— Сам их видел, — слегка отдышавшись, Шаста заговорил более связно. — Своими глазами. Следил от самого Ташбаана.
— Ты опередил их пешком? — придворный приподнял бровь.
— На лошади. Они у Отшельника…
— Оставь ребенка, Даррин, — вмешался король Лун. — По лицу видно, что он не врет. По коням, господа! Эй, коня нашему юному другу! Ты умеешь ездить верхом?
Вместо ответа Шаста поставил ногу в стремя и одним прыжком очутился на спине коня. За последние несколько недель он проделывал это сотни раз и теперь сам уже со смехом вспоминал свою первую попытку взобраться на лошадь, когда Бри обозвал его «кулем с соломой».
— Мальчишка — прирожденный конник, государь, — сказал Даррин. Шаста услышал эти слова, и они немало ему польстили. — Клянусь, в его жилах течет благородная кровь.
— Благородная кровь… — повторил король, поглядывая на Шасту с тем же странным выражением — то ли с тоской, то ли с недоверием.
Как только Лун сел на своего коня, взяли с места в галоп. Седло оказалось очень удобным, а вот что делать с поводьями, Шаста знать не знал: за все время обучения у Бри он ни разу к ним не прикасался. Впрочем, искоса поглядывая на спутников, он быстро сообразил, что к чему (так некоторые поступают на званых обедах, когда сомневаются, какой нож и какая вилка для какого блюда предназначены), и взял поводья в руки. Правда, управлять конем он не пытался, уповая на то, что его скакун последует за остальным. Разумеется, это было обычное животное, а вовсе не говорящая лошадь, однако ему достало смышлености понять, что у всадника нет ни кнута, ни шпор, а значит, подгонять у него не получится. И очень скоро Шаста оказался в хвосте отряда.
Тем не менее верхом было, конечно же, куда быстрее, чем на своих двоих. Лицо овевал свежий ветерок, мухи куда-то попрятались, дыхание восстановилось… А главное — он исполнил поручение! Впервые с того дня, как увидел Ташбаан (кажется, это было давным-давно), Шаста почувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым.
Он поднял голову, надеясь рассмотреть горные вершины вблизи. К его великому разочарованию, гор не было видно вообще — они скрылись за серой пеленой, наползавшей откуда-то сверху. «Это же туча! — мысленно воскликнул мальчик. — Вот это да! Выходит, в холмах ты все равно что на небе? Выходит, я увижу тучу изнутри? Ух ты! Мне всегда этого хотелось».
По левую руку за спиной у Шасты медленно опускалось за окоем дневное светило.
Отряд достиг дороги — точнее, утоптанной тропы в лесу, — и лошади помчались быстрее прежнего (впрочем, конь Шасты все так же скакал последним). Дорога время от времени поворачивала, и тогда Шаста на миг-другой терял из вида короля со свитой.
Потом то ли они въехали в туман, то ли туман дополз до них и окружил со всех сторон. Мир сделался серым. Шаста и не догадывался, как мокро и холодно, оказывается, в тумане и как темно. Мало того, с каждым мгновением становилось все темнее.
Кто-то во главе отряда то и дело трубил в рог, и с каждым разом звук отдалялся. Шаста снова остался в одиночестве. Ничего, вот повернет — и увидит остальных. Но за поворотом никого не было; а если кто и был, Шаста все равно его не увидел бы в этом густом тумане. Конь перешел на шаг. «Давай, давай!» — подгонял его Шаста. Снова послышался рог, далеко-далеко. Бри постоянно внушал ему, что пятки всадника не должны даже касаться конских боков, поэтому мальчик был уверен: стоит вонзить пятки в бока коню — и случится что-то ужасное. Что ж, самое время проверить.
— Слушай, лошадка, — проговорил Шаста, — если ты и дальше будешь так плестись, знаешь, что я сделаю? Всажу пятки в твои бока, вот что! Понятно?
На коня угроза нисколько не подействовала, и Шаста решил перейти от слов к делу: понадежнее уселся в седле, стиснул зубы — и что было сил ударил животное пятками по бокам.
Конь было припустил вялой рысью, но быстро опомнился и снова перешел на шаг. Между тем тьма сгущалась, и рога уже совсем не было слышно. С деревьев капало — нередко за шиворот Шасте.
— Ладно, животина, везешь — и на том спасибо, — пробормотал Шаста, — Только бы с Рабадашем не столкнуться.
Различать дорогу становилось все труднее. Шаста готов был возненавидеть своего коня; вдобавок, совсем некстати, он почувствовал, что проголодался.
А это еще что такое? Шаста придержал коня. Дорога разделялась надвое. И какая же ведет к Анварду? Чу! Из тумана за спиной донесся топот копыт. Рабадаш! Какую дорогу выберет калорменский принц?
— Поеду по одной, — сказал себе Шаста, — а он возьмет да свернет на другую. Или того хуже — выберет ту же самую и догонит меня. Или не догонит… Не знаю, не знаю. Но если я останусь тут, меня схватят наверняка, — он спешился и торопливо повел коня по правой дороге.
Топот нарастал. Раздалось негромкое: «Стой!» До перекрестка добрались, догадался мальчик. Невидимые в тумане, калорменские лошади фыркали, ржали, грызли удила; всадники вполголоса успокаивали животных. Шаста затаил дыхание.
— Слушайте все! — произнес другой голос, — До крепости подать рукой. К рассвету мы должны быть в Нарнии. Помните: без необходимости никого не убивать. В этом походе одна капля нарнианской крови для нас ценнее ведра нашей собственной. В этом походе, я сказал, только в этом! Боги еще даруют нам счастливый день, и наши клинки вволю попируют на поле брани! Ни единой живой души будет тогда не сыскать по всей Нарнии, от Кэйр-Паравела до Западных Пустошей. Но Арченланд — не Нарния. Наш главный козырь — внезапность. И если через час Анвард станет моим, я отдам его вам — целиком. Делите добычу как пожелаете, я от своей доли отказываюсь. Условие одно: убейте всех мужчин в этой крепости, вплоть до младенцев, родившихся накануне. Остальное все ваше — женщины, золото, самоцветы, оружие, вино… Тех, кто струсит в бою, я лично сожгу заживо. Во имя Таша необоримого и неумолимого — вперед!
Бряцая оружием, калорменцы двинулись к крепости. Шаста перевел дух — они поскакали другой дорогой. Он стоял и прислушивался, и внезапно ему в голову пришло, что «отряд в двести копий» — это на самом деле очень много: скачут и скачут, все никак не проскачут. Но вот топот копыт стих в отдалении, и мальчик вновь остался один-одинешенек в непроглядной пелене тумана.
Теперь-то он знал, какая из дорог ведет к Анварду, но воспользоваться ею, увы, не мог — она бы привела его прямиком в руки воинов Рабадаша. Что же делать? Шаста вскочил в седло и направил коня по той дороге, которую выбрал сам. Может, ему повезет и он наткнется на какую-нибудь хижину, где его приютят на ночь и накормят ужином… Лучше всего, конечно, вернуться в дом Отшельника, где остались Аравис, Бри и Хвин, но это невозможно. Проклятый туман!
— Ладно, поглядим, что там дальше, — сказал себе Шаста. — Куда-нибудь эта дорога да приведет, верно?
Он ехал и ехал, а «куда-нибудь» все не находилось, разве что по обеим сторонам стеной встал лес, а воздух сделался обжигающе холодным. Задул пронизывающий ветер, однако туман упорно не желал рассеиваться. Для Шасты горы были в диковинку, поэтому он и не догадывался, сколь высоко забрался, — должно быть, на самый перевал. Скажи ему кто-либо об этом, он бы, пожалуй, не поверил.
— Видать, родился я под несчастливой звездой, — рассуждал он вслух. — У всех дела ладятся, а у меня вечно наперекосяк. Нарнианцы из Ташбаана бежали? Бежали. А я остался! Аравис и Бри с Хвин сейчас болтают с Отшельником, а меня послали к королю Луну. Король давно уже в замке и велел запереть ворота, а я чуть было Рабадашу не попался, — и Шасте стало так жаль самого себя, что на глаза у него навернулись слезы.
Конец причитаниям положил страх, охвативший мальчика, когда он вдруг сообразил, что кто-то шагает рядом с ним в непроглядной тьме. Этот кто-то двигался очень тихо, почти беззвучно. Присутствие чужака выдавало разве что дыхание — размеренное, шумное дыхание огромного зверя или даже кого похуже… И кто его разберет, что это за тварь и когда подкралась. Ну надо же было так вляпаться!
Шасте внезапно вспомнились чьи-то слова: мол, на севере водятся великаны. Он закусил предательски задрожавшую губу. Тогда-то эти слова показались ему пустой байкой, бабушкиной сказочкой, но теперь… Слезы от страха высохли сами собой.
А может, почудилось? Ничего же не слыхать… Но стоило Шасте увериться в том, что ему, как говорится, приблазнилось, как из темноты донесся глубокий вздох! Нет, не почудилось.
Какой ужас! Горячее дыхание незримого спутника обожгло озябшую ладонь.
Эх, был бы от коня хоть какой-нибудь толк — или знай Шаста, как добиться от него толку, — он бы не задумываясь пустил своего скакуна в галоп. Но об этом нечего было и мечтать. Трюхай себе по неразличимой во мраке дороге, держа путь неведомо куда, и слушай, как дышит во мраке незваный попутчик… Нет, так не пойдет! Уж лучше смерть, чем эта пытка.
— Ты кто? — спросил мальчик хриплым шепотом.
— Тот, кто ждал, пока ты заговоришь, — ответил некто. Голос был негромким, но глубоким, даже раскатистым.
— Ты не… не великан? — робко осведомился Шаста.
— Для тебя — наверное, да, — отвечал Голос, — Но я не из тех, о ком ты спрашиваешь.
— Я тебя не вижу, — пожаловался Шаста, вперяя взор во мрак. Тут его посетила ужасная мысль, и он воскликнул, едва удерживаясь от истошного вопля: — А ты, часом, не… не мертвяк?! Пожалуйста, оставь меня! Уходи! Что я тебе сделал? Нет, я точно самый невезучий человек на свете!
В следующий миг он вновь ощутил кожей горячее дыхание своего спутника.
— Мертвые не дышат, — промолвил Голос. — Поведай мне свои печали.
Убедившись, что компанию ему составляет не призрак, Шаста слегка приободрился. Он принялся рассказывать: о том, что не знал ни отца, ни матери, что вырос в доме рыбака, что бежал от приемного отца, что за ним гнались львы, что в Ташбаане его приняли за нарнианского принца, что ему пришлось провести ночь в Усыпальнях под лай зверей в пустыне. Рассказал и о том, как они вчетвером пересекли пустыню, изнемогая от зноя, и как в Арченланде на них напал другой Лев и ранил Аравис. А еще — что он давным-давно не ел и просто умирает от голода.