Правда, утес был высок и неприступен, однако вскоре обнаружилась тропа, ведущая наверх. И без того уставшим путникам подъем дался нелегко; под конец Джил совсем изнемогла. Последние сто шагов Бяка и Зудень то тащили ее, то подталкивали. Но вот уже перед ними ворота замка. Они распахнуты, решетка поднята.
Мечтать об отдыхе — одно, а войти в обитель великанов — совсем другое, тут нужна немалая смелость. Именно Зудень, прежде трусивший, не желавший идти в этот Скальзуб, выказал ее:
— Ну, вперед, — сказал он. — Ничего страшного, только не показывайте, что боитесь. Идти сюда было глупо, так глупо, что, боюсь, глупее не бывает. А уж коли пришли, посмотрим прямо в лицо опасности.
С этими словами он пошел к воротам, остановился под аркой, чтобы эхо усилило его голос, и воззвал изо всей мочи:
— Эй! Привратник! Принимай гостей!
Дожидаясь ответа, мокроступ снял шляпу и стряхнул на землю целый сугроб снега, скопившегося на широких полях.
— Знаешь, — прошептал Бяка, — он, конечно, зуда и зануда, а все-таки не трус… скорее, нахал.
Отворилась дверь: жаркий огонь очага полыхал внутри, а в полумраке на пороге появился привратник. Джил закусила губу, чтобы не вскрикнуть, хотя этот великан был не то чтобы очень велик — чуть повыше яблоневого дерева, чуть пониже телеграфного столба. Рыжие лохмы волос, торчащие во все стороны, кожаная рубаха до коленей, вся обшитая металлическими бляхами (что-то вроде кольчуги), голые ноги (ужасно волосатые) в обувке наподобие краг. Наклонившись, он воззрился на мокроступа.
— Ты кто такой?
Джил собрала все свое мужество.
— Простите, пожалуйста! — крикнула она, запрокинув голову, — Дама в зеленом приветствует короля культурных великанов, и кланяется ему двумя детьми из южных краев и лягвой-мокроступом по имени Зудень к Осеннему Пиршеству… с вашего разрешения, конечно, — добавила девочка.
— Ого! — воскликнул привратник. — Это совсем другое дело. Входи, мелкота, входи. Побудьте в сторожке, пока о вас доложат его величеству, — он с любопытством оглядел детей. — Надо же, синерожие! Ни в жизнь не слыхал, что они бывают синие. Но не беда. Я так полагаю, что друг дружке вы нравитесь. Как говорится, букашка букашку хвалит.
— Это мы от холода посинели, — сказала Джил. — Мы на самом деле не такие.
— Тогда идите грейтесь. Ползите, букашки, ползите.
Вошли в сторожку. Привратник затворил за ними дверь; но жуткого лязга и скрипа огромных петель вошедшие почти не услышали — все их внимание было обращено на то, о чем они только и думали со вчерашнего вечера. Камин! И какой! Ярким пламенем пылали в нем целые стволы, четыре или пять, и нестерпимый жар вынуждал держаться подальше от огня. Путники опустились на каменный пол как можно ближе к камину и облегченно вздохнули.
— Эй, парень, — окликнул привратник другого великана; тот, вылупив глаза, таращился на пришельцев, — беги в палаты, сообщи, — и привратник повторил то, что сказала ему Джил. Парень еще разок глянул на гостей, расхохотался и вышел вон.
— А тебе, лягушонок, — сказал привратник мокроступу, — похоже, не мешает малость промочить горло. — Он добыл черную бутылку, такую же, какая была у Зудня дома, но раз в двадцать побольше. — Только вот беда, — продолжал великан, — чаша, пожалуй, для тебя великовата, еще утонешь. Надо подумать. Ага! Солонка будет в самый раз! Однако, смотри, не болтай об этом там, наверху.
Формой солонка не походила на наши — узкая и высокая, она вполне сошла за стакан для лягвы. Великан наполнил сосуд и поставил на пол возле Зудня. Джил и Юстейс подумали было, что мокроступ из привычной осторожности откажется-от угощенья. Однако лягва пробормотал:
— Бояться надо было раньше, когда дверь еще не захлопнулась… — Сунул нос в стакан. — Пахнет недурственно… Но это, боюсь, еще ничего не значит. Надо пробовать, — и пригубил. — На вкус тоже неплохо. Но первому впечатлению нельзя верить. Продолжим? — И хлебнул как следует. — Ого! Ничего другого и ждать нечего! — И он глотнул еще разок. — А все-таки на дне наверняка гадость! — Сказал он и осушил солонку до дна. Потом облизал губы и обратился к своим спутникам: — Это, ребятки, я нарочно пробовал. Ежели я загнусь или взорвусь, или превращусь в ящерицу, или еще чего-нибудь, тогда вы будете знать: из их рук ничегошеньки брать не следует. Понятно?
Великан же, с высоты своего роста не расслышав слов мокроступа, вдруг расхохотался и взревел:
— Эгей, лягушонок, да ты прямо великан! Выхлебал зараз!
— Я тебе не лягушонок, я — лягва, — ответил Зудень заплетающимся языком. — И не великан, а этот самый… мокроступ.
В этот момент входная дверь отворилась; вернувшийся великан объявил:
— Их ждут в тронном зале.
Джил и Юстейс встали, а Зудень так и остался сидеть, бормоча:
— Мокроступ… моркопуп… Очень даже крупный мокро-поп… макрокруп…
— Проводи-ка их, парень, — сказал великан-привратник. — А лягушатину придется нести. Он немного перебрал.
— Ничего страшного, я в порядке, — бормотал Зудень, — Я лягва. Не лягушатина. Ничего подобного. Я добропорядочный мокролягвастоп.
Молодой великан ухватил его поперек туловища и понес. Дети шли следом. Процессия пересекла внутренний двор, и выглядела она не слишком торжественно. Зудень дергался в великанском кулаке, болтал руками и ногами — и впрямь лягушка! — однако его спутникам было не до веселья: они вошли в огромную дверь королевского замка — сердца их бешено бились, — потом, почти бегом поспевая за великаном, миновали несколько коридоров и оказались в необъятном зале. Ярко горели светильни, в камине пылал огонь, сверкали золотом потолок и карнизы. Слева и справа вдоль стен стояли великаны — сколько же их! — все в великолепных одеждах, а в дальнем конце зала на двух престолах восседали огромные фигуры — король и королева.
Шагах в двадцати от престолов остановились. Бяка поклонился, Джил сделала книксен (довольно неуклюже, потому что девочек в Экспериментальной школе этому не учат), а великан осторожно опустил Зудня на пол. Лягва сидел, растопырив свои длинные руки-ноги, и теперь, по правде говоря, стал похож скорее на паука или водомерку.
Глава 8В Скальзубе
— Ну, Поул, давай, — прошептал Бяка.
Но во рту у Джил пересохло, так что она не смогла выдавить из себя ни слова и лишь сердито помотала головой.
Подумав про себя, что этого он ей никогда не простит (и Зудню тоже), Бяка облизнул губы и прокричал, обращаясь к королю великанов:
— С вашего разрешения, ваше величество! Дама в зеленом прислала нас с приветствием к вашему Осеннему Пиршеству.
Король и королева переглянулись, кивнули друг другу и улыбнулись; эти улыбки не понравились Джил. И все же король показался ей симпатичнее королевы. Он был красив — насколько может быть красивым великан, — с курчавой бородой и орлиным носом. Королева же была ужасно толстая, лицо имела жирное, густо напудренное и с двойным подбородком, — такое лицо всегда неприятно, что же говорить, если оно раз в десять больше обыкновенного. И тут король облизнулся. Обычное дело. Но язык его был столь велик и красен и высунулся так неожиданно, что Джил стало не по себе.
— О, какие хорошие детишки! — сказала королева. («А может, она и не такая уж и плохая», — подумала Джил).
— Действительно, — сказал король, — превосходные дети. Мы рады видеть вас в нашем замке. Дайте мне пожать ваши руки.
Он протянул вниз невероятных размеров длань, чисто вымытую, унизанную кольцами и с ужасными острыми ногтями. Его лапища явно была слишком велика для рукопожатия, и он осторожно потрепал гостей по плечам.
— А это что такое? — спросил король, указав на Зудня.
— Лягвоступ мокропорядочный, — проговорил Зудень.
— Ах! — вскричала королева, подбирая юбки. — Какая гадость! Да еще живая.
— Да нет, ваше величество, он хороший, — торопливо вступился Бяка. — Он вам понравится, когда вы познакомитесь поближе. Правда, правда.
И в этот момент — надеюсь, вы не разочаруетесь в Джил, узнав, что в этот момент она заплакала. Ведь ее можно понять. Замерзшие ноги, руки, уши, нос только-только начали отогреваться; снег растаял, и вода текла с нее ручьем; за весь день у нее во рту не было ни крошки, а ноги болели так, что, казалось, вот-вот подломятся. И надо заметить, заплакала она как раз вовремя. Королева вскричала:
— Ах, бедное дитя! Мы, ваше величество, совершаем ошибку, утомляя наших гостей. Эй, кто-нибудь! Проводите их. Накормите, напоите, умойте. Да чтоб девочка больше не плакала! Леденцов ей, кукол, капель от кашля — всего вволю! — гоголь-моголя с печеньем, колыбельку с погремушками. Не плачь, не плачь, девочка, а то к пиршеству ты будешь ни на что не годна.
Джил возмутилась (да и вы, полагаю, тоже), услышав о куклах и погремушках; впрочем, от леденцов и печенья она не отказалась бы, но предпочла бы что-нибудь поосновательнее. Дурацкая речь королевы, однако, возымела должное действие: Зудня и Бяку подхватили великаны-камергеры, а Джил — великанша-фрейлина, и разнесли их по комнатам.
Комната Джил, размерами с церковь, показалась бы весьма неуютной, когда б не жаркое пламя в камине, не ковер на полу, темно-красный и очень толстый. А дальше началось самое приятное. Девочку передали на руки старой королевской няньке. По великаньим меркам эта согбенная вдвое старушенция была совсем крошечного росточка, да и по человеческим меркам не столь велика — она, пожалуй, смогла бы встать во весь рост в обычной комнате, не проломив головой потолок. Нянька хорошо знала свое дело, только слишком уж часто цокала языком, приговаривая что-нибудь вроде: «Гули-гули, мой цветочек» или «Моя ласточка», или «Вот и славненько, моя крошка». Она наполнила великанью ванну для ног горячей водой и помогла Джил влезть в нее. Для тех, кто умеет плавать (а Джил умела) это был неплохой бассейн. И великаньи полотенца тоже хороши — немножко грубые, зато преобширные: вытираться не надо — завернись в такое и стой перед камином, наслаждайся. А великолепная одежда, в которую Джил переоделась, чистая, свежая, теплая, хотя и несколько великоватая, была явно пошита на человека, а не на великана. «Еще бы, — подумала Джил, — если дама в зеленом бывает здесь, значит, они могут устроить гостей и по-человечески».