— Там же, где и тень. Ты что, не видишь его?
— Да как сказать… В этаком свете разве что разглядишь?
— Спускайтесь, ваши величества! — донесся сверху голос Трампкина. Потом послышался голос Питера: — Хватит ныть, Сьюзен! Давай руку! Тут даже младенец спустится. Ну, давай!
Несколько минут спустя все собрались на дне оврага, у кромки воды. Эслан двинулся дальше, через реку, по-кошачьи грациозно ступая с камня на камень. На середине реки он остановился, чтобы попить воды, потом вскинул голову и тряхнул намокшей гривой.
— Эслан! — воскликнул Эдмунд, наконец-то разглядевший льва, и кинулся к нему. Лев не стал его дожидаться: в два прыжка пересек реку и начал подниматься по дальнему склону оврага, забирая влево.
— Ты видишь его, Питер? Видишь?
— Кажется, я что-то заметил, — сказал Питер. — Ну, пошли! Да здравствует наша храбрая Люси!
Ночное путешествие походило на сон — и в этом сне были грохочущий поток, мокрая серая трава, смутно различимые утесы и громадный величественный зверь, которого теперь видели все, кроме Сьюзен и гнома.
На дальнем склоне, у подножия одного из утесов, тоже отыскалась тропинка. Подъем оказался куда более долгим и утомительным, нежели спуск. По счастью, луна светила прямо в овраг, так что все изгибы тропинки были как на ладони.
Хвост и задние лапы Эслана исчезли за краем оврага. Люси, едва живая от усталости, кое-как вскарабкалась наверх следом за львом — и поняла, что очутилась на том самом холме, к которому они так стремились с тех пор, как высадились на берегу Прозрачной. Каменный Стол! Длинный пологий склон, поросший травой и вереском, уходил вверх и терялся среди деревьев в полумиле от подножия.
Под бряцанье кольчуг из оврага выбрались остальные. Эслан безмолвно двинулся дальше.
— Люси, — тихо-тихо окликнула Сьюзен.
— Что?
— Я его вижу… Прости меня, пожалуйста.
— Я не обиделась.
— Понимаешь, я такая… злая… Я ведь поверила тебе и вчера, и сегодня ночью. В глубине души. Да, поверила, но даже самой себе не хотела в том признаваться. Глупо, правда? Не знаю, что на меня нашло… Как я теперь с ним заговорю?
— Не волнуйся, — утешила Люси сестру. — Он не сердится.
За деревьями открылся вид на Великий Курган, возведенный над Каменным Столом.
— Дозорных не видать, — пробормотал Трампкин. — Спят небось, олухи. Нет, чтобы…
— Тсс! — шикнули на гнома ребята: Эслан остановился и повернулся к ним, столь величественный и грозный, что они обрадовались, как только могут обрадоваться те, кто сильно напуган (и испугались, как только могут испугаться те, кто счастлив). Мальчики шагнули вперед; Люси посторонилась, пропуская их; Сьюзен и Трампкин попятились.
— Эслан! — Король Питер опустился на одно колено и преклонил голову. — Мне очень стыдно. Я с самого начала вел их неверной дорогой, а вчера…
— Сын мой, — прервал Эслан, возлагая могучую лапу ему на плечо, — ты ни в чем не виноват, — затем он повернулся к Эдмунду и коротко молвил: — Молодец, — а потом, помолчав (отчего всем стало не по себе), позвал: — Сьюзен!
Ответа не было. Со стороны казалось, что Сьюзен плачет.
— Дитя мое, — промолвил Эслан, — ты поддалась страху. Подойди ближе, дай мне дохнуть на тебя. Забудь о своих страхах. Вернулось ли к тебе мужество?
— Да, Эслан, — прошептала Сьюзен.
— Что ж… — Лев издал негромкий рык, хлестнул себя хвостом. — А где же этот бесстрашный гном, прославленный боец и меткий стрелок, не верящий во львов? Иди сюда, сын Земли, иди сюда! — Последнее слово прозвучало раскатом грома; еще чуть громче — и содрогнулись бы небеса.
— Вихры мои, вихрочки! — выдавил мертвенно-бледный Трампкин. Ребята, конечно же, ничуть не испугались за гнома — ведь они хорошо знали Эслана; а вот Трампкин, никогда прежде не видевший львов, не говоря уж о Великом Льве, изрядно струхнул и, похоже, мысленно попрощался с жизнью. На подгибающихся ногах, дрожа с головы до ног, он медленно приблизился к Эслану.
И в этот миг Лев прыгнул. Вы когда-нибудь видели, как кошка несет в пасти маленького котенка? Точно так же Эслан подхватил гнома, как следует встряхнул — кольчуга зазвенела, будто мешок лудильщика — и подбросил в воздух. Трампкин заверещал. Могучие лапы поймали его, точно в материнские объятия, и аккуратно поставили наземь.
— Друг ли ты мне, сын Земли? — вопросил Эслан.
— Д-д-д-да, — пролепетал гном, силясь восстановить дыхание.
— Итак, — молвил Эслан. — Ночь на исходе. Оглянитесь: у вас за спиной занимается рассвет. Времени мало. Вы трое, сыновья Адама и сын Земли, спускайтесь в курган — вас там ждут.
Гном по-прежнему не мог произнести ни слова, а мальчики просто не отважились спросить у льва, пойдет ли он с ними. Обнажив мечи, все трое повернулись и двинулись к кургану. На их лицах не было и тени усталости; мало того, верховный король Питер и король Эдмунд выглядели сейчас уже не мальчиками, а зрелыми мужчинами в самом расцвете сил.
Наблюдая за уходящими, девочки прижались к Эслану. Между тем сумерки редели. На востоке, над самым окоемом, сияла, будто крошечная луна, Аравир — утренняя звезда Нарнии. Эслан словно вырос еще больше, прямо на глазах; вот он вскинул голову, тряхнул гривой — и зарычал.
Этот рык, басовитый, с переливами, напоминавший поначалу пение органа, становился громче и громче, пока не задрожала земля под ногами, заполнял собой все окрест, перекидывался от холма к холму, растекаясь — нет, разлетаясь — над Нарнией. В лагере Мираза солдаты, вырванные этим рыком из сновидений, судорожно хватались за мечи. На Великой Реке вынырнули на поверхность наяды, а следом показалась и лохматая, с водорослями в бороде, голова речного бога. За рекой, на каждом поле и в каждом лесу, насторожили уши звери и птицы: высунулись из нор зайцы, встрепенулись певчие птахи, заухали филины, залаяли лисицы, зафыркали ежи. Зашевелились, словно пробуждаясь от долгой спячки, деревья. В городах и деревнях перепуганные матери крепче прижимали к себе детей, мужчины спрыгивали с кроватей и принимались искать оружие. Тоскливо выли собаки. На северных рубежах Нарнии выглянули из своих мрачных замков горные великаны.
Люси и Сьюзен вдруг заметили, что со всех сторон на них надвигается что-то темное, похожее на туман, ползущий над самой землей. Потом почудилось, будто это вовсе и не туман, а широко разлившаяся вода — черные валы вздымались все выше, грозя затопить окрестности. Вот «море» подступило совсем близко, и девочки ахнули: то были деревья! Бесчисленное множество деревьев стекалось к холму, с которого раздавался львиный рык. У холма же с деревьями происходила чудесная перемена: кланяясь, приседая, простирая к Эслану гибкие ветви, они мало-помалу утрачивали свой древесный облик и становились людьми. Бледные девы-березницы качали головами, женщины-ивы откидывали с лиц волосы, чтобы взглянуть на льва, величавые, гордые буки замерли перед Эсланом в неподвижности; коренастые дубы, задумчивые вязы, лохматые падубы (кожа смуглая, женщины — в украшениях из ярко-красных ягод), веселые рябины — все склонялись в поклонах и возглашали наперебой: «Эслан! Эслан!», кто звонко, кто хрипло, кто едва слышно от робости и радости.
Вскоре люди-деревья пустились в пляс вокруг Эслана, а толпа все прибывала и прибывала, и уследить, кто здесь уже давно, а кто пришел только что, не было никакой возможности. Люси и глазом моргнуть не успела, как среди пляшущих появился юноша, облаченный в бычью шкуру, с венком из виноградных листьев в волосах. На красивом лице — пожалуй, чересчур уж красивом для мужчины — блуждала безумная улыбка. С первого взгляда становилось ясно (как сказал Эдмунд, встретивший этого юношу несколько дней спустя), что он способен выкинуть что угодно — просто что угодно. Откликался он на множество имен, среди которых чаще всего звучали Бромий, Бассарей и Телец. Его сопровождала компания девушек, не менее безумных, чем он сам. Все они громко смеялись и кричали: «Эвое! Эвое! Эвое!»
Поневоле создавалось впечатление, будто все играют в какую-то игру, едва ли не каждый — в свою собственную. Больше всего происходящее напоминало игру в жмурки, только водящий был не один: чудилось, что повязки — на глазах у всех до единого. Вдобавок какой-то невероятно толстый старик верхом на осле вдруг закричал: «Еды! Еды!» В следующий миг он свалился с осла, и его долго усаживали обратно, а осел, похоже, решил, что оказался в цирке и вознамерился пройтись на задних ногах. И повсюду, повсюду расползались виноградные лозы. Люси хотела откинуть волосы со лба — и задела лозу у себя над головой. Ноги людей-деревьев словно утопали в этих лозах, а осел толстого старика вообще скрылся под ними по самую макушку, на которой раскачивалось что-то темное. Апельсины! Куда ни посмотри, везде на лозах чудесным образом возникали сочные плоды.
— Еды! Еды! — снова закричал старик. Все набросились на апельсины (скажу откровенно — таких вкусных вы в жизни не пробовали: крупные, спелые, отборные, один к одному). О том, как надо вести себя за столом, никто, понятно, и не вспоминал — тем паче, что никакого стола не было и в помине. Ели жадно, едва успевая глотать, облизывали липкие от сока пальцы — и ни на миг не прекращали смеяться и вопить: «Эвое! Эвое!».
Внезапно стало ясно, что пир подошел к концу. Все уселись и повернулись к Эслану.
Над окоемом поднялось солнце.
— Я вспомнила! — прошептала Люси на ухо Сьюзен.
— Что вспомнила? — не поняла та.
— Вспомнила, кто они такие. Юноша — Вакх, а старик на осле — Силен. Господин Тамнус рассказывал нам про них, давным-давно.
— Ах, да! Знаешь, Лу…
— Что?
— Хорошо, что Эслан здесь. Без него я бы Вакха испугалась.
— Я бы тоже, — тихо ответила Люси.
Глава 12Измена
Едва верховный король и двое его спутников миновали низенькую каменную арку — вход в курган, как им навстречу выскочили два барсука с белыми пятнами на мордочках.
— Стой! Кто идет? — крикнул один из барсуков, оскалив клыки.