— Будь осторожна, Люси, — предостерег Каспиан. — Драконам ума не занимать. А вдруг это хитрость злодейская?
Но Люси уже бежала к берегу, а за ней, быстро перебирая короткими лапками, едва поспевал Рипичип. Эдмунду, Каспиану и Дриниану не оставалось ничего другого, как последовать за ними.
— Дай мне скорее твою бедную лапку, — промолвила девочка. — Сейчас я ее вылечу.
Дракон, вспомнивший, как снадобье Люси помогло ему, когда он еще был Юстейсом, радостно протянул лапу. Правда, к его сожалению, эликсир из алмазного флакона не помог снять браслет, но боль ослабла мгновенно, да и опухоль начала спадать.
Все толпились вокруг, наблюдая за исцелением, и тут Каспиан воскликнул:
— Взгляните! Взгляните сюда! — Юный король указывал на золотой браслет.
Глава 7Приключения Юстейса:окончание
— А что тут такого? — спросил Эдмунд.
. — Герб, — ответил Каспиан. — Видишь герб?
— Маленький молот, а над ним алмаз словно звезда, — сказал Дриниан, — Где-то я его видел.
— Конечно, видел! — воскликнул Каспиан. — Еще бы тебе не видеть герба лорда Октесиана!
— Ах, негодяй! — закричал Рипичип дракону, — А ну, сознавайся — ты сожрал нарнианского лорда?
Дракон поспешно замотал головой, явно отрицая обвинение.
— А вдруг, — предположила Люси, — это и есть сам лорд Октесиан, только заколдованный?
— Вряд ли, — возразил Эдмунд, — Дракон, скорее всего, настоящий, ведь они любят собирать золото. Но вот Октесиан, судя по всему, не уплыл дальше этого острова.
— Сейчас я все выясню, — сказала Люси и спросила дракона: — Вы случайно не лорд Октесиан?
Тот отрицательно покачал головой.
— Но вы заколдованы? — не унималась девочка. — Вы раньше были человеком?
Последовал энергичный кивок.
И тут кто-то (то ли Люси, то ли Эдмунд; об этом потом долго спорили) задал вопрос:
— Эй, а ты случайно не Юстейс?
Дракон снова кивнул, стукнул хвостом по воде, а из его глаз хлынул такой поток горючих (и горячих) слез, что всем пришлось отскочить в сторону.
Люси всячески старалась утешить его и даже, набравшись смелости, чмокнула в чешуйчатую морду, тогда как остальные вздыхали, качали головами, приговаривали: «Да, вот уж не повезло» и уверяли, что не бросят друга в беде и так или иначе непременно его расколдуют. Конечно, всем страшно хотелось узнать, как это мальчик вдруг сделался драконом, но говорить Юстейс не мог, а когда попытался написать что-либо на песке, ничего путного из этого не получилось. Во-первых, он никогда не читал ни сказок, ни приключенческих книг и не умел описывать волшебные приключения, а во-вторых, не так-то просто нацарапать хоть что-то вразумительное драконьей лапой. Часть написанного стиралась его же собственным хвостом, часть смывали набегавшие волны, и в результате получилось примерно следующее:
«Я ПЕЩ ДРАК ТОМУ ЧТО МЕРТВ ДОЖДЬ СИЛЬН ХОЧ СНЯТЬ БРАС Л…»
Уразуметь что-либо из этого было трудно, однако скоро все убедились, что превращение в дракона пошло Юстейсу на пользу — характер у него определенно исправился. Теперь он не увиливал от работы, напротив, старался принести как можно больше пользы, что в его новом качестве удавалось ему совсем неплохо. Облетев гористый остров, где в изобилии водились дикие козы и кабаны, он принес товарищам немало добычи. Охотился Юстейс, можно сказать, милосердно — убивал животных мощным ударом хвоста, так что жертва погибала мгновенно, даже не поняв, что случилось. При этом сам он всегда насыщался в одиночестве. Потому что, будучи драконом, мог есть только сырое мясо и не хотел смущать спутников своими кровавыми пиршествами. Потом, пыхтя и отдуваясь на лету, он принес в лагерь здоровенную, вырванную с корнями сосну, вполне годившуюся на мачту. Холодными, дождливыми вечерами Юстейс укрывал товарищей от непогоды, раскинув крылья; а чтобы согреться, достаточно было прислониться к его горячим бокам. Стоило ему разочек дохнуть, как даже мокрые дрова вспыхивали ярким пламенем. Порой он брал кого-нибудь прокатиться, и люди с драконьей спины видели далеко внизу лесистые зеленые склоны, отвесные утесы, глубокие теснины, а на востоке, там, где море сходилось с голубым небом, темное синее пятно. Возможно, то была земля.
Юстейс с радостью ощущал заботу товарищей и с еще большей радостью заботился о них сам. Пожалуй, лишь это совершенно новое для него чувство и удерживало беднягу от отчаяния. Потому что ему совсем не нравилось быть драконом. Он содрогался от отвращения всякий раз, когда, пролетая над горным озерцом, видел в нем свое отражение. Ему были ненавистны и перепончатые крылья, и когтистые лапы, и зубчатый гребень на спине. Одиночества он боялся, но людей стыдился. В теплые, сухие вечера, когда не требовалось согревать товарищей, Юстейс уползал подальше и сворачивался кольцом где-нибудь между лесом и заливом. Как ни странно, главным его утешителем сделался Рипичип. Благородный предводитель мышей частенько покидал веселый круг у костра, усаживался у самой драконьей морды с наветренной стороны, так, чтобы глаза не слезились от дыма, и заводил разговор насчет превратностей судьбы и поворотов колеса Фортуны. «Будь мы у меня дома, — говорил Рипичип, хотя его дом представлял собой обыкновенную нору, куда дракон не смог бы даже просунуть голову, — я мог бы показать множество книг об императорах, королях, герцогах, рыцарях, прекрасных дамах, поэтах, астрономах, философах и чародеях, которые, оказавшись в самом горестном положении, не пали духом и в конце концов обрели счастье». По правде сказать, утешали подобные речи не так уж сильно, но велись они от чистого сердца — и это Юстейс запомнил навсегда.
Но время шло, и со всей беспощадностью встал вопрос — что делать с драконом, когда корабль будет готов к отплытию? В присутствии Юстейса эту тему старались не затрагивать, но до него все равно то и дело доносились обрывки фраз: «Может, уложим его вдоль одного борта, а припасы, для равновесия, вдоль другого?», или «А не попробовать ли взять его на буксир?», или «Хотелось бы знать, долго ли он может лететь без отдыха?» Но чаще всего звучал вопрос: «Чем же его кормить?» Мысль о том, что на борту корабля он будет тяжкой обузой, врезалась в его сознание, как проклятый браслет в лапу. И избавиться от нее было так же невозможно, как и от золотого браслета, который, несмотря на боль, дракон снова и снова, особенно душными ночами, безнадежно пытался сорвать, пуская в ход зубы.
Однажды, дней этак через шесть после высадки на Драконий остров, Эдмунд проснулся очень рано. Рассвет едва брезжил, и мальчик смутно различал лишь росшие между лагерем и заливом деревья. Неожиданно ему привиделось какое-то движение. Эдмунд приподнялся на локте и присмотрелся. Сомнений не было: у кромки леса маячила темная человеческая фигура. Сначала ему подумалось что это Каспиан — человек был примерно того же роста, но оказалось, что Каспиан спокойно спит рядом.
Эдмунд поднялся, неслышно подкрался к опушке и оказался рядом с ничего не подозревающим незнакомцем. Вблизи стало видно, что ростом этот человек пониже Каспиана, но заметно выше Люси. Юноша обнажил клинок, но неожиданно услышал:
— Это ты, Эдмунд?
— Я, — Эдмунд даже несколько растерялся. — А ты кто такой?
— Неужто не узнаешь? — промолвил таинственный незнакомец. — Это же я, Юстейс.
— Вот тебе на! — воскликнул Эдмунд. — И вправду ты! Как же тебя?..
— Тсс, — прошептал Юстейс и пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадет.
— Тебе плохо? — бросился к нему Эдмунд.
Юстейс молчал так долго, что Эдмунд уже подумал, не лишился ли тот чувств, однако в конце концов до его слуха донесся слабый шепот:
— Это было ужасно… Да ты и представить себе не можешь, как… Но теперь уже все в порядке. Можем мы отойти и поговорить где-нибудь в сторонке? Знаешь, я пока не готов встретиться с остальными.
— Как хочешь, — отозвался Эдмунд. — Давай присядем вон на те валуны. Я очень рад, что ты… э-э-э… снова выглядишь самим собой. Надо думать, тебе пришлось несладко.
Они уселись на камни и некоторое время молча смотрели на залив. Небо светлело, звезды одна за другой таяли, пока над горизонтом не осталась одна-единственная, самая большая и самая яркая.
— Я пока не буду рассказывать, как меня угораздило превратиться в дракона, — сказал наконец Юстейс, — Конечно, ты об этом узнаешь, да и все остальные тоже, но… как-нибудь попозже. А сейчас лучше послушай, как я снова стал человеком.
— Выкладывай, — отозвался Эдмунд.
— Так вот, я все время чувствовал себя по ночам просто гадко, но в последнюю ночь стало совсем худо. Рука разболелась так, что не было никакой мочи…
— А сейчас-то как? — поинтересовался Эдмунд.
Юстейс рассмеялся — никогда прежде Эдмунд не слышал от него такого радостного, счастливого смеха — и легко снял браслет с руки.
— Вот и все. Пусть кто захочет возьмет себе. Так вот, рука просто горела, и я не мог заснуть: все думал, что же со мной будет дальше И тут… вообще-то я до сих пор не уверен, что это мне не приснилось…
— Ты, главное, говори, а там разберемся, — подбодрил Эдмунд.
— Ладно. Ну, поднял я случайно глаза и увидел такое, чего уж никак не ожидал. Льва увидел. Здоровенного льва, который направлялся ко мне. Причем, странное дело, луна в это время скрылась, а он вроде как сам светился. Он подходил все ближе, и я не на шутку струхнул. Ты небось думаешь, с чего бы это дракону бояться льва? Конечно, дракон гораздо сильнее, но я не того боялся, что он меня задерет, а… Трудно сказать, чего, боялся, и все тут. Лев остановился рядом со мной, взглянул мне в глаза, и я с перепугу даже зажмурился. Но это не помогло. Лев велел мне встать и идти.
— Он что, умел говорить?
— Хм… даже не знаю, что и ответить. Говорить вроде и не говорил, но я все равно как-то его понимал. И понимал, что надо слушаться. Встал и пошел за ним. Шли мы долго, и все время, пока я следовал за ним, он светился как луна. Наконец мы поднялись на какую-то гору — сколько я здесь ни летал, этой горы не видел — и оказались в саду. В пышном таком саду, с цветами, плодовыми деревьями и всем прочим. А посреди сада был родник.