— Нарния? Нарния? Я часто слышала это слово, ваше высочество, когда вы бредили. Милый мой королевич, вы просто переутомились. Нет и не было никакой Нарнии.
— Как бы не так, мадам, — проворчал мокроступ, — Боюсь, что я прожил в этой стране всю свою жизнь.
— Неужели? — улыбнулась колдунья. — В таком случае, не сообщите ли вы мне, где это?
— Там, — ответил Зудень кратко, ткнув пальцем вверх. — А где точно — этого я не могу сказать.
— Ну и ну, — ласковый смех королевы вторил музыке. — Там, прямо в каменной толще?
— Нет, — Зудень с трудом выдавливал из себя слова. — Это выше, в Наземье.
— А что это и где это… Наземье, что ли?
— Да не валяйте вы дурака, — вмешался Юстейс, преодолев дурман сладкого запаха и звука. — Как будто вы не знаете! Это там, наверху, под небом, где солнце и звезды. Ведь вы сами там бываете. Мы же видели вас своими глазами.
— Помилуй, братец, — рассмеялась колдунья самым любезным смехом на свете. — Я не помню, чтоб мы встречались. Однако мы нередко видим друзей во сне. А если тебе что-то приснилось, разве кто-то, кроме тебя, может вспомнить твой сон?
— Милостивая государыня, — вступил королевич, — я уже сказал вам, я — сын короля Нарнии.
— Ну конечно, дорогой друг, — с королевичем ведьма говорила так, будто успокаивала капризного ребенка, — конечно, ты был королем самых разных стран — в своих снах.
— Однако мы все были там, — вспыхнула Джил. Она сердилась, чувствуя, что ей не хватает сил сопротивляться дурману. Впрочем, если она чувствовала это, значит, еще не полностью поддалась чарам.
— Разумеется, и ты тоже королева, — голос королевы по-прежнему звучал ласково и насмешливо. — Ты же такая хорошенькая!
— Ничего подобного, — Джил топнула ногой. — Мы пришли из другого мира.
— Да, да, такая игра куда интереснее, — согласилась ведьма. — И где же он находится, мисс, этот другой мир? Вы прибыли на корабле или в карете?
Конечно, многое промелькнуло в голове у Джил: Экспериментальная школа, Адель Пеннифезер, родной дом, радио, кино, автомобили, бомбежки, продуктовые карточки, очереди. По все это казалось таким тусклым и далеким. («Блям… блям… блям…» — тренькали струны.) Джил не могла вспомнить, как называются эти вещи нашего мира. И ей уже перестало казаться, что она одурманена, потому что чары полностью овладели ею, ведь чем сильнее дурман, тем меньше его замечаешь. Она сказала (и говорить это было так приятно):
— Нет, наверное, другой мир — тоже сон.
— Да, сон, — подтвердила ведьма, перебирая струны.
— Да, да, все — сон, — повторила Джил.
— Нет и не было такого мира, — сказала ведьма.
— Нет и не было, — повторили Джил и Юстейс.
— И не может быть иного мира, кроме моего.
— И не может быть иного мира, кроме вашего.
Только Зудень все еще сопротивлялся.
— Боюсь, мне не совсем понятно, о каком мире вы говорите, — прохрипел он придушенным голосом. — Вы можете тренькать на этой штуке, пока пальцы не отвалятся, и все равно не заставите меня забыть Нарнию и Наземье. Мы, конечно, никогда не вернемся туда — ничего другого и ждать нечего. Вы можете изничтожить Наземье или погрузить во тьму, такую же, как здесь. Очень даже можете. Но я-то знаю, что был там. Я видел небо, полное звезд. Я видел солнце, встающее утром из-за моря и заходящее вечером за горы. И полуденное небо, такое яркое, что смотреть на него невозможно.
Слова мокроступа возымели действие. Стало легче дышать, и все посмотрели друг на друга так, будто только что проснулись.
— Вот оно! — воскликнул королевич. — Конечно! Лев да благословит честного лягву-мокроступа! Это сейчас мы едва не уснули. И как же мы могли забыть? Мы все видели солнце.
— Черт побери, так оно и есть! — вступил Бяка. — Молодчина, Зудень! Ты умнее всех нас, это точно.
И вновь прозвучал голос колдуньи, ласковый, как воркованье горлицы среди высоких вязов в старом саду летним дремотным полднем:
— Что это такое — солнце, о котором вы все толкуете? Имеет ли это слово смысл?
— Имеет, и еще какой! — воскликнул Юстейс.
— И на что похоже это ваше солнце? — спросила ведьма («Блям-блям-блям» — бренчали струны).
— С вашего разрешения, сударыня, — сказал королевич холодно и вежливо. — Посмотрите на эту лампу. Она круглая, желтая, висит под потолком и освещает всю комнату. То, что мы называем солнцем, подобно лампе, только гораздо больше и ярче. Оно освещает Наземье и висит в небе.
— Висит? На чем же оно висит? — спросила колдунья, и пока они раздумывали над ответом, добавила, рассмеявшись самым нежным, самым серебристым своим смехом: — Вот видите, стоит вам только задуматься, каково оно, ваше солнце, и вы уже ничего не можете сказать. Кроме одного — оно похоже на лампу. Ваше солнце вам приснилось: наяву оно — лампа, а во сне — солнце. Лампа — вот она, а солнце — сказка, детские выдумки.
— Да, теперь все понятно, — Джил услышала свой собственный, глухой и мертвенный голос. — Все так и есть, — и сказанное показалось ей совершенно правильным.
Медленно и серьезно ведьма повторила:
— Нет и не было никакого солнца.
Ей никто не ответил. Тогда она повторила еще мягче и внушительнее:
— Нет и не было никакого солнца.
Еще некоторое время четверо сопротивлялись, а затем произнесли:
— Вы правы. Нет и не было.
И сразу им стало легче.
— Нет и не было никакого солнца, — твердила ведьма.
— Нет и не было солнца, — повторил королевич, повторил мокроступ, повторили Юстейс и Джил.
И все-таки Джил чувствовала: есть нечто такое, что она должна обязательно вспомнить. И вдруг вспомнила. Произнести это было невероятно трудно. Как будто губы у нее стали пудовыми. Наконец, с огромным усилием, истощившим все лучшее, что было в ней, она сказала:
— Есть Эслан.
— Эслан? — переспросила ведьма, и перебор струн ускорился, — Какое симпатичное имя! Что оно означает?
— Эслан — Великий Лев, он вызвал нас из нашего мира, — сказал Юстейс, — и послал нас на поиски королевича Рилиана.
— Что такое Лев?
— Да хватит вам! Будто не знаете. Его нельзя описать! Вы когда-нибудь видели кошку?
— Конечно, — отвечала королева, — Я люблю кошек.
— Так вот, Лев — немного… совсем немного… похож на огромного кота… с гривой. Только это не лошадиная грива. Она похожа на парик, какой, знаете, носят судьи. И она золотая. А сам он очень сильный.
Ведьма покачала головой.
— Как я понимаю, с вашим львом получается то же, что и с вашим солнцем. Вы видели лампу, вам приснилась другая, больше и ярче, и вы назвали ее солнцем. Вы видели кота, и вам захотелось другого, больше и лучше, и вы назвали его львом. Это прекрасные мечты, но, по правде говоря, они годятся для малых детей. Сами посудите, откуда в вашем воображении может появиться что-то, чего нет в истинном, единственно существующем мире? Даже детям уже поздно играть в такие игры. А уж вам, дорогой мой королевич, взрослому человеку, заниматься такими делами — просто стыдно! Одумайтесь. Бросьте свои ребяческие уловки. Для каждого из вас найдется дело в моем мире. Нет никакой Нарнии, никакого Наземья, никакого неба, никакого солнца, никакого Эслана. А теперь — все спать! С завтрашнего утра начнется новая жизнь. А пока — спать, спать, спать покойно, без дурацких сновидений.
Королевич и дети стояли недвижимо, понурив головы, щеки их разрумянились, глаза бессильно закрылись — чары почти победили. И только лягва-мокроступ, собрав остаток сил, шагнул к камину. Это можно назвать подвигом. Конечно, он знал, что его босым ногам, ороговевшим, перепончатым и нечувствительным, как у гуся, достанется не так, как человеческим, — но все равно достанется, и все же… Он стал топтать пылающие угли, размалывая их в пепел. И его поступок возымел сразу три последствия.
Во-первых, сладкий тлетворный запах ослаб. К тому же, его перебил другой, куда менее приятный, — запах паленой кожи. В голове сразу прояснилось. Королевич и дети очнулись и открыли глаза.
Во-вторых, ведьма вскричала, и голос ее был далеко не столь благозвучен, как прежде:
— Что ты делаешь? Не смей прикасаться к моему огню, болотная тварь, или я выверну тебя наизнанку!
В-третьих, от боли Зудень полностью пришел в себя, и голова у него заработала как часы. Сильная боль — лучшее противоядие от многих видов колдовства.
— Погодите, мадам, — сказал он, ковыляя на обожженных ногах прочь от камина. — Погодите. Боюсь, все, что вы тут говорили, истинная правда, — ничего другого и ждать нечего. Так уж я устроен, всегда жду худшего, чтобы встретить его наилучшим образом. Поэтому не стану с вами спорить. Но есть кое-что, о чем все-таки нужно сказать. Допустим, что деревья, трава, солнце, луна, звезды и сам Эслан — все это мы выдумали. Допустим! В таком случае я скажу: все, что выдумано, куда важнее всего настоящего. Предположим, что эта темная дыра, ваше королевство, — единственный мир. Прекрасно! Только мне-то он не очень нравится. И это забавно, ежели хорошенько подумать. Согласен, мы — детишки, играющие в игру. Но смотрите, четверо детей, играя, сотворили мир, который куда лучше вашего. Вот почему я за мир воображаемый. Я — на стороне Эслана, даже ежели Эслана не существует. Я собираюсь жить так, как живут в Нарнии, даже ежели Нарнии не существует. В итоге, мадам, благодарствуем за гостеприимство, но я, эти два господина и девица, — мы вынуждены покинуть ваш темный мир и провести остаток дней в мире под солнцем. Боюсь, что сей остаток будет не очень велик, но невелика и потеря, ежели вселенная такое скучное место, как вы утверждаете.
— Ура! — завопили Джил и Юстейс. — Слава старине мокроступу!
Но королевич воскликнул:
— Берегитесь! Ведьма!
Они повернулись, и волосы у них встали дыбом.
Мандолина упала на пол. Руки колдуньи, казалось, приросли к бокам. Ноги переплелись, ступни исчезли. Длинный зеленый подол платья удлинился, затвердел, и стал продолжением зеленых слипшихся ног. И все зеленое тело извивалось и покачивалось, будто в нем не осталось ни единого сочленения, или все оно стало членистым. Голова откинулась назад, нос вытянулся, черты лица исказились, изменилось все, кроме глаз. Зато глаза, огромные, без бровей и ресниц, наливались огнем. Говорить долго, а случилось все в единый миг. Никто и глазом не успел моргнуть, а превращение уж