Джил и Юстейса будто холодной водой окатили: неужто надпись и вправду не имеет к ним отношения, и все это простая случайность?
Но Зудень сказал:
— Ничего страшного и никаких случайностей. Наш покровитель — Эслан, а уж он-то своими глазами видел, как истиралась надпись на могиле. Он все знал наперед. Даже это.
— Ваш покровитель, дружище, должно быть, очень стар, — Рыцарь опять рассмеялся. И этот смех совсем уже не понравился Джил.
— Боюсь, сударь, — отвечал мокроступ, — ваша мадам тоже немолода, коль скоро помнит слова, давным-давно истершиеся.
— А ты догадлив, Лягушачья Голова, — Рыцарь хлопнул лягву по плечу и опять расхохотался. — Истинная правда. Она божественного рода, ей неведомы ни время, ни смерть. И я, ничтожный смертный, тем более должен быть благодарен ей за ее беспредельную щедрость. Ибо, должен сказать, я необычайно несчастен, и только она, добрая королева, имеет ко мне снисхождение. Снисхождение, сказал я? Нет, гораздо больше. Она обещает возвести меня на престол великого королевства, там, наверху, и когда я стану королем, она отдаст мне руку и сердце. Однако это слишком долгий рассказ, чтобы слушать его стоя да еще на голодный желудок. Эй, кто-нибудь! Подать вина и наземской снеди для моих гостей. Прошу вас, присаживайтесь. Юная дама, вот ваше кресло. Я расскажу вам все.
Глава 11В темном замке
Подали угощение — пироги с голубятиной, холодную ветчину, салат и пышки. Гости приступили к трапезе, а Рыцарь продолжил рассказ:
— Надо вам сказать, дорогие мои гости, что я совершенно не помню, кто я и откуда пришел в этот темный мир. У меня такое впечатление, будто я всегда был с моей божественной королевой. И все же мне думается, что когда-то я был спасен ею от злого заклятья, и по великому своему милосердию она приблизила меня к себе. (Дружище Лягушачья Лапа, ваш кубок пуст. Давайте-ка я наполню его.) По сей день у меня бывают припадки, и только моя госпожа способна помочь мне. Каждую ночь наступает час, когда разум изменяет мне, а вслед за разумом — и тело. Сначала я впадаю в такое неистовство, в такую ярость, что меня необходимо связать, ибо я набрасываюсь на всех и готов убить даже лучшего друга. А затем я превращаюсь в огромного змея, голодного, безжалостного, смертоносного. (Сударь, отведайте еще пирога, прошу вас.) Все это мне известно с чужих слов, но все это истинная правда, ибо моя госпожа ее подтверждает. Сам же я ничего не знаю, ибо всякий раз, очнувшись от ужасного припадка, вернувшись в свое тело и обретя здравый ум, я ничего не помню и чувствую только некоторую усталость. (Попробуйте, барышня, этот медовик, он доставлен сюда из южных пределов Наземья.) Так вот, ее величество королева предрекла мне, что злые чары рассеются, как только она возведет меня на престол в Верхнем Мире-. Земля уже избрана, скоро мы овладеем ею. Подданные ее величества день и ночь работают, пробивая ход к поверхности, и настолько преуспели, что уже докопались до дерна, по которому ходят наземцы. Скоро, скоро решится их судьба. Сегодня королева сама присматривает за работами, и я жду вестей, чтобы явиться туда же. Тонкий пласт, отделяющий меня от моего королевства, будет прорван, и тогда мы — я и моя госпожа — во главе многотысячного войска подземцев внезапно нападем на наших врагов, перебьем их вождей, разрушим их крепости, и в течение двадцати четырех часов, несомненно, я стану их законным королем.
— Наверное, им это не очень понравится, — протянул Юстейс.
— Вы на редкость сообразительны! — воскликнул Рыцарь. — Сказать по чести, никогда об этом не задумывался. Но я вас понимаю. — На мгновение лицо его омрачилось легкой, совсем легкой тенью, но тут же просветлело, и он вновь расхохотался. — Эка важность! Зато как смешно — они там живут, делают свои делишки и даже не подозревают, что под их лугами и полями стоит армия, готовая вырваться из-под земли подобно фонтану! Подумать только, ничего не подозревают! Зато когда все кончится, и у них не останется выбора, они же первые над собой посмеются!
— Ничего смешного не вижу, — сказала Джил, — Наверное, вы станете жестоким тираном.
— Вот как? — Рыцарь, посмеиваясь, самым издевательским образом погладил ее по голове. — Оказывается, наша юная дама разбирается в политике. Не бойтесь, милая моя. Я буду править моим королевством, во всем полагаясь на мнение моей дамы, ибо она будет моей королевой. Ее слово всегда было для меня законом, а мое слово будет законом для тех, кого мы победим.
— В моем мире таких, как вы, не очень-то уважают, — неприязнь Джил возрастала с каждой минутой. — Знаете, как их называют? Подкаблучниками.
— Уверяю вас, сударыня, когда вы сами выйдете замуж, ваше мнение по этому вопросу изменится, — и эта шутка показалась Рыцарю отменной. — Однако когда речь идет о моей госпоже, это совсем другое дело. Я рад исполнить любое слово той, которая спасла меня от тысячи напастей. Ни одна мать не заботится о своем ребенке так, как моя милостивая королева обо мне. Сами посудите, сколько должно быть у королевы дел, а все же она находит время и выводит меня в мир под солнцем, чтобы глаза мои привыкали к его свету. А почему я всегда выезжаю в полном вооружении и с опущенным забралом? Потому что никто не должен видеть моего лица. И я сам не должен ни с кем заговаривать. Ибо это — как выяснила моя госпожа посредством магического искусства — может помешать мне избавиться от злого заклятья. Разве поклоняться такой даме — не честь для любого смертного?
— Боюсь, ваша мадам действительно весьма достойная дама, — произнес Зудень тоном, в котором звучало нечто совершенно противоположное смыслу фразы.
Ужин еще не закончился, а они уже по горло были сыты беседой с Рыцарем. Лягва думал: «Интересно, какую игру ведет ведьма с этим молодым олухом». Юстейс думал: «Большой, а как младенец, держится за юбку, дурак». А Джил думала: «Такой глупой, самодовольной, самовлюбленной скотины я еще никогда не встречала».
Однако к концу трапезы настроение Рыцаря переменилось. И он уже больше не смеялся.
— Друзья мои, — сказал он. — Близится час. Мне стыдно показаться вам в столь непристойном виде, и все же я не хотел бы оставаться в одиночестве. Сейчас придут и привяжут меня вон к тому креслу. Увы, это необходимо, иначе в припадке бешенства я уничтожу все, что попадется под руку.
— Мне, конечно, ужасно жаль вас, — откликнулся Бяка, — но с намигто что будет? Ведь эти ваши подземцы собирались посадить нас под замок. Понимаете, нам вовсе не нравится темнота. Мы бы с удовольствием побыли здесь, пока вы не… ну, в общем… если бы как-нибудь…
— Надо подумать, — сказал Рыцарь. — Обычно возле меня на время припадка остается одна королева. Настолько она бережет мою честь, что готова сама выслушивать мой бред, лишь бы никто другой не слышал. Едва ли я смогу убедить придворных, чтобы они оставили вас при мне. А они уже идут — ~ слышите, мягкие шаги на лестнице. Ступайте вон в ту дверь, в другие мои покои. Ждите меня там, пока все не кончится, или, если захотите, возвращайтесь и побудьте со мной во время припадка.
Они проскользнули в дверь, которой прежде не заметили. За ней оказался коридор, к их радости, не темный, а ярко освещенный. Заглянув в несколько комнат, наконец обнаружили то, в чем страшно нуждались — воду для мытья и даже зеркало.
— Самовлюбленная, самодовольная скотина, — сказала Джил, утирая лицо, — он даже не предложил нам вымыть руки перед едой.
— Ну что, пойдем посмотрим, как действует заклятье, или останемся здесь? — спросил Юстейс.
— Я за то, чтобы остаться, — ответила Джил. — Не хочу видеть этого, — а все-таки ей было немного любопытно.
— Нет, пойдемте, — сказал Зудень. — Вдруг узнаем что-нибудь полезное, а полезным может оказаться все что угодно. Боюсь, эта королева — колдунья и наш страшный враг. И эти подземцы прикончат нас, как только увидят, — ничего другого и ждать нечего. Нигде еще не пахло такой опасностью, такой ложью, таким колдовством и изменой, как в этих краях. Нужно держать ушки на макушке.
Они вернулись по коридору и тихонько приоткрыли дверь.
— Все в порядке, — сказал Бяка, — подземцев там нет.
И они вошли. Дверь на лестницу была закрыта. Рыцарь сидел в странном серебряном кресле: лодыжки, колени, локти, запястья и туловище — все было опутано веревками. На лбу у него проступил пот, лицо было искажено мукой.
— Входите, друзья мои, — сказал он, глянув на них. — Припадок еще не начался. Но только тихо! Я сказал придворным, что вы уже спите. Вот оно… Начинается… Внимание! Слушайте! Слушайте, пока я — еще я. Когда припадок начнется, я, очень может быть, стану просить и умолять вас, просить и требовать, чтобы вы освободили меня. Так бывает всегда. Я буду заклинать вас всем — и самым дорогим для вас и самым ужасным. Не слушайте меня. Укрепите ваши сердца и заткните уши. Потому что пока я связан, вы в безопасности. Но как только я встану с этого кресла, сначала проявится мое исступление, а потом, — он содрогнулся, — я обернусь ужасным змеем.
— Не бойтесь, я не стану вас освобождать, — сказал Зудень. — У меня нет ни малейшего желания иметь дело с сумасшедшим, тем более со змеем.
— Мы тоже, — подтвердили Юстейс и Джил.
— Все равно, — шепнул им лягва, — ни в чем нельзя быть уверенным. Поостережемся. Мы и так наделали слишком много ошибок. А он будет лукавить — ничего другого и ждать нечего. Мы ведь стоим друг за друга? Тогда давайте договоримся: как бы там ни было, а этих веревок мы не коснемся. Что бы он там ни говорил, ладно? Что бы он ни…
— Само собой, — сказал Юстейс.
— Уж я-то ни за что не поддамся, — сказала Джил.
— Тише! Началось! — прошипел Зудень.
Рыцарь застонал. Лицо его побелело как мел. И то ли из жалости, то ли по какой другой причине, но Джил, глядя на тело, корчащееся в кресле, подумала: «А ведь он, наверное, не такой уж плохой человек».
— Заклятье, заклятье… — стонал Рыцарь, — тяжкая, тугая, холодная, липкая паутина злой магии. Меня похоронили заживо. Меня утащили вниз, под землю, вниз, в темнейшую тьму… Сколько лет я здесь… десять или тысячу… в этой яме? Вокруг могильные чер