Это не носило, конечно, всеобщего характера–иначе никакой революции просто не было бы. Но это не являлось и набором частных случаев–иначе не было бы многолетней ожесточенной гражданской войны.
«Яблоко, между прочим, я тебе положила, а не кому-нибудь»,–с укором отозвалась Ю.Надо, кстати, пошарить по карманам разгрузки насчет растаявших шоколадок и мятых высококалорийных батончиков. Иногда я перестаю понимать, кто, собственно, в нашей уютной компании настоящая Мама.
Компания тем временем окончила обеденный перерыв и потихоньку начала готовить оборудование–собирать портативную плазморезку, монтировать под нее вытяжку и так далее. Я со своей рукой на перевязи была тут практически бесполезна, так что Лу, неожиданно обнаружившая в своей тележке маленький туристический стульчик, передала его мне, не упустив случая пошутить про кресло-качалку, в котором так сладко предаваться воспоминаниям о первых годах революции.
Воспоминания… Если бы все, что кажется сегодня прошлым, являлось таковым на самом деле, жить было бы куда проще.
Всего три года назад мне казалось, что я обрела не то чтобы душевный покой, но определенную… стабильность, что ли, жизненную? Работа кладовщицы на машиностроительном заводе–занятие вполне уважаемое, ее, кладовщицы, общественная полезность вряд ли станет в ближайшее время поводом для политических дискуссий, и уж точно можно гарантировать, что никаких особых опасностей и конфликтов такая профессия не несет. Ну, если не считать наших раздолбаев-электриков, которые третий день делают вид, что с тельфером на четвертом пролете все нормально. А так–в принципе, поводов для недовольства нет. Отработав свои шесть часов, многие даже к проходной не всегда спешат: прямо на территории завода расположен небольшой сферокинотеатр, само собой, спортзал с бассейном и тиром, в административном корпусе отвоевали себе пол-этажа под кружки и секции общественники. В прошлом году к нам прямо на завод приезжали Red Terror Machine, я их последний раз вживую на фронте еще видела, представляете? Выступали в четвертом, недостроенном цехе, и жгли так, будто тридцать лет где-то по дороге уронили. Я, впрочем, тоже вспомнила тогда про свой возраст только на следующее утро…
Словом, жизнь моя в последние годы была хоть и спокойной, но насыщенной. Вечерами, после спортзала, я усиленно поглощала пропущенные в свое время книжки и фильмы. Смешно сказать–я и до культового «Бронепоезда Предреввоенсовета» добралась только после отставки (средненький фильм, в общем-то, сразу после войны это, конечно, было открытие, но теперь мы стали куда более привередливыми и утонченными). Еще я начала заботиться о своем здоровье–ну, на элементарном уровне: не есть после шести, ложиться спать не позднее одиннадцати и так далее. Если свобода–это осознанная необходимость, то чертовски приятно осознавать отсутствие необходимости полночи прокручивать события прошедшего дня, ища зацепки к очередному гнусному делу, а потом в четыре утра подрываться по звонку и лететь на другой конец города, а потом полдня общаться с персонажами, которых по совести надо бы пустить в расход без разговоров, а по революционным законам даже пальцем тронуть невозможно.
Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью–тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весенний день, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую, меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегося со стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановилась на месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.
— Марьям, ты чего?–спросил Коля, настороженно осматривая человека, окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина в волосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчит расшитый под куфию шерстяной шарф–это в солнечный апрельский день! Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.
–Идите без меня, я потом, может, подойду,–я встретилась глазами со старым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.
–Марьям, ты уверена?–Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми, его можно понять–киношная совершенно ситуация, а в кино после такого, собственно, и начинаются самые интересные вещи.
–Пошли, пошли,–Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок и поволокла за собой, потом вдруг остановилась.–Тебе поднос брать?
–Не надо,–я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшего коллеги и соратника–приближающегося с той же скоростью, с какой Аврора и Коля уходили к столовой.
–Ну здравствуй, Оса,–позывной мой, принесенный с фронта, был, если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывался куда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, где не имелась бы своя Гюрза и Багира–это те, кому при раздаче не досталось «революционное» имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанном коллективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками, женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастую линия поведения в духе «не подходи–укушу» оказывается единственно верной. Что и отражалось в пафосно-«опасных» прозвищах.
–Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор?–спросила я, стараясь сохранять ровный тон.
–Я тоже очень рад тебя видеть,–невозмутимо ответил Матрос.–Как дела, как работа? С личной жизнью что?
–Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы в морду били.
–Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давай лучше ограничимся рукопожатием,–он протянул мне руку. Я огляделась по сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженно предупредила:
–Я вообще-то есть хочу, так что…
–Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или только своих пускают?
–Ты из какого леса выскочил?–я, наконец, позволила себе улыбнуться.–Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города, так что вроде никто пока завод не объел.
–Ну надо же, победивший коммунизм as is,–мы зашли в здание столовой, сняли верхнюю одежду, повесили ее здесь же, на стоящих без особого присмотра вешалках.–Поесть дают бесплатно, и даже куртки в гардеробе не воруют… Не воруют же?–настороженно переспросил он, остановившись.
–Какой сумасшедший позарится на твой тулуп в апреле месяце?–не выдержала я.
Где-то лет за семь до революции Матрос служил срочку на Северном флоте, в береговой части. Тогда как раз по частям прокатилась волна голодных бунтов из-за продовольственного кризиса в стране–солдаты, бывало, месяцами ели пустой суп без какого-либо намека на картошку. И вот молодой интеллигентный мальчик туманно-анархических убеждений стал агитировать сослуживцев устроить «военную стачку» к приезду в часть командующего флотом. Больших результатов не достиг, но, когда на него стуканули, случился крупный скандал, незадачливому анархисту приписали ни много ни мало–организацию теракта и вооруженного мятежа и в итоге посадили на пятнадцать лет. В тюрьме он прочитал кучу революционной классики, но, кажется, самый главный вывод, который из нее вынес,–о важности массовых расстрелов в деле построения справедливого общества.
Когда революция его освободила, он весьма энергично включился в политическую деятельность и вскоре оказался полномочным представителем Совета Коммун в Воронеже. В конце лета, когда начались публичные казни в Ростове, революционное правительство засыпали требованиями брать заложников и отвечать террором на террор. С разделением властных функций в те первые месяцы у нас было совсем плохо, так что суд и расправу творили зачастую по месту жительства. Пользуясь авторитетом центральной власти, Матрос успел расстрелять около сорока человек, родственников и членов семей бежавших на Юг бизнесменов и офицеров, пока не связалась с Москвой и не тормознула его местная милиция. После этого его самого едва не поставили к стенке, спас лишь авторитет старого «политзэка». С началом войны незадачливого комиссара отправили рядовым бойцом на фронт с первым же рабочим батальоном. Говорили, что и там его едва не казнили за жестокое обращение с пленными, но в этом я точно не могу быть уверена. О своих похождениях на фронте Матрос рассказывал в такой манере, что сложно было понять, когда он издевается, а когда говорит всерьез.
Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возле окна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснение происходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матрос совсем не спешил объясниться.
Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизору шли новости–текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась, услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетила с официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественно встречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, Лидером Африканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, Героем Народа и прочая, прочая, короче–легендарным Товарищем Тэ.Встреча двух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой до неприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, наверняка снимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-»фидельке». Стиль этот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего времени в основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочего государства обезьянничать, вводя «социалистические» фраки, смокинги, вицмундиры и ордена с лентами к ним.
И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председатель вступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назад в нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью. Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхронно произвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнул каблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл, задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ, высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкой величиной в дв