— Ну, знаете! — прошептал Шаста, и в голосе его звучало благоговейное восхищение. — Это же просто чудесное место!
— Еще бы! — отозвался Бри. — Но мне хотелось бы поскорее выбраться отсюда целым и невредимым. Не забывайте: наша цель — Нарния и Север!
И в этот миг послушался негромкий, как бы пульсирующий рокот. Он начал нарастать и звучал все громче и громче, пока им не показалось, что в такт этим звукам закачалась вся долина. Звуки сами по себе были мелодичными, но такими громкими и величественными, что немного пугали.
— Это трубят рога, — объяснил Бри. — Возвещают, что городские ворота открыты. Мы будем возле них через несколько минут... Тебе, Аравис, надо опустить плечи чуть пониже, ступать потяжелее. Постарайся как можно меньше походить на принцессу. Вообрази, что тебя всю жизнь пинали, награждали затрещинами и обзывали всякими нехорошими словами.
— Ну, уж если речь зашла об этом, — отвечала Аравис, — то и тебе, Бри, не мешало бы опустить голову пониже и не выгибать шею такой изящной дугой. Вообрази, что ты не боевой Конь, а замученная крестьянская кляча.
— Тише, — сказал Бри. — Начинается!
Действительно, начиналось самое опасное. Они подошли к берегу реки, и дорога далее шла по длинному многоарочному мосту. Вода ярко сверкала под лучами раннего солнца. Справа, ниже по течению, виднелись мачты кораблей. Впереди, по мосту, уже спешили другие путники — большей частью крестьяне с корзинами на голове или с нагруженными лошадьми и мулами на поводу. Дети и лошади ускорили шаги, нагнали толпу и смешались с нею.
— Тебе нехорошо? — шепотом спросил Шаста у Аравис, заметив странное тревожно-растерянное выражение ее лица.
— Отстань! — огрызнулась та, но было видно, что девочка вот-вот расплачется. — Только тебе и может быть сейчас хорошо! Что такое для тебя Ташбаан? Но мне-то следовало бы въехать сюда на носилках, с солдатами впереди и с рабами позади! И я бы могла ехать на пир к самому тисроку (да живет он вечно!) — а не пробираться по-воровски, как сейчас! Ты даже понять не можешь, каково мне.
А Шаста подумал, что глупо так расстраиваться из-за пустяков.
Мост заканчивался у городских стен, упираясь прямо в ворота, бронзовые створки которых были сейчас широко распахнуты. Ворота эти были на самом деле очень широкими, но казались узкими из-за своей высоты. С каждой стороны стояло по полдюжины солдат, опиравшихся на копья. Как ни страшно было Аравис, она не могла не подумать: “Знали бы они, чья я дочь, сейчас бы разом вскочили, приветствуя меня!” Но остальные думали лишь о том, удастся ли им пройти, и молили небеса, чтоб солдаты ни о чем их не спрашивали. К счастью, все обошлось, если не считать мелкой неприятности. Один из солдат выхватил здоровенную морковину из корзины проходившего мимо крестьянина, запустил ею в Шасту, грубо захохотал, увидев, что попал, и крикнул:
— Эй, ты, конюх! Хотел бы я поглядеть, как тебя выпорет хозяин, когда узнает, что ты везешь товар на его боевом коне!
Шаста сильно перепугался — оказывается, несмотря на все их ухищрения, всякий, кто хоть немного понимает в лошадях, сразу видит, что Бри — боевой конь!
— Мне приказал сам господин, — буркнул он.
Лучше бы он придержал язык, потому что солдат тут же отвесил ему здоровенную затрещину, от которой Шаста едва не свалился:
— Вот паршивец! Вот нахал! Да как ты говоришь со свободным человеком!
Тем не менее их не задержали, и они вошли в город с остальными. Шаста поплакал, но совсем немного: ему было не привыкать к жестоким побоям.
Теперь Ташбаан выглядел далеко не так великолепно, как издали. Первая же улица, где они очутились, оказалась очень узкой и состояла из сплошных стен, почти без окон. Вся улица была запружена народом. Отчасти крестьянами, спешившими на базар (вместе с ними наши путники вошли в город), отчасти городским людом: водоносами, мясниками, привратниками, солдатами, нищими, оборванными ребятишками. Под ногами путались снующие куры, бродячие собаки и босые рабы. Сразу же в лицо им ударил запах — запах множества потных, немытых тел, грязных собак, духов, чеснока, лука, конского пота и вони от раскиданных повсюду куч отбросов.
Шаста делал вид, что ведет Бри. Но на самом деле их всех вел Бри, потому что он один знал дорогу: в нужных местах Бри указывал направление, подталкивая Шасту головой. Они свернули влево и начали взбираться по крутой лестнице на холм. Воздух сразу стал свежее, потому что лестница была обсажена деревьями, а дома стояли только с одной стороны. С другой виделись лишь крыши домов в городском предместье.
Потом они еще раз свернули, только теперь уже направо, продолжая идти вверх. По извилистой дороге они понемногу приближались к центру Ташбаана и вскоре вышли к улицам по-настоящему красивым. То тут, то там на сверкающих пьедесталах высились статуи, изображающие богов и героев Калормена (впрочем, статуи эти были скорее громоздкими, чем приятными на вид). Сводчатые галереи, поддерживаемые колоннами, и пальмы бросали тень на раскаленную мостовую. По сторонам улиц тянулись ограды дворцов. За их сводчатыми воротами Шасте иногда удавалось увидеть зеленые ветви и уловить свежее дуновение фонтана или запах цветущих лужаек. “Наверно, там, внутри, хорошо сейчас! ” — думал он.
Завидев очередной поворот, Шаста решил, что уж теперь-то они выберутся из толпы; но это были тщетные надежды. Более того, по красивым улицам они продвигались еще медленнее, так как то и дело приходилось останавливаться. Каждой такой остановке предшествовали громкие крики:
— Дорогу! Дорогу тархану!
Или:
— Дорогу тархине!
Или:
— Расступитесь — пропустите Пятнадцатого Визиря!
Или:
— Пропустите Чрезвычайное посольство!
И толпа изо всех сил прижималась к стенам. Порою Шасте удавалось разглядеть вельможу или знатную даму, ради кого поднималась вся эта кутерьма.
Они проплывали над головами толпы, небрежно развалясь на носилках, которые тащили на плечах четыре, а то и шесть, раба-великана. Вскоре он уяснил, что в Ташбаане существует лишь одно правило уличного движения: тот, кто являлся менее важной персоной, должен был уступать дорогу более важной, если не хотел отведать обжигающего удара бича или толчка в грудь тупым концом копья.
Дети и Лошади как раз находились на великолепной улице почти у самой вершины холма (выше ее располагался лишь дворец тисрока), когда случилась самая неприятная из этих задержек.
— Дорогу! Дорогу! Дорогу! — услышали они уже изрядно надоевший крик. — Дорогу королю Белых Варваров, гостю тисрока (да живет он вечно!)! Дорогу нарнианским владыкам!
Шаста изо всех сил старался стащить Бри с проезжей части улицы. Но не так-то легко заставить коня (будь это даже Говорящий Конь из Нарнии) податься назад, когда сам он этого не желает. А тут еще какая-то женщина с корзиной в руках, стоявшая позади Шасты, крепко огрела его этой корзиной по спине и крикнула:
— Ну, ты! Куда прешь?
Тут кто-то двинул его локтем в бок, да так, что в глазах у него потемнело, и он невольно выпустил повод Бри. Только он пришел в себя, как толпа сзади уже так уплотнилась, что прошмыгнуть к стене стало невозможно. Сам того не желая, Шаста оказался в первом ряду, получив прекрасную возможность разглядеть тех, ради кого освобождали улицу.
Они были совершенно непохожи на вельмож, которых мальчик успел повидать за день. Глашатаи, бежавшие впереди и кричавшие “Дорогу!”, были калорменцами. Но вслед за ними не следовало носилок: эти знатные господа предпочитали идти пешком. Их шло с полдюжины, и таких людей видеть Шасте прежде не доводилось.
Светлокожие, как и он сам, а большинство, вдобавок, и белокурые, одеты они были не так, как калорменцы: ноги до колен голые, вся одежда состояла из легких туник самых ярких, смелых и очень красивых расцветок: веселого желтого цвета, лесной зелени, ярко-голубого, бирюзового. На головах, вместо тяжелых тюрбанов, серебряные шапочки, усеянные самоцветами. Некоторые шли совсем с непокрытой головой. На поясе сбоку висели мечи — длинные и прямые, а не кривые, как сабли калорменцев. И вид у них был не суровый и таинственный, какой напускали на себя знатные калорменцы, — шли они легко и свободно, позволяли себе покачиваться на ходу и размахивать руками, болтать и смеяться. Один даже что-то насвистывал. Сразу было видно, что они готовы подружиться с каждым, кто проявит к ним дружелюбие, а остальные им не интересны. И Шаста подумал, что ему в жизни еще не доводилось видеть таких красивых и привлекательных людей.
Больше он ничего не успел подумать, потому что сразу же случилась ужасная вещь. Светловолосый юноша, шагавший впереди, неожиданно повернулся к Шасте и крикнул:
— Вот он! Вот наш беглец!
Он крепко ухватил Шасту за плечо и тут же дал ему затрещину — не такую, из-за которой стоило плакать, но достаточно крепкую, чтобы чувствовать решительное неодобрение. Потом он сильно встряхнул Шасту и сказал:
— И вам не стыдно, сударь? Не стыдно? Королева Сьюзен проплакала из-за вас всю ночь, у нее глаза красные... Как вы позволили себе такое? Проболтаться невесть где всю ночь! Где вы были?
Если бы Шаста мог, он тотчас бы шмыгнул под брюхо Бри и попытался затеряться в толпе. Но поздно: светловолосые люди сразу же плотно окружили его.
Разумеется, первым его побуждением было сказать им, что он всего лишь сын бедного рыбака Аршиша и что эти иноземные господа приняли его за кого-то другого. Но потом Шаста сообразил, что менее всего на свете ему следует объяснять здесь, в этом переполненном народом месте, кто он такой и как сюда попал. Если он начнет отнекиваться, его станут расспрашивать, и рано или поздно — и скорее всего рано — его заставят объяснить, где он взял свою лошадь, и кто такая Аравис, тогда им придется распроститься с надеждой выбраться из Ташбаана. Поэтому следующей его мыслью было посмотреть, как там Бри, и попросить у него помощи и совета. Но Бри совсем не хотел показать всей этой толпе, что он Говорящий Конь, и глядел на Шасту с тем же тупым безразличием, с каким на него глядел бы конь обычный. Аравис... на Аравис Шаста не посмел даже взглянуть, боясь привлечь к ней внимание. К тому же, все случилось так быстро, что у него совсем не было возможности обдумать свое положение. Вожак нарнианцев сказал: