Люси и Сьюзен увидели, как что-то темное стекается к ним со всех сторон. Сначала это напоминало черный туман, стелющийся по земле, потом – черные штормовые волны, которые, надвигаясь, вздымаются все выше, и наконец стало тем, чем было на самом деле, – движущимися лесами. Все деревья мира спешили предстать перед Асланом. Однако, приближаясь, они все меньше походили на деревья, и когда вся толпа, кланяясь, приседая и приветственно размахивая руками, собралась вокруг Люси, то девочка увидела, что все они приняли человеческое обличье. Бледные девушки-березы встряхивали головами, женщины-ивы отбрасывали волосы с задумчивых лиц, чтобы взглянуть на Аслана, царственные буки застыли недвижно, благоговея перед ним, огромные мужественные дубы, тонкие и меланхоличные вязы, пышноволосые остролисты (сами темные, но их жены сверкали, украшенные яркими ягодами) и веселые рябины – все склонялись и вновь выпрямлялись, крича: «Аслан! Аслан!» – кто хриплым, кто скрипучим, кто певучим голосом.
Танцующая толпа вокруг Аслана (потому что танец начался снова) стала такой тесной, хоровод – таким быстрым, что Люси растерялась. Она не могла бы ответить, когда заметила между деревьями скачущих людей. Один был юный, в одной лишь оленьей шкуре, с венком из виноградных листьев на голове. Лицо его казалось бы чересчур смазливым для юноши, не будь оно таким диким. Как сказал Эдмунд, увидев его через несколько дней: «Этот парень способен на что угодно – абсолютно на что угодно». У него было, похоже, много имен, Бромий, Бассарей, Овен – три из них. За ним следовала толпа девушек, таких же диких, как он сам. Появился даже, как ни странно, некто на ослике. И все смеялись, и все кричали: «Эван, эван, эвоэ-э-э».
– Это игра, Аслан? – вскричал юноша. И тотчас же игра началась. Однако, похоже, каждый имел свое представление о том, во что играет. Может быть, это были салки, но Люси так и не поняла, кто водит. Отчасти это походило на жмурки, только каждый вел себя так, словно именно ему завязали глаза. Это могли быть прятки, только никто никого не нашел. Вдобавок ко всему, человек на ослике, старый и неимоверно толстый, возгласил: «Освежающее! Самое время освежиться!» – и упал с ослика, а все остальные принялись взваливать его обратно, отчего у ослика создалось впечатление, что все это цирк, и он тоже попытался показать номер, пройдя на задних ногах. И с каждой минутой всюду все больше и больше разрастались виноградные листья! Вскоре это были не одни листья, но целые лозы. Они поднимались отовсюду, они оплетали ноги древесных людей и сбивали им шаг. Люси подняла руку – отбросить волосы с лица – и обнаружила, что отбрасывает виноградную лозу. Ослик превратился в сплетение лоз. Его хвост совершенно запутался, что-то темное повисло между ушами. Люси присмотрелась и увидела, что это виноградная гроздь. Везде было множество гроздьев – над головой, под ногами, повсюду.
– Освежающее! Освежающее! – ревел старик. Все начали есть виноград, и даже если у вас на родине есть превосходные оранжереи, такого винограда вы никогда не пробовали. Ягоды были чудесные, твердые и тугие на ощупь, а во рту они взрывались свежей сладостью. Девочкам никогда прежде не доводилось наесться ими вволю, а тут винограда было сколько угодно, и никто не требовал, чтобы они ели прилично. Кругом мелькали липкие, измазанные соком пальцы и, хотя все рты были набиты, смех не умолкал, и повсюду разносилось гортанное «эван, эван, эвоэ», покуда все внезапно не почувствовали, что игра (как бы она ни называлась) и праздник окончены. Тогда все бросились на землю и обратили лица к Аслану, ожидая, что он скажет.
В эту самую минуту взошло солнце. Люси кое-что вспомнила и прошептала Сьюзен:
– Сью, я знаю, кто они.
– Кто?
– Мальчик с диким лицом – это Вакх, а старик на осле – Силен. Помнишь, мистер Тумнус говорил нам о них, давным-давно?
– Да, конечно. Только знаешь, Люси…
– Что?
– Я бы не чувствовала себя в безопасности с Вакхом и его дикими девушками, если бы встретила их без Аслана.
– Я тоже думаю, что нет, – ответила Люси.
Глава двенадцатаяКолдовство и внезапное отмщение
Тем временем Трам и двое мальчиков подошли к темному низкому сводчатому проходу, который вел внутрь кургана, и два часовых-барсука (белые полосы на их щеках – вот все, что Эдмунд мог разглядеть) поднялись, обнажив зубы, и ворчливо спросили: «Кто идет?»
– Трам, – отвечал гном, – и с ним Верховный Король Питер из далекого прошлого.
Барсуки обнюхали руки мальчиков.
– Наконец, – сказали они. – Наконец.
– Дайте нам света, друзья, – попросил Трам.
Барсуки нашли факел сразу за аркой, Питер взял его и передал Траму.
– Пусть предводительствует Д.М.Д., – сказал он. – Мы не знаем дороги.
Трам взял факел и первым вошел в темный туннель. Там были холод, тьма, плесень и паутина, порою в свете факела проносилась летучая мышь. Мальчикам, которые с самого утра на железнодорожной станции находились на открытом воздухе, показалось, что они попали в ловушку или тюрьму.
– Слушай, Питер, – прошептал Эдмунд. – Посмотри на эти закорючки по стенам. Им ведь уйма лет. А все-таки мы старше. В наше время их еще не было.
– Да, – согласился Питер, – тут призадумаешься.
Гном шел впереди, потом повернул направо, потом налево, потом спустился на несколько ступенек, потом опять повернул налево. Тогда наконец они увидели свет – свет из-под двери. Теперь они были у двери центрального помещения и могли различать голоса – громкие и сердитые. Говорили так громко, что приближение мальчиков и гнома прошло незамеченным.
– Не нравится мне этот шум, – шепнул Трам Питеру. – Давайте послушаем минутку.
Все трое безмолвно застыли у дверей.
– Вы прекрасно знаете, – сказал голос («Это король», – прошептал Трам), – почему в Рог не протрубили на рассвете в то утро. Разве вы забыли, что Мираз напал чуть ли не раньше, чем ушел Трам? И мы сражались за свою жизнь часа три-четыре, если не больше. Я затрубил при первой же передышке.
– Вряд ли я это забуду, – донесся сердитый голос, – когда главный удар приняли мои гномы и каждый пятый из них сражен. («Это Никабрик», – прошептал Трам.)
– Стыдись, гном, – прозвучал низкий бас («Боровик», – сказал Трам). – Мы все сделали столько же, сколько гномы, и все меньше, чем король.
– Болтай что хочешь, мне все равно, – ответил Никабрик. – Или в Рог затрубили слишком поздно, или он не волшебный, но, так или иначе, помощь не пришла. Вы, вы, великий ученый, магистр магии, вы, всезнайка, – вы все еще предлагаете возложить надежды на Аслана, и короля Питера, и всех остальных?
– Должен сознаться… я не могу отрицать, что я глубоко разочарован результатами предпринятой операции, – донесся ответ («Это будет доктор Корнелиус», – прошептал Трам).
– Короче, – сказал Никабрик, – ваша котомка пуста, ваши яйца разбиты, ваша рыба не поймана, ваши обещания не сбылись. Тогда отойдите в сторону и не мешайте другим. Вот почему…
– Помощь придет, – отвечал Боровик. – Я – за Аслана. Имейте терпение, как мы, звери. Помощь придет. Может быть, она уже у дверей.
– Пф-ф! – фыркнул Никабрик. – Вы, барсуки, уговорите нас ждать, пока небо упадет и мы все сможем ловить жаворонков. Говорю вам, мы не можем больше ждать. Продовольствие на исходе, в каждой стычке мы несем слишком большие потери, наши сторонники разбегаются.
– А почему? – спросил Боровик. – Я отвечу. Потому что между ними ходят слухи, что мы вызвали королей из далекого прошлого, а короли не откликнулись. Последнее, что сказал Трам уходя (скорее всего навстречу смерти), было: «Если вы протрубите в Рог, пусть войско не знает, зачем это и на что вы надеетесь». Однако, похоже, все узнали в то же самое утро.
– Лучше сунь свое серое рыло в осиное гнездо, чем намекать, будто это я проболтался, – сказал Никабрик. – Возьми свои слова обратно или…
– Прекратите же, вы оба, – сказал король Каспиан. – Я хочу знать, к чему Никабрик клонит. Что такое мы должны сделать? Но прежде я хочу знать, кто эти двое посторонних, которых он привел на совет и которые стоят здесь, открыв уши и закрыв рты.
– Это мои друзья, – отвечал Никабрик. – А какое право у вас самого находиться здесь, кроме того, что вы друг Трама и барсука? А этот старый дурак в сером балахоне – какое право у него? Только то, что он – ваш друг. Почему же мне одному нельзя привести своих друзей?
– Его величество – король, которому ты обязан верностью, – сурово произнес Боровик.
– Придворные манеры, ага, – ухмыльнулся Никабрик. – Однако в этой норе мы должны говорить начистоту. Вы знаете – и он знает, – что этот мальчишка-тельмарин будет королем нигде и ни над кем, если мы не поможем ему выбраться из ловушки, в которую он попал.
– Может быть, – сказал доктор Корнелиус, – ваши друзья хотят высказаться сами? Отвечайте, кто вы и что вы?
– Превосходительный господин доктор, – донесся тонкий, жалобный голос. – С вашего разрешения, я только бедная старуха и очень обязана его превосходительному гномству за дружбу, уверяю вас. Его величество, благословенно его прекрасное лицо, не должен бояться бедной старухи, скрюченной от ревматизма и не имеющей пары поленьев, чтобы подложить под котелок. Я владею маленьким жалким искусством, не таким, конечно, как ваше, господин доктор, – немножечко чар и заклинаний, которые я с радостью применю против ваших врагов, если на то будет общее согласие. Потому что я их ненавижу. О да. Никто не умеет ненавидеть, как я.
– Это все очень интересно и… э… удовлетворительно, – сказал доктор Корнелиус. – Кажется, я теперь знаю, кто вы, мадам. Может быть, ваш другой друг, Никабрик, тоже расскажет о себе?
Серый, тусклый голос, от которого у Питера мороз пробежал по коже, ответил:
– Я алчу. Я жажду. Укусив, я вцепляюсь насмерть, и даже после моей смерти захваченное вырезают из тела моего врага и погребают вместе со мной. Я могу голодать сотни лет и не умру. Я могу лежать сотни лет на льду и не замерзну. Я могу выпить реку крови и не лопну. Укажите мне ваших врагов.