотреть? Не помешаю?
– Конечно нет.
– Но если на картину наложится чья-то еще мысль…
– Этого просто не может случиться. Холсты настроены только на меня.
Он прищурился, привычным движением сложил рамку из пальцев, отошел на несколько шагов в одну сторону, в другую… В горле у него пересохло и першило, руки дрожали. Прошло столько лет с тех пор, как он занимался этим в последний раз: сохранились ли его способности? И навык? Он поправил холст и осторожно, не оставляя отпечатка, наложил на него мысленное изображение. Сцена была хороша! Яркие причудливые контрастные цветовые сочетания, неожиданные, можно сказать, вызывающие противопоставления элементов композиции, эта массивная скала, эти невероятные мясистые красные растения, увенчанные крошечными желтыми цветками, испещренный солнечными бликами лес… – да, да, это должно получиться, ему удастся передать и внешний вид, и сущность густой спутанной растительности джунглей, этого места, где меняются облики…
Он закрыл глаза… вошел в транс… затаил дыхание… А затем, резко выдохнув, перебросил сложившуюся в уме картину на холст.
Послышался негромкий удивленный возглас Сэрайс.
Нисмайл почувствовал, что все тело покрылось потом; он покачнулся и несколько раз глубоко вдохнул, но вскоре овладел собой и посмотрел на холст.
– Как красиво! – пробормотала Сэрайс.
Но он был потрясен тем, что увидел. Эти раздражающие диагонали… стертые и мутные цвета… тяжелое сальное небо, угрюмыми волнами нависающее от самого горизонта… – все это нисколько не походило на тот пейзаж, который он намеревался запечатлеть. Картина получилась неприятная и тревожная, нисколько не похожая на прежние работы Териона Нисмайла, – мрачная и болезненная живопись, извращенная непреднамеренными диссонансами.
– Тебе не нравится? – спросила она.
– Это не то, что сложилось в моих мыслях.
– Все равно… какое чудо – сделать картину таким вот образом, да еще столь прекрасную…
– Ты считаешь ее прекрасной?
– Изумительной! А что, ты не согласен?
Нисмайл пристально взглянул на девушку. Это? Прекрасно? Он пытался понять, льстит ли она ему, либо совершенно не обладает художественным вкусом, либо искренне восхищается тем, что он сделал. Эта вымученная живопись, это мрачное и чуждое произведение…
Чуждое!
– Тебе не нравится, – сказала она. На сей раз это был не вопрос, а утверждение.
– Я не работал почти четыре года. Вероятно, мне следует начинать постепенно, не торопясь, и тогда все понемногу встанет на свои места…
– Я испортила твою картину, – сказала Сэрайс.
– Ты? Не говори глупостей.
– Сюда примешалось мое сознание. Мое видение мира.
– Я же сказал тебе, что холсты настроены только на меня. Я могу находиться среди тысячной толпы, и это не повлияет на мою живопись.
– Но возможно, я отвлекла тебя, как-то вмешалась в твои мысли?
– Ерунда.
– Я немного прогуляюсь, а ты тем временем напиши другую картину.
– Нет, Сэрайс. И эта получилась отлично. Чем больше я смотрю на нее, тем больше она мне нравится. Знаешь что: давай пойдем домой, поплаваем, съедим двикки и займемся любовью. Как тебе такой план?
Он снял холст с подрамника и скатал его в трубочку. Но ее слова подействовали на него сильнее, чем он был готов признать. Вне всякого сомнения, в процесс его живописи вмешалось нечто странное. Что, если она все же сумела каким-то образом повлиять на него, если скрытая за очаровательной внешностью молодой женщины сущность души метаморфа каким-то образом отразилась в его собственной душе, окрасив импульсы его сознания чуждым оттенком…
Они молча шли вдоль речки. А когда оказались на лугу, где росли болотные лилии и где Нисмайл впервые увидел метаморфа, он вдруг как бы со стороны услышал свой голос:
– Сэрайс, я должен у тебя кое-то спросить.
– Что?
Он не хотел задавать этого вопроса, но не мог сдержаться.
– Ты не человек, не так ли? На самом деле ты метаморф, правда?
Она посмотрела на него широко раскрытыми наивными глазами, ее щеки зарделись.
– Ты говоришь серьезно?
Он кивнул.
– Я – метаморф? – Она рассмеялась, но не очень убедительно. – Какая дикая мысль!
– Ответь мне, Сэрайс. Посмотри мне в глаза и ответь.
– Терион, отвечать на такой дурацкий вопрос просто глупо.
– Прошу тебя.
– Ты хочешь, чтобы я доказала, что я человек? Но как мне это сделать?
– Я хочу, чтобы ты сказала мне, что являешься человеком. Или же кем-нибудь еще.
– Я человек, – сказала она.
– И я могу этому верить?
– Это уже твое дело. Ты просил, чтобы я ответила, и я ответила. – Ее глаза сияли радостным блеском. – Разве я кажусь не человеком? Разве я веду себя не по-человечески? Я похожа на подделку?
– Возможно, я не в состоянии уловить разницу.
– А почему ты решил, что я метаморф?
– Потому что в этих джунглях живут только метаморфы. По– моему, логично. Даже несмотря на то… даже… – Нисмайл замялся. – Ладно, хватит. Я получил ответ на свой вопрос. Это было действительно глупо с моей стороны. Оставим эту тему. Ладно?
– Какой-то ты странный! Ты, наверное, рассердился на меня. Ты считаешь, что я испортила твою картину.
– Это не так.
– Ты не умеешь врать, Терион.
– Хорошо. Что-то – не знаю что – испортило мою картину. У меня получилось совсем не то, что я представлял.
– Тогда нарисуй другую.
– Так и сделаю. Позволь мне нарисовать тебя, Сэрайс.
– Я уже говорила тебе: не хочу.
– Но мне это нужно. Я должен увидеть, что происходит в моей собственной душе, и единственный способ выяснить это…
– Нарисуй двикковое дерево, Терион. Нарисуй хижину.
– Но почему бы мне не нарисовать тебя?
– Это будет мне неприятно.
– Ты все время крутишься вокруг да около. Ну что может быть в живописи такого…
– Пожалуйста, Терион.
– Ты боишься, что я увижу тебя и представлю на холсте в таком виде, который тебе не понравится? Я прав? Что, нарисовав тебя, я получу другой ответ на мой вопрос?
– Ну, пожалуйста…
– Позволь мне нарисовать тебя.
– Нет.
– Объясни почему.
– Я не могу, – беспомощно сказала она.
– Тогда ты не можешь отказаться. – Он принялся доставать холст из мешка. – Прямо сейчас, здесь, на лугу. Ну же, Сэрайс. Встань около ручья. Это займет всего несколько минут…
– Нет, Терион.
– Сэрайс, если ты любишь меня, то не станешь больше отказываться.
Это была неуклюжая попытка шантажа, и он сам устыдился своих слов. А Сэрайс они возмутили: Нисмайл увидел в ее глазах жесткий блеск, которого никогда не замечал прежде. Они долго и напряженно смотрели друг на друга. Наконец Сэрайс холодно, без выражения, произнесла:
– Не здесь, Терион. В хижине. Раз ты настаиваешь, я позволю тебе нарисовать меня там.
За весь оставшийся путь оба не проронили ни слова.
Нисмайл уже и рад был бы отказаться от своего решения. Он силой вынудил ее согласиться и почти жалел о том, что не может отступить с выигранной позиции. Но возврата к легким гармоничным отношениям первых дней быть уже не могло, и он должен был получить так необходимые ему ответы. Чувствуя себя неловко и скованно, он начал готовить холст.
– Где мне встать? – спросила она.
– Где угодно. Над ручьем. Возле хижины.
Ссутулившись, шаркая ногами, она поплелась к хижине. Нисмайл кивнул и, ощущая на душе неимоверную тяжесть, начал готовиться к входу в транс. Сэрайс с негодованием смотрела на него. В глазах у нее стояли слезы.
– Я люблю тебя, – во весь голос прокричал Нисмайл. Последнее, что он успел увидеть, прежде чем веки его сомкнулись, была внезапная перемена, произошедшая с Сэрайс: ее сутулость исчезла, плечи расправились, глаза ярко вспыхнули, на губах заиграла улыбка…
Когда спустя несколько секунд он открыл глаза, картина была готова, а Сэрайс робко смотрела на него, стоя в дверях хижины.
– Ну как? – спросила она.
– Взгляни сама.
Она подошла и встала рядом. Но не успела она поднять глаза на свой портрет, как Нисмайл крепко обнял ее за плечи. Она вздрогнула всем телом и прижалась к нему.
На картине на хаотическом беспредметном фоне из неправильных форм красных оранжевых и розовых пятен была изображена женщина с человеческими глазами, но ртом и носом метаморфа.
– Теперь ты узнал то, что хотел? – спокойно спросила она.
– Это тебя я видел там, на лугу? И еще два раза?
– Да.
– Но почему?..