— Сказано мудрецом, — возгласил визирь, приподняв голову, — что, лишь отпив из источника рассудка, способны мы остудить пожар юношеской любови!
Мгновенно ярость Рабадаша обратилась на великого визиря.
— Пес смердящий! — воскликнул принц, принимаясь пинать Ахошту по обтянутому халатом седалищу. (Скажу по секрету — Аравис ничуть не было жалко своего суженого.) — Да как ты смеешь лезть ко мне со своими поучениями? Чтоб ты подавился своими мудрецами!
Все это время тисрок хранил молчание, погруженный в раздумья. Наконец он соизволил заметить, что происходит, и невозмутимо молвил:
— Сын мой, воздержись от столь неподобающего обращения с нашим достойнейшим и просвещеннейшим визирем. Ибо убеленным сединами, сколь бы ни были они нам отвратительны, всегда должно оказывать почтение — ведь бесценный самоцвет остается сам собой даже в навозной куче. Итак, воздержись от поспешных действий и открой нам свое сердце.
— Сердце мое неизменно открыто для великого тисрока — да живет он вечно! — откликнулся Рабадаш. — Желаю же я, отец мой, дабы повелел ты нашему победоносному воинству вторгнуться в Нарнию и предать ее огню и мечу, а потом присоединить оный трижды проклятый край к твоим необозримым владениям! А их правителя, пресловутого короля Питера, надобно убить, заодно со всеми его родичами, и пощадить только королеву Сьюзен. Она должна стать моею женою — после того как я преподам ей хороший урок.
— Да будет ведомо тебе, сын мой, — сказал тисрок, — что своими речами, сколь бы ни были они пламенны, не подвигнешь ты нас напасть на Нарнию.
— Не будь великий тисрок — да живет он вечно! — моим отцом, — воскликнул Рабадаш, скрежеща зубами, — я бы назвал его трусом!
— Не будь ты нашим сыном, о гневливейший из принцев, — ответствовал тисрок, — обрекли бы мы тебя немедля на долгую и мучительную смерть. («Какой ужас! — подумала Аравис, чувствуя, как кровь стынет у нее в жилах. — И как спокойно он это сказал!»)
— Но почему, отец мой, — спросил принц, уже куда почтительнее, — почему не можем мы вторгнуться в Нарнию без предлога? По мне, так напасть на них — все равно что казнить бездельника-раба или отправить на бойню старую больную лошадь. Страна эта вчетверо меньше самой малой из провинций нашей могучей державы. Тысячи копий вполне достанет, чтобы покорить ее в пять дней. Дай мне эту тысячу — и я уничтожу сей зловонный нарыв, мнящий себя пупом земли!
— Несомненно, они заслуживают кары, — задумчиво проговорил тисрок. — Эти варвары похваляются своею свободой, но свобода их ненавистна богам, ибо скрываются за нею только лень и нежелание повиноваться законам, установленным благими небесами.
— Тогда почему должны мы и далее терпеть эту свободу?
— Да простит меня всемилостивейший принц, — вставил визирь Ахошта, — но осмелюсь я заметить, что вплоть до того лета, в коем ваш несравненный отец, попирающий сапогами своих врагов, взошел на калорменский престол, просторы Нарнии были покрыты снегом и льдом. К тому же правила этой страной весьма могущественная чародейка.
— Вести твои устарели, о велеречивый и скудоумный визирь, — холодно ответил принц. — Чародейка мертва, лед и снег давно растаяли, и Нарния ныне плодородна и многообильна, как никогда прежде.
— Неужели мудрейший из принцев сомневается, что перемену эту вызвали чудовищной силы заклинания, сотворенные теми злодеями и злодейками, кои нынче именуют себя правителями Нарнии?
— Я держусь того мнения, — усмехнулся Рабадаш, — что переменой этой мы обязаны движению светил и прочим естественным причинам.
— Оставим этот спор нашим придворным мудрецам, — вмешался тисрок. — Нам доподлинно известно одно: столь великая перемена, да еще погубившая чародейку, не могла произойти без помощи магии. А уж где, как не в Нарнии, твориться всякому чернокнижию и гнусной ворожбе — ведь населяют ее демоны в зверином обличье, говорящие на языке людей, и жуткие чудища, наполовину люди, наполовину звери. И многажды нам сообщали, что верховному королю этой богопротивной земли — да поразит его Таш-громовержец! — прислуживает наимерзейший и наизлобнейший демон, что является в обличье громадного льва. Вот почему не посылаем мы туда наше победоносное войско, вот почему будем мы и впредь избегать войны с Нарнией.
— Сколь счастлив Калормен, — возгласил визирь, припадая к стопам тисрока, — что правит им государь, осененный милостью небес и равный богам в своей предусмотрительности! И все же, как рек наш несравненнейший тисрок — да живет он вечно! — отказываться от столь лакомого кусочка было бы верхом неразумия. Ибо сказано мудрецом… — Тут Ахошта бросил взгляд на принца Рабадаша и, заметив, как тот шевельнул ногой, счел за лучшее замолчать.
— Наш просвещенный визирь, увы, прав, — согласился тисрок. — Каждую ночь мучают нас дурные сны, каждое утро солнечный свет бежит наших очей — и все потому, что Нарния остается непокоренной.
— Отец мой, — проговорил Рабадаш, — если я докажу, что до Нарнии твоя длань может дотянуться и что ты всегда успеешь ее отдернуть, отвернись от нас удача, позволишь ли ты мне выступить в поход?
— Докажи нам, Рабадаш, — отвечал тисрок, — и мы назовем тебя лучшим из сыновей!
— Выслушай же меня, отец мой! В эту самую ночь, в тот самый миг, как даруешь ты мне свое соизволение, возьму я две сотни всадников и поскачу через пустыню. И все будут думать, что собрал я этот отряд втайне от тебя и вопреки твоей воле. Через две ночи окажемся мы в Арченланде, у стен Анварда — крепости короля Луна. Мы застанем их врасплох — ведь Арченланд в мире с Калорменом, — и Анвард падет, прежде чем успеют они взяться за оружие. Дальше направлю я свой путь по горному ущелью, что ведет в Нарнию, и двинусь напрямик к Кэйр-Паравелу. Верховного короля в замке не будет: когда я покидал Нарнию, он собирался идти с войском на север, чтобы сразиться с великанами. Значит, замковые врата будут распахнуты настежь, и никто не сможет мне помешать. Лестью и посулами, не проливая нарнианской крови без нужды, я захвачу замок и буду ждать, пока не войдет в гавань «Пенящий волны» и не сойдет на берег королева Сьюзен. А едва ступит она на твердую землю, схвачу я ее, посажу впереди себя на коня и помчусь обратно в Анвард!
— Эта женщина будет не одна, сын мой, — возразил тисрок. — С нею король Эдмунд. И в битве любой из вас может расстаться с жизнью.
— Их будет немного — тех, что сойдут с корабля, — сказал Рабадаш. — Я прикажу десяти своим воинам разоружить короля Эдмунда и связать его, и не стану убивать его, пускай даже мне невыносимо того хочется, чтобы не давать повод к войне между Нарнией и Калорменом.
— А если «Пенящий волны» опередит тебя?
— Вряд ли, отец мой, ветер им не благоприятствует.
— Что ж, о мой находчивый сын, — произнес тисрок, — у тебя есть ответ на всякое возражение. Теперь мы верим, что ты сумеешь добыть для себя королеву варваров. Однако ты еще не поведал, каким образом мы добудем Нарнию.
— Отец мой, ужели от тебя ускользнуло то обстоятельство, что, хотя мои конники промчатся по Нарнии подобно стреле, сорвавшейся с тугой тетивы, крепость Анвард останется нашей на веки вечные? А крепость эта — ворота в Нарнию; мы будем увеличивать ее гарнизон до тех пор, пока не соберем большое войско.
— Твои слова исполнены мудрости, коей обычно не найти в молодых, сын мой. Но как нам быть, если удача вдруг отвернется от нас?
— Ты объявишь во всеуслышание, отец мой, что не ведал о моей затее, что я выступил в поход по собственной воле и без твоего благословения, ибо подгоняли меня любовь, что сжигает сердце, и нетерпение, свойственное юности.
— А если верховный король потребует от нас, чтобы мы вернули его сестру?
— Этого не случится, отец мой, не случится никогда! Эта ветреная девка могла отвергнуть меня, но верховный король Питер — человек разумный и прекрасно понимает, какие выгоды ему сулит брак его сестры с калорменским принцем. Во-первых, через свою сестру он породнится с нами, а во-вторых, со временем его племянник воссядет на престол Калормена.
— Этому не бывать, если мы будем жить вечно, — как ты того, без сомнения, желаешь, — сухо заметил тисрок.
Наступила тишина. Визирь вжался лицом в ковер. Принц побледнел.
— Кроме того, отец мой, свет очей моих, — продолжил наконец Рабадаш, — мы составим письмо Питеру от имени королевы Сьюзен, и в этом письме будет сказано, что она любит меня и вовсе не рвется обратно в Нарнию. Всем на свете известно, как переменчивы и непостоянны женщины! Пускай даже Питер не поверит письму, выступить против нас с оружием в руках он не посмеет.
— Просвещенный визирь, — окликнул тисрок, — яви свою мудрость и поведай нам, что думаешь ты об этом дерзком замысле.
— О великий тисрок — да живет он вечно! — отвечал Ахошта, — хоть я нынче и не женат, но ведомо мне, какова сила родительской любви, и часто я слыхал, что сыновья своим отцам дороже любых сокровищ. И как же посмею я возвысить свой голос, коли совет мой может подвергнуть опасности жизнь нашего драгоценного принца?
— Еще как посмеешь! — отозвался тисрок, — Ибо отмолчаться тебе не удастся, если ты, конечно, дорожишь своею головой.
— Слушаю и повинуюсь! — со стоном проговорил визирь. — Знай же, о всемогущий тисрок — да живет он вечно! Что опасность, грозящая принцу, не столь велика, сколь кажется на первый взгляд. Боги, в неизреченной милости своей, лишили варваров благоразумия и рассудительности, и в варварских стихах не найти мудрых и душеполезных изречений, как у нас, — в них говорится лишь о войне и о любви. И потому ничто не покажется им более благородным и достойным восхищения, чем это безумное начинание… Ай! — Услыхав слово «безумное», Рабадаш вновь разъярился и отвесил Ахоште очередной полновесный пинок.
— Воздерживайся, сын мой, — напомнил Рабадашу тисрок. — А ты, почтенный визирь, не отвлекайся по пустякам и не лишай нас удовольствия внимать твоим утонченным речам. Ибо людям твоего положения воистину подобает терпеливо сносить мелкие неудобства.