— Иа-ии-уаа!… — раздался ужасный вопль, вопль, от которого кому угодно стало бы не по себе. Так, знаете, орут коты на крыше, когда дерутся из-за кошки, и вся округа просыпается.
Это было ужасно. Рыжий опрометью выскочил из хлева, перепрыгнул через Обезьяныча, оттолкнувшись от его головы задними лапами. Это был не кот, а рыжая молния — с такой скоростью он промчался через площадку, назад к толпе. Кому охота иметь дело с кошкой в таком состоянии? Звери прыснули во все стороны. Рыжий взвился по дереву на ветку, и повис на ней вниз головой. Шерсть стояла дыбом, хвост стал толще туловища, а глаза, огромные, как зеленые блюдца, ярко сверкали.
— Я бы отдал свою бороду, — шепнул Поджин, — лишь бы узнать, притворяется он или впрямь чего-то испугался!
— Тише, дружище, — сказал Тириан; калорменец с Обезьянычем о чем-то шептались, и ему хотелось послушать, о чем. Но ничего он не услышал, кроме всхлипываний Глума, опять захныкавшего; «Ох, голова, моя голова…», однако ему показалось, что эта парочка так же озадачена поведением кота, как и все остальные.
— Слушай, Рыжий, — кликнул таркаан, — хватит выть. Поведай-ка нам, что ты видел.
— Йа-йо-еее… мяв… мяу, — отвечал кот.
— Воистину, разве ты не говорящее животное? — удивился таркаан. — Прекрати этот дьявольский ор и говори по-человечески.
Ничего худшего придумать невозможно. Тириан был уверен (да и другие тоже), что кот пытается сказать что-то, но из пасти его не исходит ничего, кроме обыкновенного и весьма противного кошачьего ора, какой можно услышать в Англии на заднем дворе от какого-нибудь Мурзика, когда он в ярости или напуган. И кот уже не походил на говорящее животное. Толпа жалобно поскуливала и повизгивала.
— Эй, глядите-ка! — послышался голос кабана. — Он не может говорить. Он разучился говорить! Он снова стал бессловесным. Поглядите на его морду, — и все увидели, что это так и есть. И неизбывный ужас охватил нарнианцев. Ибо каждый из них, еще будучи птенцом, щенком или жеребенком, выучивал назубок, как Эслан в начале времен, наделяя тварь Нарнии даром речи, предупреждал, что однажды все может обратиться вспять, коль скоро собьются с пути истинного, и тогда они вновь станут бессловесными тварями, такими же, как и в других краях. «И вот, это настигло нас», — так стенали они.
— Пощади нас! Смилуйся! — взывала толпа, — Спаси нас, господин Глум, будь посредником между нами и Эсланом, войди и говори с ним. Мы боимся, боимся.
Рыжий скрылся в лесу. И никто никогда его больше не видел.
Тириан положил ладонь на рукоять меча и понурил голову. Его ошеломили ужасы этой ночи. То он думал: будет лучше немедля обнажить клинок и напасть на калорменцев, то — лучше подождать и посмотреть, какой новый оборот примет дело. И новый оборот не заставил себя ждать.
— О, отец мой, — прозвучал чистый звонкий голос слева. Тириан сразу понял — то был один из калорменцев, поскольку в армии тисрока рядовые ратники, обращаясь к военачальникам, говорили «о, повелитель», а младшие военачальники именовали вышестоящих «отцами». Джил и Юстейс этого не знали, но, вглядевшись, увидели говорившего, потому что тех, кто стоял с краю, видно было лучше — огонь костра не так слепил глаза. Воин был молод, высок и строен, и даже красив на свой гордый калорменский манер.
— Отец мой, — обратился он к таркаану, — я желаю войти.
— Сомкни уста свои, Эмеф, — сказал таркаан, — Кто тебя звал на совет? Ты слишком юн, чтобы молвить слово.
— Отец мой, — возразил Эмеф, — воистину я моложе тебя, но и в моих жилах течет благородная кровь таркаана, и я тоже — слуга великому Ташу. А посему…
— Молчи! — воскликнул Ришда. — Разве не я твой военачальник? Какое тебе дело до этого хлева? Он — для нарнианцев.
— О нет, отец мой, — ответил Эмеф. — Ты сам сказал, что их Эслан и наш Таш — одно. И коль скоро это слово истинно, то сам Таш пребывает за этой вот дверью. Как же можешь ты утверждать, будто я не имею к этому никакого отношения? С великой радостью я принял бы тысячу смертей, лишь бы единожды узреть лик самого Таша.
— Ты неразумен и ничего не смыслишь, — возразил таркаан Ришда. — Ибо сие есть высокие материи.
Лицо Эмефа посуровело.
— Или то неправда, что Таш и Эслан едины? Или эта обезьяна солгала?
— Конечно, они едины, — отвечал Обезьяныч.
— Поклянись.
— Ой-ой! — заныл Глум. — Когда же вы все оставите меня в покое? У меня голова болит. Ну, ладно, ладно, клянусь.
— В таком случае, отец мой, — молвил Эмеф, — я непременно желаю войти.
— Глупец… — начал было Ришда, но тут гномы закричали:
— Пусти его, черномазый. Почему ты его не пускаешь? Почему нарнианцам можно, а твоим людям нельзя? Или там что-то этакое, чего твои люди видеть не должны?
Тириан и его друзья видели таркаана со спины, и поэтому им навсегда осталось неизвестно, что выражало его лицо, когда он пожал плечами и молвил:
— Вот, свидетельствую, неповинен я в крови этого юного глупца. Иди, нетерпеливый мальчишка, и получи по заслугам за свою оплошность.
И Эмеф, как прежде Рыжий, пересек травяную площадку между костром и хлевом. Глаза его сияли, лицо просветленное, рука на рукояти ятагана, голова высоко поднята. Джил захотелось плакать, когда она увидела это лицо. И Брильянт шепнул на ухо королю:
— Клянусь гривой льва, мне нравится этот молодой воин, даром что калорменец. Он достоин лучшего бога, чем Таш.
— А все же хотел бы я знать, что там, внутри, — сказал Юстейс.
Эмеф вошел в черный зев хлева и притворил за собою дверь. Прошло всего несколько мгновений — а показалось, куда дольше — и дверь вновь распахнулась. Из нее вывалилось тело в калорменской кольчуге, упало навзничь и осталось лежать; а дверь сама собой захлопнулась. Таркаан бросился к нему и, наклонившись, заглянул в лицо. Что-то его поразило, но тут же совладав с собой, он крикнул толпе:
— Безрассудный мальчишка, он получил, что хотел. Он лицезрел Таша — и вот мертв. Намотайте себе на ус!
— Да, да, конечно, — заскулили бедные животные. Но Тириан с друзьями, глянув на мертвого калорменца, уставились друг на друга. Ведь они могли разглядеть то, чего из-за костра и расстояния не могла разглядеть толпа: этот мертвый человек был не Эмеф, а кто-то совсем на него не похожий, намного старше, коренастее, толще и с большой бородой.
— Хе-хе-хе, — хихикал Обезьяныч. — Кто еще? Кто хочет заглянуть туда? Ладно уж, коль скоро вы так застенчивы, я сам выберу. Вот, ты, кабан! Давай иди. Тащите его, калорменцы. Он должен встретиться с Ташланом лицом к лицу.
— Рюх-хрюх, — хрюкнул кабан, подымаясь на ноги. — Ну, подходите. Отведайте моих клыков.
Тириан увидел, что храбрый зверь готов защищать свою жизнь, а калорменцы идут на него с обнаженными ятаганами, и никто не спешит кабану на помощь, — и будто что-то взорвалось в груди у Тириана, и он, уже не задумываясь, удачный ли момент для нападения, тихонько скомандовал:
— Клинки наголо, лук наготове. Пошли.
В следующий миг удивленные нарнианцы увидели семь фигур, выскочивших из-за хлева; на четверых из них сияли кольчуги. Сверкнул подъятый над головой, озаренный пламенем королевский меч и раздался громовой голос:
'— Вот он — я, Тириан Нарнианский, готовый во имя Эслана доказать ценой своей жизни, что Таш — мерзкий злодей, обезьяна Глум — изменник, а эти калорменцы заслуживают смерти! Ко мне, все истинные нарнианцы! Или будете ждать, пока ваши новые владельцы перебьют вас поодиночке?
Глава 11События ускоряются
Быстрее молнии таркаан Ришда увернулся от королевского меча. Он вовсе не был трусом и вполне мог устоять против Тириана и гнома. Но на него нападали еще и орел с единорогом. Орлы, он знал, в бою бьют крыльями и выклевывают глаза. От своего же отца (который не раз воевал с нарнианцами) Ришда слышал, что против единорога годится только длинное копье или стрела, потому что этот зверь встает на дыбы и пускает в дело рог, зубы и передние копыта разом. Поэтому Ришда ринулся в толпу животных, взывая:
— Ко мне, ко мне, воины тиерока, да живет он вечно! Ко мне, верные нарнианцы, да не падет на вас гнев Ташлана!
Одновременно произошло вот что. Обезьяныч, в отличие от таркаана, не сразу сообразил, какая опасность ему угрожает. Сидя на корточках возле костра, он пялился на вновь прибывших. А Тириан не стал ждать — бросился к несчастному и за шкирку поволок его к хлеву, крича: «Открывай дверь!» Поджин открыл, и… «Сам отведай-ка своего снадобья, Глум!» — С этими словами король швырнул Обезьяныча в темноту. И прежде чем гном успел захлопнуть дверь, хлев изнутри озарился ослепительной зеленовато-синей вспышкой, земля вздрогнула и послышался странный звук — то ли клекот, то ли хриплый крик какой-то чудовищной птицы. Животные стенали, выли и голосили: «Ташлан! Спасите!» Иные падали наземь, иные закрывались крыльями или лапами. И никто, кроме орла Прозорла, самого зоркого существа на свете, не заметил, как изменилось в тот миг лицо таркаана Ришды. А из того, что заметил, Прозорл сразу сделал вывод, что калорменец поражен не менее прочих и почти так же напуган. «Так бывает со всяким, — подумал Прозорл, — кто взывает к богам, в которых не верит, а они возьми и явись!»
И в то же самое время случилось еще одно — едва ли не единственное доброе событие той ночи. Все говорящие собаки (числом не менее пятнадцати) с радостным лаем перешли на сторону короля. То были в основном огромные широкогрудые псы с мощными челюстями. Они набежали подобно волне прибоя, под напором которой трудно устоять на ногах. Даром что говорящие, они вели себя в точности, как обыкновенные: вставали на задние лапы, передние клали людям на плечи и старались лизнуть в лицо, твердили наперебой:
— Привет! Привет! Мы тут, мы с вами, на все готовы! Что нужно сделать? Кто тут вам враг? Гав-гав!
Это было трогательно до слез. И когда вслед за собаками несколько мелких животных (мыши, кроты и белка) перебежали на сторону Тириана, радостно повизгивая: «Вот они, мы! Мы — с вами!», а следом еще медведь и кабан, Юстейс почти поверил, что, может быть, в конце концов все обойдется. Однако Тириан зорко следил за происходящим и видел: большинство животных не двинулось с места.