— Послушай, — Шаста был поражен тоном, каким Конь произнес это слово. — Ты забыл добавить: да живет он вечно!
— Зачем? — возмутился Конь. — Я — свободный нарнианин, почему же я должен говорить так, как говорят рабы и дураки? Я же не хочу, чтобы он жил вечно, и знаю, что не будет он жить вечно, желай я ему это или не не желай... А ты, как я вижу, тоже с нашего вольного Севера, поэтому пусть в наших беседах с тобой больше не будет этого рабского южного языка!.. Так вот, как я уже сказал, мой хозяин держит путь на север, в Ташбаан.
— Значит, нам лучше бежать на юг?
— Ни в коем случае, — отрезал Конь. — Видишь ли, он считает, что я такой же немой и неразумный, как все их кони. А если бы я и в самом деле был таким, то, оказавшись на воле, я пошел бы назад, домой, к своему стойлу в своей конюшне — то есть к его дворцу, который к югу отсюда, в двух днях пути. Ему никогда не взбредет в голову, что я могу сам отправиться на север. Ну, а если не найдет меня дома, то решит, что кто-то из той деревни, что мы недавно проехали, выследил и украл меня.
— Уррра! — воскликнул Шаста. — Значит, на север! Всю жизнь меня тянуло на север!
— Разумеется, — ответил Конь. — Так и должно было быть. В тебе говорила вольная кровь северянина. Только не надо так громко кричать об этом... Впрочем, мне кажется, им уже пора заснуть.
— Я подкрадусь и гляну, — сказал Шаста.
— Хорошая мысль, — одобрил Конь. — Только осторожнее, чтобы не заметили.
Теперь уже совсем стемнело, и воцарилась тишина, нарушаемая только плеском воды у берега. Но Шаста почти не замечал этого шума, так как тот преследовал его день и ночь, всю жизнь. Он подошел к дому и увидел, что света уже нет, а когда прислушался, то не различил ни звука. Он свернул за угол, к единственному окошку, и, спустя минуту, уловил знакомый звук — громкий, с присвистом храп старого рыбака. С каким-то странным весельем мальчик подумал, что если все сложится хорошо, никогда уже больше не услышит он этого храпа. Затаив дыхание, Шаста прокрался по траве назад, к стойлу ослика. Сейчас он почувствовал и некоторую грусть, но радость была все-таки сильнее. Он нащупал на стене стойла место, где был спрятан ключ. Отпер дверь, нашел в темноте седло и другое убранство Коня, оставленное хозяином на ночь в стойле. Нагнувшись, мальчик поцеловал ослика в нос.
— Прощай, — сказал он. — Жалко, что нельзя взять тебя с собою.
— Ну, наконец-то, — успокоился Конь, когда Шаста вернулся к нему. — А я уже начал думать, не вышла ли какая-нибудь заминка.
— Я забрал из стойла твои вещи, — сказал Шаста. — Объясни, как их надеть на тебя?
За несколько минут мальчик снарядил Коня, причем он больше всего боялся нечаянно звякнуть сбруей, а Конь все время приговаривал:
— Эту подпругу надо затянуть потуже... Застегни ее на пряжку, она должна быть где-то ниже... Подтяни стремена покороче, себе по росту...
Когда приготовления закончились, Конь добавил:
— А теперь запомни: удила, так и быть, пусть останутся — но только для видимости. Все равно ты не умеешь ими пользоваться. Привяжи их сразу к луке седла... Да не затягивай, сделай свободнее, чтоб ничто не мешало мне поворачивать голову... И ни в коем случае не прикасайся к ним!
— Тогда зачем же они? — удивился Шаста.
— Для того чтобы направлять меня, — отвечал Конь. — Но в нашем путешествии я сам буду решать, куда нам идти, поэтому держи руки от них подальше. И еще — прошу тебя, не хватайся за мою гриву.
— Но как же так, — растерянно сказал Шаста, — если нельзя держаться ни за удила, ни за гриву, как же мне тогда усидеть?
— Держись руками за свои колени, — посоветовал Конь. — Сожми коленями мои бока со всей силой, какая у тебя найдется, а сам сиди прямо, как палка. Кстати, что ты там делаешь со шпорами?
— Привязываю к пяткам — что еще с ними можно делать?
— Будет лучше, если ты их сразу снимешь и положишь в седельную сумку. Когда приедем в Ташбаан, продай их... Готово? Ну, думаю, теперь тебе можно садиться на меня.
—Ой! Какой ты страшно высокий! — сказал Шаста, когда к нему вернулось дыхание после первой неудачной попытки.
— Не забывай, что я Конь, — услышал он в ответ. — Если бы кто-нибудь увидел, как ты на меня взбираешься, он бы в темноте решил, что я стог сена... Ну, на этот раз было чуть получше... А теперь сядь прямо и не забывай о коленях... Святые небеса! Не смешно ли — Конь, который вел конный полк в атаку и выигрывал гонки, заполучил себе в седло такой вот мешок с картошкой! Но, как бы там ни было, нам пора уходить отсюда.
И он тихонько не то заржал, не то хихикнул, и не совсем уж неласково.
Так началось их ночное путешествие. Сначала они предприняли массу предосторожностей: направились прямо на юг и прошли от избушки рыбака до небольшой речки, впадавшей в море. Там Конь постарался оставить в прибрежной грязи несколько совершенно отчетливых отпечатков копыт, да так, чтобы всем было ясно: конь шел на юг. Затем беглецы пошли вброд через речку, но, дойдя до середины, повернули вверх по течению и так продвигались по реке, пока не поднялись на сотню ярдов выше того места, где был дом. После этого они присмотрели на берегу местечко, покрытое твердой галькой, — там не могло остаться следов. И только тогда выбрались на берег. Потом, не убыстряя шага, Конь с Шастой направился на север и так шел до тех пор, пока все, что составляло мир мальчика: дом, дерево, стойло ослика — не потонуло в серебристом мраке летней ночи.
Они поднимались все выше и выше по склону и оказались на самой вершине гребня — того самого гребня, на котором заканчивался известный Шасте мир. Но сейчас Шаста не видел там ничего, кроме серого степного пространства, поросшего травой. Оно, казалось, было бесконечным — дикое, пустынное и привольное.
— Слушай, — предложил Конь, озирая степь, — тебе не кажется, что это самое подходящее место для того, чтобы удариться в полный галоп?
— Ой, не надо, пожалуйста! — взмолился Шаста. — Потом... как-нибудь... Я не знаю... и, простите меня, Конь, я не знаю, как вас зовут?
— Брихи-хинни-бринни-хухи-хах, — отвечал Конь.
— Мне это ни за что не выговорить, — сказал Шаста. — Можно я буду звать тебя Бри?
— Ну, если это все, на что ты способен, — зови, что тут поделаешь, — разрешил Конь. — А как мне называть тебя?
— Меня зовут Шаста.
— Хмм, — фыркнул Бри. — Такое имя действительно сразу не выговоришь... Но вернемся к делу. О галопе. Да будет тебе известно, что он переносится намного легче, чем тряская рысца... хотя бы потому, что ты не сможешь встать, а следовательно, упасть. Сжимай коленями мои бока, гляди все время прямо между моими ушами. И ни в коем случае не смотри на землю. Готов? Тогда — Нарния и Север!
Глава втораяПРИКЛЮЧЕНИЯ В ДОРОГЕ
Был уже почти полдень, когда Шаста проснулся от прикосновения чего-то теплого и мягкого. Открыв глаза, он сразу же увидел длинную лошадиную морду, которая почти касалась его лица губами и носом. Он вспомнил удивительные события минувшей ночи и попытался сесть. И сразу же застонал.
— Ой, Бри! — произнес он прерывающимся от боли голосом. — Я все себе стер. Все. Мне с места не сдвинуться.
— Доброе утро, малыш, — приветствовал Бри. — Боюсь, что действительно ты чувствуешь себя... хмм... немного окостенело. Не от падений. Ты упал всего каких-то десять раз., ну, может, чуть побольше, не стану спорить... Но все обошлось. Просто прелесть какая мягкая и упругая трава — упасть на такую одно удовольствие. Только один раз я немного испугался за тебя — когда мы пробирались сквозь жесткий кустарник. Там на самом деле могло кончиться скверно. Нет, ты чувствуешь себя разбитым от самой езды. Поначалу она дается трудно... Ты собираешься завтракать? Я свой уже закончил.
— Ну его, этот завтрак, и все остальное тоже, — простонал Шаста. — Говорю тебе, не могу двинуть даже пальцем.
Но Конь продолжал легонько подталкивать его мордой и копытом, так что Шасте волей-неволей пришлось встать на ноги. Он огляделся: где же они находятся? За спиной у них была небольшая рощица, а прямо перед ними — покрытый травой и густо усеянный цветами склон, заканчивающийся обрывом. Снизу доносился шум волн, разбивающихся о камни. Так было море. Шасте никогда не приходилось видеть море с такой высоты, поэтому он даже не представлял, что оно такое огромное и может иметь сразу столько разных цветов и оттенков. Над морем кружили чайки, а от земли поднималось марево — день стоял ослепительно яркий и жаркий.
Но главное, на что обратил внимание Шаста, был воздух. Он долго не мог понять, чего же в нем не хватает, пока наконец не догадался: запаха рыбы. Потому что там, где прошла его жизнь, в избушке Аршиша и на дворе, среди растянутых сетей, все навек пропиталось запахом рыбы. А этот новый для него воздух был настолько свежим и чистым, что мальчик дышал полной грудью, а вся его прежняя жизнь показалась далекой и ненастоящей. На минуту он даже забыл о всех своих синяках и ушибах, о боли во всем теле и спросил:
— Бри, ты что-то говорил про завтрак. Или мне послышалось?
— Говорил, — отозвался Бри. — Поищи в седельной сумке, в ней что-нибудь найдется. Сумка вон там, на дереве — ты повесил ее туда прошлой ночью, точнее — нынешним утром.
Они обследовали седельную сумку и не без успеха. В сумке лежало жареное мясо (уже начавшее портиться, но самую чуточку), комок сушеных фиг, кусок зеленого сыра, небольшая бутыль с вином и кошелек с деньгами, в котором было около сорока полумесяцев — больше, чем когда-либо доводилось видеть Шасте.
Шаста осторожно сел, потому что все у него болело по-прежнему, прислонился спиной к дереву и взялся за жареное мясо. Бри, чтобы составить ему компанию, сорвал немного травы, потом вдруг застыл на месте.
— Ох! — произнес он набитым травой ртом. — Ведь свободный Говорящий Конь никогда не должен брать чужое, воровать. Но, я думаю, эту сумку с припасами мы можем взять. Ведь мы пленники. Нас без нашего согласия схватили и увезли в чужую страну. Мы бежим из вражеского плена. Значит, эта еда и деньги — военная добыча. Трофеи. Кроме того, не будь еды, чем бы я тебя накормил? Наверно, ты, как и все люди, не можешь есть природную пищу? Я имею в виду овес и траву.