Вода там булькала, и поднималась она снизу — потому я и понял, что это родник, — но он был гораздо больше обычных ключей, круглый, как колодец, с мраморными ступенями. И такой чистой воды, как в этом роднике, я в жизни не видел. Мне показалось, стоит только туда окунуться, и лапа пройдет, но Лев сказал, что прежде чем купаться, надо раздеться. М-да… Вообще-то он не промолвил ни слова, но до меня как-то дошло…
Я хотел возразить, сказать, что раз не одет, то не могу и раздеться, но тут сообразил: драконы ведь вроде змей, а змеи, это всякий знает, сбрасывают кожу. «Может, он это и имел в виду», — подумал я, и давай скрестись да царапаться, — только чешуя во все стороны полетела. А потом запустил когти поглубже, и шкура слезла с меня, как кожура с банана. Спустя минуту я уже сбросил ее. Он валялась рядом — ну и гадость, век бы ее не видеть. Обрадовавшись, я поспешил к воде, но когда заглянул туда и увидел отражение, оказалось, что на мне та же чешуя. «Наверное, у драконов не по одной шкуре», — решил я. Ладно, содрал верхнюю, сдеру и нижнюю.
Сказано — сделано. Скоро эта шкура тоже валялась на земле, а я снова сунулся в воду. Но все повторилось сначала. «Сколько же мне с себя шкур сдирать?» — думал я, срывая когтями третью. Уж больно хотелось поскорее окунуть лапу. Но все оказалось бесполезно — под третьей шкурой обнаружилась четвертая.
— Да, — сказал Лев (или вроде как сказал), — ничего не получается. Дай-ка я сам тебя раздену.
К тому времени отчаяние одолело меня настолько, что забылся и страх перед его когтями. Я лег на спину.
Ну, когда он эту шкуру дернул, у меня чуть сердце не выскочило. Больно было так, как, наверное, никогда в жизни, но я знал, что с меня стаскивают проклятущую чешую, и это давало силы терпеть. Вроде как когда отдираешь присохшую болячку — хоть и больно, а все равно приятно. Понимаешь?
— А то нет, — кивнул Эдмунд.
— Ну вот, сорвал он с меня эту пакость, как я сам три раза срывал, только больнее, и бросил на землю. Шкура оказалась еще толще, грязнее и гаже, чем три первые. А я сделался гладким, как очищенный от коры прутик, и очень маленьким. Лев тут же схватил меня лапами — опять пришлось несладко, кожи-то на мне не было никакой — и швырнул в воду. Поначалу она показалась мне кипятком, но только поначалу. Не прошло и мига, как я уже плавал, нырял, плескался и чувствовал себя превосходно. А когда понял, что лапа меня больше не донимает, взглянул на нее и вижу — лапы-то и нет! Вместо нее рука, самая настоящая человечья рука! Ты представить себе не можешь, как я радовался, глядя на свои руки… хотя было бы на что глядеть. Мускулов у меня нет, то ли дело у Каспиана… Потом Лев вытащил меня и одел.
— Что, лапами?
— Не помню. Но как-то одел. Взгляни, на мне же все новое. А потом я сразу оказался здесь. И теперь думаю: может, это был только сон?
— Нет, точно не сон, — сказал Эдмунд.
— А ты почем знаешь?
— Ну, во-первых, на тебе и правда все новое. А во-вторых — да не во-вторых, а главное — ты ведь больше не дракон.
— Но если это не сон, так что же со мной было? — спросил Юстейс.
— Думаю, ты видел Эслана, — отвечал Эдмунд.
— Эслана! — повторил Юстейс. — Знаешь, за время нашего плавания я слышал это имя невесть сколько раз, и оно мне почему-то не нравилось. Впрочем, раньше мне много чего не нравилось. Я был таким, что и вспоминать противно.
— Ничего особенного, — возразил Эдмунд. — Если по-честному, то я, когда попал в Нарнию в первый раз, вел себя ни чуточки не лучше. Даже хуже. Ты был просто ослом, а я еще и предателем.
— Ладно, не надо пока об этом. Расскажи лучше про Эслана, — попросил Юстейс. — Он кто? Ты его знаешь?
— Правильнее сказать — он меня знает, — отозвался Эдмунд. — Эслан — Великий Лев, сын императора Заморья, спасший в свое время и меня, и Нарнию. Мы все его видели, но чаще других он является Люси. Может быть, мы как раз в его страну и плывем.
Оба умолкли. Над горизонтом погасла последняя звезда, и, хотя восходящее солнце заслоняли высившиеся справа горы, мальчики поняли, что пришел рассвет, ибо и небо, и залив окрасились в розовые тона (то есть сделались такого цвета, какого бывают розы). В лесу закричала птица — вроде как попугай, послышался шум, и наконец запел Каспианов рог. Лагерь пришел в движение.
Трудно описать, как все обрадовались, когда Эдмунд вернулся к завтраку с раздраконившимся Юстейсом. Тот уже оправился от потрясения, а потому без утайки рассказал спутникам, как его угораздило превратиться в дракона. Многих это заставило задуматься о судьбе Октесиана: был ли несчастный лорд съеден первым драконом или этот дракон и был несчастным заколдованным лордом? Все драгоценности, кроме браслета, исчезли вместе со старой одеждой Юстейса, а идти в драконью пещеру за новыми сокровищами не хотелось никому, а Юстейсу меньше всех.
Спустя несколько дней пахнущий свежей краской корабль с новой мачтой и изрядным запасом снеди был подготовлен к отплытию. Но прежде чем отчалить, Каспиан распорядился высечь на отвесной гладкой стене высившегося над заливом утеса следующие слова:
ДРАКОНИЙ ОСТРОВ.
ОТКРЫТ КАСПИАНОМ X, КОРОЛЕМ НАРНИИ И ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ, ПРОЧАЯ,
НА ЧЕТВЕРТОЕ ЛЕТО ЕГО ДОСТОСЛАВНОГО ПРАВЛЕНИЯ.
КАК МЫ ПОЛАГАЕМ, ЗДЕСЬ ВСТРЕТИЛ СВОЮ ПОГИБЕЛЬ ЛОРД ОКТЕСИАН.
Конечно, сказать, что с этого момента Юстейс сделался совсем другим, значило бы несколько забежать вперед. Скорее, он начал становиться другим. Порой ему случалось вернуться к своим прежним замашкам, но не станем корить его, ибо в целом лечение шло успешно.
А вот с браслетом лорда Октесиана история вышла любопытная. Юстейс, который был сыт им по горло, носить браслет не захотел и отдал Каспиану, который в свою очередь предложил украшение Люси. Но и та не проявила к нему интереса. Тогда король подкинул браслет в воздух со словами: «Лови, кто поймает!» В тот миг все стояли как раз под утесом, глядя на надпись. И надо же такому случиться: взлетевший высоко вверх золотой ободок зацепился за крохотный, незаметный снизу каменный выступ и остался висеть на стене, поблескивая на солнце. Возможно, он висит там и по сей день.
Глава 8Двачудесных избавления
Драконий остров уже порядком всем надоел, и покинули его с радостью. Едва корабль вышел из залива, паруса наполнил свежий попутный ветер, и уже ранним утром следующего дня впереди показался новый остров — тот самый, что был виден с высоты драконьего полета. Он оказался невысоким, покрытым зеленью и населенным лишь дикими козами да кроликами. Однако, судя по развалинам каменных хижин, старым кострищам и обломкам оружия, и здесь не так давно жили люди.
— Их сгубили пираты, — предположил Каспиан.
— Или дракон, — добавил Эдмунд.
Довольно скоро они нашли еще одну примечательную вещицу — лежавшую на песке у самой воды маленькую лодчонку. Сделанная из натянутой на деревянный каркас кожи, она едва достигала в длину четырех футов. Рядом валялось соответствующего размера весло. Все решили, что лодку изготовили в расчете на ребенка или на гнома, и прихватили с собой на борт, поскольку она вполне годилась для Рипичипа. Остров окрестили Паленым и задерживаться на нем не стали — отплыли сразу после полудня.
Следующие пять дней подгоняемый постоянным ветром корабль неуклонно плыл на юго-восток; на пути не встречалось не только островов, но даже морских птиц или рыб. На шестой день с утра до вечера лил дождь. Юстейс продул Рипичипу две партии в шахматы и от огорчения сделался прежним несносным нытиком, и даже Эдмунд высказал сожаление по поводу того, что им не удалось поехать в Америку. И тут, выглянув в кормовое окошко, Люси воскликнула:
— Дождик вроде бы кончился! Но это что такое?
Вся компания поднялась на ют. Дождик действительно закончился, а несший вахту капитан Дриниан внимательно присматривался к чему-то впереди, более всего походившему на гряду гладких валунов, расположенных футах в сорока один от другого.
— Это не настоящие камни, — объяснил капитан. — Пять минут назад их не было.
— Гляньте, а сейчас один пропал! — воскликнула Люси.
— А вон новый появился, — указал Эдмунд.
— Причем ближе к нам, — отметил Юстейс.
— Вот тебе на! — сказал Каспиан. — Выходит, эта штуковина движется сюда.
— Да, причем очень быстро, — промолвил Дриниан, — минут через пять она нас догонит.
Все затаили дыхание: мало радости, когда за вами гонится неведомо что даже на суше, а уж паче того на море. Ничего хорошего никто не ждал, но действительность оказалась даже хуже, чем опасались путешественники. Внезапно с левого борта из воды вынырнула страшенная морда, похожая на лошадиную, но зеленая, без ушей, вся в малиновых бородавках, да еще и облепленная устрицами. Глазищи явно предназначались для того, чтобы видеть глубоко под водой, а в разинутой пасти сверкал двойной ряд острых зубов, смахивавших на акульи клыки.
Раскачиваясь на очень длинной шее, голова поднималась все выше, и тут путники сообразили, что это никакая не шея, а огромное тело, и перед ними как раз тот, кого по глупости мечтают увидеть многие сухопутные простофили — великий морской змей. Изгибы длиннющего хвоста, равномерно появлявшиеся над поверхностью, виднелись далеко позади, а голова уже маячила на высоте мачты.
Все схватились за мечи, но клинком до чудовища было не достать. Старший лучник приказал стрелять, и приказ был выполнен, но стрелы отскакивали от толстой чешуйчатой кожи, не причиняя страшилищу вреда. Все на борту замерли, ожидая мощного удара.
Однако удара не последовало. Морской змей взметнулся выше прежнего — его голова поднялась до уровня марса, зависла над правым бортом и стала опускаться, но не на палубу, а в воду по другую сторону корабля, который, таким образом, оказался под огромной аркой. Правда, арка эта тут же стала уменьшаться — спустя несколько мгновений змеиное туловище уже почти коснулось правого борта.
И тут Юстейс, изо всех сил стремившийся стать достойным товарищем (хотя дождь и проигрыш в шахматы мешали ему преуспеть в этом намерении) совершил, пожалуй, первый в своей жизни отважный поступок. В руке он держал меч, полученный от Каспиана, и, как только змеиное туловище оказалось рядом, вскочил на фальшборт и рубанул с размаха. Змей ничуть не пострадал, а вот Каспианов клинок сломался, однако для столь неопытного бойца важен был не нанесенный врагу урон, а само действие. Все прочие последовали было примеру Юстейса и бросились рубить и колоть чешуйчатое т