— Вы встретили Колдунью? — спросил Аслан таким низким голосом, что чувствовалось, что вот-вот он перейдет в рык.
— Она проснулась, — сказал совершенно жалкий Дигори. И, побледнев, добавил: — Я хотел сказать — я ее разбудил. Потому что мне очень хотелось увидеть, что случится, если ударить по колокольчику. Полли не хотела этого делать. Она ни в чем не виновата. А я... Я подрался с нею из-за этого. Сам не знаю, почему. Наверно, я был немного околдован... когда прочел ту надпись под колокольчиком.
— Значит, ты был околдован? — спросил Аслан, и голос его стал еще тише и глуше.
— Нет, — в отчаянии отвечал Дигори. — Думаю, что нет, тогда я только притворялся.
Наступила долгая пауза, и Дигори мысленно повторял про себя: “Это я все погубил. И теперь нет никакой надежды получить что-нибудь для моей мамы!”.
— Вот видите, друзья мои, — обратился Лев к собранию. — Не успел юный и чистый мир, который я подарил вам, состариться хотя бы на шесть часов, как силы зла уже вступили в него. Их разбудил и доставил сюда вот этот Сын Адама.
Все Звери и даже Ягодка повернулись к Дигори, уставились на него и разглядывали до тех пор, пока ему не захотелось как можно скорее провалиться под землю.
— Но нам не следует предаваться унынию, — продолжал Аслан, по-прежнему обращаясь к Зверям. — От этого зла возникнут великие беды, но до них еще далеко. И я предчувствую, что худшее мне придется принять на себя. А тем временем мы можем все устроить так, что в течение многих сотен лет это будет счастливейшая страна в счастливом мире. Но если род Адама нанес нам эту рану, то он же должен помочь нам исцелить ее. Подойдите поближе ко мне, вы двое.
Последние слова были обращены к Полли и кэбмену, только что присоединившимся к ним. Полли — на лице которой, казалось, остались только глаза и рот — не отрываясь, глядела на Аслана, крепко вцепившись в руку кэбмена. Тот, кинув на Аслана один-единственный взгляд, сразу снял с себя шляпу. Без нее он выглядел моложе, приятнее лицом и больше походил на крестьянина, чем на лондонского кэбмена.
— Сын мой, — сказал Аслан кэбмену, — давно уже я знаю тебя. Узнал ли ты меня?
— Увы, нет, сэр, — отвечал тот. — По крайней мере в обычном смысле слова. Но я чувствую что-то такое, что если б мог позволить себе вольность, то сказал бы, что мы уже где-то встречались.
— Это хорошо, — произнес Лев. — Значит, ты знаешь меня лучше, чем тебе кажется, и пока жив, успеешь узнать еще лучше. Нравится ли тебе эта страна?
— Если сказать правду, так одно удовольствие, сэр, — отвечал кэбмен.
— Хотел бы ты прожить здесь всю жизнь?
— Понимаете, сэр, я женатый человек, — отвечал кэбмен. — Будь здесь со мною жена, я считаю, никто из нас не подумал бы о возвращении в Лондон. Ведь мы с нею настоящие деревенские люди...
Аслан рывком поднял свою огромную косматую голову, раскрыл пасть и начал выпевать какую-то одну протяжную ноту — не очень громко, но мощно. Когда Полли услышала этот звук, ее сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Она была уверена, что это призыв. Любой, кто его услышит, сразу его послушается и, что еще более вероятно, окажется здесь, сколько бы миров и веков ни отделяли его от Аслана. И поэтому, хотя и удивилась, все-таки не была по-настоящему потрясена, когда совсем рядом с нею ниоткуда появилась женщина, молодая, с добрым и честным лицом. Полли сразу поняла, что это и есть жена кэбмена. Она доставлена сюда из нашего мира без помощи всяких надоедливых волшебных колец, просто, быстро и красиво, будто птица прилетела в свое гнездо. Молодая женщина, по-видимому, была застигнута за стиркой, потому что на ней был фартук, рукава закатаны выше локтей, а с рук капала мыльная пена. Будь она доставлена сюда в лучшем своем платье и в праздничной шляпке, украшенной искусственными вишенками, она бы выглядела нелепо. Но сейчас была очень мила.
Разумеется, жена кэбмена решила, что спит и видит сон. Поэтому не бросилась к мужу и не стала требовать от него, чтобы он, ради бога, объяснил ей, что происходит с ними обоими. Но вот она поглядела на Льва и была уже не так твердо уверена, что все это ей снится, хотя почему-то не испугалась. Она склонилась перед ним в полуреверансе, как в то время еще делали деревенские девушки. Потом подошла к кэбмену, вложила свою руку ему в ладонь и стала рядом с ним, с несколько оробелым видом озираясь вокруг.
— Дети мои, — Аслан устремил на них пристальный взгляд, — вы будете первыми королем и королевой Нарнии.
Кэбмен в изумлении раскрыл рот, а его супруга покраснела до кончиков ушей.
— Вы будете править этими существами, давать им имена, вершить над ними правосудие, а если на них поднимутся враги — защищать от врагов. А враги у них будут, потому что в этот мир проникла злая Колдунья.
Кэбмен с трудом сглотнул несколько раз, прочищая горло.
— Прошу прощения, сэр. Я, конечно, премного вам благодарен, и хозяйка моя скажет вам то же самое, но я ведь не из тех парней, которые подходят для такой работы. Понимаете, я не получил никакого образования.
— Ну, — сказал Аслан, — умеешь ли ты хотя бы управиться с лошадью и плугом, растить для себя плоды земные?
— Да, сэр. В такой работе я малость смыслю, потому что вырос за нею.
— Сможешь ли ты править этими существами с лаской и справедливостью, памятуя, что они не рабы, подобные бессловесным животным в вашем мире, но Говорящие Животные и свободные существа?
— Постараюсь, сэр, — отвечал кэбмен. — Насколько сумею, ЙУДУ обращаться с ними по чести и справедливости.
— И ты воспитаешь своих детей и внуков так, что и они будут поступать с ними подобным образом?
— Постараюсь сделать все, сэр, что от нас зависит. Не так ли, Нэлли?
— И у тебя не будет любимчиков среди собственных детей или среди этих созданий, ты не позволишь никому владеть другими животными и заставлять их работать на себя?
— Я ни за что не позволю, сэр, чтобы дело дошло до этого, — сказал кэбмен. — И обещаю вам, если мне кто-то попадется на таком деле, я им покажу, где раки зимуют.
Пока продолжался этот разговор, кэбмен преображался на глазах: голос его становился более сильным и звучным, он ясно выговаривал все слова — это был тот деревенский говор, который он усвоил еще мальчишкой, а не резкий и торопливый кокни — диалект лондонского простонародья.
— А если нападут враги? Ибо враги рано или поздно нападут на вас. Если начнется война, будешь ли ты первым в атаке и последним в отступлении?
— Да, сэр, — медленно отвечал кэбмен, обдумывая каждое свое слово. — Впрочем, в таких вещах человек ничего не может знать заранее, пока сам не испробует, что к чему. Осмелюсь сказать, что по природе я — парень тихий, никогда ни с кем не дрался... ну, если случалось побоксировать, так это совсем другое дело... Я, конечно, буду стараться... и надеюсь, что сумею сделать все, как надо, если такое выпадет мне на долю.
— Значит, — сказал Аслан, — ты сможешь сделать все, что обязан делать король. Вскоре состоится твоя коронация. И ты сам, и твои дети, и внуки пребудут счастливы и благословенны. Некоторые из них станут королями Нарнии, другие — королями Арченланда, страны, которая лежит вон там. — Лев показал лапой в сторону Южных Гор. А тебе, маленькая Дочь Евы, — обратился он к Полли, — я говорю: “Добро пожаловать в Нарнию!” Простила ли ты мальчику обиду и насилие, которые он учинил тебе в зале со статуями, в опустелом дворце проклятых владык Чарна?
— Да, Аслан, — сказала Полли. — Мы это давно уладили.
— Это хорошо, — одобрил Аслан. — Тогда займемся мальчиком.
Глава двенадцатаяПРИКЛЮЧЕНИЯ ЯГОДКИ
Дигори крепко сжал губы. Он испытывал все большее беспокойство, но надеялся, что, как бы ни обернулось дело, хныкать он не будет и не станет всеобщим посмешищем.
— Сын Адама! — обратился к нему Аслан. — Готов ли ты исправить беду, которую накликал на милую моему сердцу страну Нарнию в самый день ее рождения?
— Я не знаю, что я тут смогу сделать, — сказал Дигори. — Вы же сами знаете, что эта королева убежала, и...
— Я не спрашиваю тебя, что ты будешь делать, — прервал его Лев. — Я спрашиваю: готов ли ты?
— Да, сэр, — отвечал Дигори.
На миг в голове его вспыхнула безрассудная мысль сказать Льву: “Я постараюсь помочь вам, если вы дадите обещание помочь моей маме”. Но, к счастью, он вовремя сообразил, что Лев — не то существо, с кем можно торговаться. Но, когда он говорил “да”, то думал о своей матери, о великой надежде, которой он жил все эти часы и которая сейчас вдруг покинула его. Поэтому в горле у него застрял комок, на глазах выступили слезы, и, не удержавшись, он выпалил:
— Ну пожалуйста... прошу вас... если можете, то дайте мне что-нибудь, чтобы вылечить мою маму...
До этой минуты он не смел поднять голову и глядел на огромные передние лапы Льва и его чудовищные когти. Но теперь, в отчаянии, он забыл свой страх и поглядел ему прямо в глаза. И то, что он увидел, повергло его в изумление, какого он не испытал более за всю свою жизнь. Темно-рыжая голова склонилась так низко, что была почти возле лица мальчика, и — чудо из чудес — глаза Льва были полны огромных, сверкающих слез. И по сравнению с ними слезы самого Дигори были такими крохотными и тусклыми, что на какой- то миг ему показалось — Лев горюет из-за болезни его матери даже больше, чем он сам.
— Ах, сын мой, сын мой! — промолвил Аслан. — Я все понимаю. Горе твое велико. И в этой стране только мы с тобою знаем, что это такое — горе. Поэтому постараемся помочь друг другу. Мне сейчас приходится думать, как на сотни лет оградить мою Нарнию от бед. Колдунья, которую ты доставил сюда, рано или поздно вернется в Нарнию. Но нам не следует из-за этого впадать в отчаяние. Я хочу посадить Дерево, к которому она не посмеет приблизиться. Это Дерево будет охранять от нее Нарнию много сотен лет. Этому краю суждено долгое блистательное утро, и много воды утечет, прежде чем первые тучи омрачат солнце. И ты должен доставить мне то семя, из которого я смогу вырастить такое дерево.