Но даже теперь Джил не забыла отвернуться: «Я не могу не плакать, но тетива должна быть сухой» — всхлипывала она.
— Берегитесь! Стрелы! — предупредил Поджин.
Все пригнулись и поглубже надвинули шлемы. Собаки залегли позади. Однако, хотя несколько стрел и просвистело над их головами, скоро стало ясно, что целят не в них. Это Гриффел и его гномы снова взялйсь за луки. На сей раз они били по калорменцам.
— Целься, братва! — слышался голос Гриффела, — Все разом. Не мазать. Черномазые нам нужны не больше, чем обезьяны… и львы… и короли. Гномы — для гномов!
Как бы то ни было, каковы бы ни были гномы, одно можно сказать твердо: они — не трусы. Они легко могли бы сбежать куда-нибудь в безопасное место. Однако предпочли остаться и нападать то на тех, то на других, уравнивая силы враждующих, чтобы те могли продолжить убивать друг друга. Гномам нужна была Нарния только для гномов.
Одного они не сообразили: что лошади беззащитны, а калорменцы — в кольчугах. Кроме того, у людей имелся вождь. Раздался голос таркаана Ришды:
— Тридцать человек — стерегите глупцов у белой скалы. Остальные — за мной! Проучим этих отродий земли.
Тириан и его друзья, еще не отдышавшиеся после схватки, обрадовались нежданной передышке; они наблюдали за тем, как таркаан повел свою рать на гномов. В тусклом багровом свете догорающего костра все это выглядело очень странно. Насколько можно было разглядеть, на лужайке не осталось никого, кроме калорменцев и гномов. В полумраке трудно было разобрать, что происходит, зато хорошо слышно — гномы приняли бой. Гриффел изрыгал проклятия, таркаан время от времени выкрикивал: «Живыми! Берите живьем всех, кого можете! Живьем!»
Долго это продолжаться не могло. Крики затихли. Потом Джил увидела таркаана, идущего к хлеву; следом одиннадцать воинов тащили одиннадцать связанных гномов. (Что сталось с прочими, погибли или сбежали — навсегда осталось неизвестным.)
— Бросьте их в святыню Таша, — велел таркаан, а после того, как одиннадцать гномов один за другим исчезли во тьме хлева и дверь вновь закрылась, калорменец низко поклонился и возгласил:
— Да станут и они огненной жертвой тебе, повелитель Таш.
И все калорменцы грянули мечами о щиты, восклицая:
«Таш! Таш! Великий бог Таш! Неумолимый Таш!» (И никакого вам Ташлана!)
Стоящие у белой скалы наблюдали за происходящим и перешептывались. Из расселины в камне пробивалась струйка воды. Все поспешили утолить жажду: Джил, Поджин и король — из пригоршни, а четвероногие — из лужицы, натекшей у основания скалы. Жажда была такова, что вода показалась им лучшим напитком в жизни, и покуда пили, снизошло на них счастье, и они забыли обо всем на свете.
— Шкурой чую, — сказал Поджин, — до утра все мы пройдем один за другим через эту темную дверь. Я мог бы выдумать для себя сотню смертей получше.
— И вправду мрачная дверь, — сказал Тириан. — Похожа на пасть.
— Нельзя ли что-нибудь придумать? — голосок Джил дрогнул.
— Нет, милая моя подружка, — отвечал Брильянт, легонько толкнув ее носом, — Может быть, для нас эта дверь станет дверью в страну Эслана и еще сегодня мы воссядем на его пиру.
Таркаан Ришда медленно шел от хлева к белой скале.
— Внемлите, — сказал он, — коль скоро кабан, собаки и единорог мне покорятся и положатся на мое милосердие, я дарую им жизнь. Кабан предназначен для клетки в саду тисрока, собаки — для псарен тисрока, единорог же, после того как я отпилю ему рог, будет впряжен в повозку. Но орел, эти дети и бывший король пойдут в жертву Ташу.
Единственным ответом ему было рычание.
— Вперед, воины, — приказал таркаан. — Убейте животных, но двуногих возьмите живыми.
Так началась последняя битва последнего короля Нарнии.
Поражение было неизбежно не столько из-за численного превосходства противника, сколько из-за копий. У калорменцев, с самого начала бывших при Обезьяныче, копий не имелось. Ведь в Нарнию они проникали под видом мирных торговцев, а пронести незаметно копье невозможно. Зато новоприбывшим, после того как Обезьяныч вошел в силу, скрываться уже было незачем. Их копья и решили исход дела. Копейщик, коль он проворен и хладнокровен, достанет кабана прежде, чем кабан достанет его клыками; и единорога — тоже. И вот ровный ряд опущенных копий двинулся на Тириана и его друзей. Еще миг, и начался бой не на жизнь, а на смерть.
На самом деле не так страшно биться, как смотреть со стороны. Когда напряжен каждый мускул и нужно увернуться от копья, подпрыгнуть, сделать выпад, отступить и крутануться на месте, тогда на страх и уныние просто не остается времени. Тириан понимал, что на сей раз он никому не сможет помочь — все они обречены. Краем глаза заметил, как рядом с ним пал кабан и как неистово бьется Брильянт. Мельком увидел, как огромный воин-калорменец волочит Джил за волосы. Но думать обо всем этом тоже было некогда. Единственная мысль жила в нем — отдать свою жизнь как можно дороже. Хуже всего, что он не мог сохранить позицию под белой скалой. Когда бьешься с дюжиной врагов одновременно, приходится использовать любую возможность и без промедления бить, как только враг приоткроет грудь или шею. А в результате несколько выпадов — и первоначальная позиция остается далеко в стороне. Скоро Тириан обнаружил, что волей-неволей приближается к хлеву. Почему-то ему надо было держаться подальше от этого места, но почему — он не помнил; что-либо изменить он тоже был не в силах.
И вдруг все стало на свои места: он дерется с таркааном один на один на пороге хлева — костер или то, что от него осталось, светит ему прямо в лицо, — и стоит отступить еще на шаг, как два калорменца, стоящие наготове, захлопнут за ним дверь. Тириан понял, что его гнали к хлеву с самого начала. И преисполнился решимости биться с таркааном до последнего, зная заранее, чем закончится бой.
Но тут ему в голову пришло иное решение. Отбросив свой меч в сторону, он шагнул вперед, прямо под сверкающий клинок таркаана, ухватил Ришду за пояс и с криком: «Добро пожаловать на встречу с Ташем!» увлек врага за собою в хлев. Снова, как и в случае с Обезьянычем, оглушительно загрохотало, земля дрогнула, ослепительная вспышка озарила ночную тьму.
Калорменские воины завопили: «Таш! Таш!» и захлопнули дверь. Пусть Таш его заберет, военачальника, коль скоро он нужен Ташу, а им самим встречаться с Неумолимым нет никакого резона.
На мгновение Тириан потерял себя — не мог сообразить, ни где он, ни даже кто он. Придя в чувство, заморгал и огляделся. Он ждал тьмы. Но хлев был ярко озарен — вот почему он заморгал. Тириан напрягся: где враг? где Ришда? Но таркаану уже было не до него. Калорменец страшно вопил, тыча пальцем куда-то в сторону, потом закрыл лицо руками и рухнул ничком наземь. Тириан посмотрел в том направлении. И увидел!
К ним приближалось жуткое существо, то самое, которое Тириан видел возле башни, только здесь оно казалось не столь огромным, хотя и много больше любого человека: четыре руки, голова стервятника, клюв раскрыт, глаза сверкают, крик похож на вороний грай.
— Ты призвал меня в Нарнию, таркаан Ришда. Вот он я. Что скажешь?
Таркаан не отрывал лица от земли, не молвил ни слова, а только вздрагивал, будто его била икота. Ришда был храбрым воином, но половину своей храбрости он растерял в тот момент, когда в нем зародилось подозрение, что Таш — не выдумка. Вторая половина покинула его теперь.
Резко наклонившись — словно петух склюнул червяка, — Таш ухватил несчастного Ришду левой парой рук. Потом, чуть-повернув голову, вперил жуткое око в Тириана — имея птичью голову, только так, боком, и можно смотреть.
И в тот же миг прозвучал спокойный и ласковый, как летнее море, голос:
— Уходи, чудище; тащи свою законную добычу восвояси. Именем Эслана и Отца его, великого императора Заморья, заклинаю тебя!
Отвратительное существо, зажав таркаана под мышкой, исчезло. А Тириан обернулся на голос. И от того, что он увидел, сердце его забилось, как не билось никогда ни в одной битве.
Перед ним стояли семь королей и королев, увенчанных коронами, в блистающих одеждах; короли, к тому же, в прекрасных кольчугах и с мечами наголо. Тириан учтиво поклонился, но не успел молвить и слова, как младшая из королев рассмеялась. Тириан вгляделся и чуть не задохнулся от изумления — он узнал Джил, совсем не похожую на ту плачущую замарашку в старом платье, сползшем с плеча, какой он видел ее несколько минут назад. Теперь от нее веяло прохладой и свежестью, будто она только что вышла из купальни. Сперва ему почудилось, что она повзрослела, потом показалось, что нет, и он никак не мог решить, что же с ней произошло на самом деле. А вот и младший из королей — конечно же, Юстейс, но и он переменился так же, как Джил.
Тириану вдруг стало неловко — он предстал перед этими людьми, запятнанный кровью, грязью и потом битвы. Но тут же он понял, что и сам стал иным: и от него веяло свежестью, прохладой и чистотой, и одежда на нем та, какую надевал он ради великих празднеств в Кэйр-Паравеле. (Настоящая нарнианская одежда всегда была столь же удобна, сколь и красива, о таких же вещах, как крахмал, сукно или тугие резинки, там и вовсе не слыхивали.)
— Государь, — сказала Джил, выйдя вперед и сделав дивный реверанс, — позволь мне представить тебя верховному королю Питеру.
Тириану не пришлось объяснять, который из семерых королей — верховный, он видел это лицо тогда, во сне, хотя здесь, наяву, оно исполнилось еще большего благородства. Тириан шагнул вперед, преклонил колено и поцеловал руку Питера.
— Добро пожаловать в Нарнию, ваше величество, — молвил Тириан.
А верховный король, как и надлежит, поднял его и расцеловал в обе щеки. Потом представил его старейшей королеве (однако даже эта древняя дама оказалась не такой уж старой — ни тебе седых волос, ни морщин), король Питер молвил:
— Это, ваше величество, госпожа Полли, та, что пришла в Нарнию в самый первый день, когда Эслан повелел деревьям расти, а животным разговаривать, — затем Тириан был представлен человеку с длинной золотистой бородой и лицом, преисполненным мудрости. А дальше: — Мой брат, король Эдмунд. Моя сестра, королева Люси.