осили сады добродетели и доблести и тому подобное, — но по существу все сводилось к желанию вернуть потраченные на невольников деньги. Каковое желание Каспиан нашел вполне справедливым.
— Тем, кто потратился сегодня на рабов, вернут все до последнего мал-мала, — объявил он. (Калорменский мал-мал — мелкая монетка достоинством в одну сороковую динара). — Мопс, отдай почтенным господам их деньги.
— Ваше величество меня разорит, — заныл работорговец.
— А хоть бы и так, — усмехнулся Каспиан. — Ты всю жизнь наживался на людском горе и заслужил участи худшей, чем бедность. Даже нищета предпочтительнее рабства. Но где еще один мой спутник?
— А, этот? — Мопс скривился, словно от зубной боли. — Заберите его, ваше величество, заберите поскорее. Буду рад сбыть его с рук, а то с ним одна маета. Я в своем деле не новичок, но такого никчемного раба мне отроду не попадалось. Я и цену сбавил, аж до пяти динаров, но его все равно никто не взял. На него и смотреть тошно. Эй, Такс, приведи Нудилу.
Привели Юстейса, кислый вид которого и вправду едва ли мог доставить кому-либо удовольствие. Впрочем, удивляться тут было нечему: мало радости сделаться рабом, но ежели тебя даже в рабы не берут, это уж ни в какие ворота не лезет.
— Ну, конечно, — с ходу заворчал Юстейс, увидев Каспиана, — небось развлекался, пока другие отдувались за тебя в неволе. Бьюсь об заклад, про британского консула ты так и не узнал. Впрочем, другого я и не ждал.
Вечером в замке устроили большой пир, по окончании которого, уже раскланявшись со всеми и отправляясь спать, Рипичип сказал:
— Ну, завтра наконец начнутся настоящие приключения.
Однако он поторопился с этим заявлением: приключения не могли начаться ни завтра, ни послезавтра, ни в какой другой из ближайших дней, ибо за Одинокими островами лежал совершенно неизведанный край, и к путешествию туда следовало основательно подготовиться. Корабль разгрузили, с помощью восьмерки ломовых лошадей и деревянных катков вытащили на берег, и лучшие корабельные мастера тщательно осмотрели корпус и оснастку. Затем «Поспешающего» снова спустили на воду и погрузили на него столько провизии и воды, сколько смогло уместиться в трюме. А уместилось ровно на двадцать восемь дней.
— Да, — грустно заметил Эдмунд, — выходит, если мы не найдем ничего интересного за две недели, придется поворачивать назад.
Пока корабль готовили к отплытию, Каспиан расспрашивал бывалых мореходов, не знают ли они чего о морях и землях, лежащих на востоке. Морские волки, с обветренными лицами, квадратными седыми бородками и правдивыми голубыми глазами, осушили множество кружек эля из подвалов замка и отблагодарили юного короля таким же множеством невероятных историй, но в тех историях, которые заслуживали хотя бы малейшего доверия, никакие восточные земли не упоминались. Многие моряки пребывали в уверенности, что никаких земель там нет и в помине, а если все время плыть на восток, то в конце концов можно увидеть, как море переливается через край земли, низвергаясь в бездну. «Туда-то, видать, и канули друзья вашего величества», — говорили они, а другие пичкали Каспиана бреднями насчет стран, населенных безголовыми людьми, плавучих островов, ужасных морских смерчей и горящей воды. И лишь один старый шкипер, к превеликой радости Рипичипа, сказал, что далеко-далеко на востоке находится царство Эслана. «Правда, — добавил он, — попасть туда невозможно, потому как царство это уже за краем света». Его попросили рассказать поподробнее, но старик ответил, что сам в тех краях отроду не бывал и лишь слышал о них от своего отца.
Берн мог сообщить о своих шестерых спутниках лишь то, что в свое время они действительно отплыли на восток и что больше о них никто ничего не слышал.
— Я часто прихожу сюда по утрам, — сказал герцог, стоя вместе с Каспианом на самой высокой вершине Эвры и глядя на восток, где расстилалось безбрежное море. — Любуюсь рассветом, и порой мне кажется, будто солнце восходит всего в двух-трех милях отсюда. Тогда я вспоминаю своих друзей и невольно задумываюсь, что же нашли они там, за горизонтом? Наверное, ничего, но в такие мгновения мне становится почти стыдно за себя, что я остался здесь. Но при этом, ваше величество, мне все равно хотелось бы, чтобы здесь остались вы. Боюсь, Калормен не простит нам запрета на работорговлю. Может дойти до войны, и островам потребуется ваша помощь. Подумайте еще раз, государь.
— Достойный герцог, — отвечал Каспиан, — я ведь принес обет. И потом, как я оправдаюсь перед Рипичипом?
Глава 5Шторми его последствия
Лишь почти через три недели после прибытия путешественников буксир вывел «Поспешающего к восходу» из Тесной Гавани. Этому предшествовали торжественные проводы. У причалов собралась огромная толпа. Речь Каспиана, обращенная к жителям Одиноких островов, была встречена с восторгом, а когда король прощался с герцогом и его семьей, многие прослезились. Люди плакали и кричали: «Да здравствует король!» до тех пор, пока корабль не удалился от берега настолько, что стихли звуки Каспианова рога. Пурпурный парус наполнился свежим ветром. Буксир повернул к берегу, а «Поспешающий к восходу», плавно обогнув южную оконечность острова, взял курс на восток. Первым на вахту у штурвала встал Дриниан.
Несколько дней плавания прошли просто великолепно. Просыпаясь по утрам и видя отраженные морем солнечные зайчики, пляшущие на потолке каюты, наполненной чудесными подарками жителей Островов (ей преподнесли и тельняшку, и зюйдвестку, и матросский шарф, и непромокаемые сапоги как раз ее размера), Люси думала, что, пожалуй, ни одной девочке на свете не везло так, как повезло ей. Потом она выбиралась на полубак и любовалась морем. День ото дня становилось теплее, а море с каждым утром казалось синее прежнего. Завтракала Люси с истинно морским аппетитом — такого на суше не бывает, во всяком случае, у детей.
Немало времени девочка проводила на корме, сидя на скамеечке и играя с Рипичипом в шахматы. Фигуры были для него малость тяжеловаты, так что переставлять их ему приходилось обеими лапами, а чтобы поставить какую-нибудь в цент]) доски, он поднимался на цыпочки. Зрелище было препотешное, но это не мешало Рипичипу играть превосходно; он выигрывал почти всегда, когда не забывал об игре. Правда, забывшись, запросто мог сделать совершенно нелепый ход — взять, например, да подставить своего коня под удар коня и ладьи одновременно. Это случалось оттого, что Рипичип начинал путать игру с настоящей битвой и заставлял свои фигуры рваться вперед без оглядки, как всегда вел себя в сражении он сам.
Однако длилось это чудесное время недолго. Однажды вечером, беззаботно глядя с кормы на остававшийся позади корабля длинный пенистый след, Люси приметила на западе тяжелые тучи. Они быстро догоняли корабль и вскоре уже затянули половину неба. На короткий миг в них образовался разрыв, сквозь который просочился желтый закатный свет, и само море пожелтело, словно старая парусина. Резко похолодало, волны пустились в беспорядочный пляс, и по корпусу корабля пробежала легкая дрожь, будто он учуял опасность и стремился от нее уйти. Парус то вздувался, наполняясь зловеще завывающим ветром, то обвисал, как тряпка. Прежде чем Люси успела осознать, чем грозит этакое скопище туч, послышался громовой голос Дриниана:
— Полундра! Свистать всех наверх!
Матросы живо принялись за работу: люки наглухо задраили, огонь на камбузе затушили и уже собирались спустить парус, когда разразился свирепый шторм. Люси почудилось, что по ходу корабля, прямо перед носом, разверзлась глубочайшая яма. Корабль нырнул, и почти тотчас перед ним выросла водяная гора высотой с мачту. Казалось, она обрушится на палубу и, если не разобьет корабль в щепки, то уж точно отправит на дно, но «Поспешающий» каким-то образом взлетел на вершину этой горы, где чуть ли не завертелся волчком. Впрочем, хотя чудовищный вал и не сокрушил корабль, водой его захлестнуло так, что ют и полубак стали походить на островки, разделенные бурлящим морем. Высоко наверху матросы отчаянно цеплялись за рею, не оставляя попыток убрать парус. Лопнувший и вытянувшийся по ветру канат даже не колыхался: он как бы застыл в неподвижности, словно кочерга.
— Вниз, ваше величество! Вас смоет! — крикнул Дриниан.
Прекрасно понимая, что на палубе от нее все равно никакого толку, Люси поспешила выполнить указание капитана, да только это оказалось не очень-то просто. Корабль кренился на левый борт так сильно, что палуба походила на скат крыши. Сначала Люси пришлось, цепляясь за что попало, добираться до верхушки трапа, а потом еще и подождать, пропуская двоих взбиравшихся по нему матросов. Вниз она соскользнула, как могла, резво, хотя руки ее сами цеплялись за перила. И правильно делали: когда она оказалась у подножия трапа, палубу захлестнула волна, окатившая девочку с головой. Промокнуть до нитки она успела еще раньше, ведь брызгами обдавало и ют, но там вода казалась не такой холодной. Не держись девочка крепко, ее попросту смыло бы за борт. Как только вода схлынула, Люси, скользя на мокрой палубе, метнулась к двери своей каюты и проскочила внутрь. Разбушевавшаяся стихия осталась снаружи, но в каюте было едва ли не страшнее из-за доносившихся отовсюду звуков — скрипа, треска, стона, криков, рева и воя ветра…
Прошел день, за ним другой, а буря не прекращалась и продолжала свирепствовать, пока все не забыли, когда она началась. И все это время три матроса постоянно стояли у румпеля — хоть как-то удерживать курс удавалось только втроем, а еще несколько человек беспрерывно откачивали помпой воду. Никто из команды не имел времени ни отдохнуть, ни поесть, ни обсушиться.
Когда же шторм унялся, Юстейс записал в своем дневнике следующее:
«3 сентября. Наконец-то эта дурацкая буря завершилась, и я могу писать. Она продолжалась ровно тринадцать дней: правда, многие здесь утверждают, будто двенадцать, но я знаю лучше, потому что вел точный учет. Огромное удовольствие путешествовать на одном корабле с людьми, которые и считать-то толком не выучились. Буря была ужасная, корабль все время швыряло туда-сюда, и я ходил мокрый и голодный, потому что никому и в голову не пришло позаботиться о приличной кормежке. Само собой, у ни