— Прости меня, Бри, — сказал он, запинаясь. — Я не могу. Я сжег ноги.
— Разумеется! — выдохнул Бри. — Я бы сам мог догадаться. Сиди. Не мучай себя.
— Тебе-то хорошо, — сказал Шаста, поглядев на Аравис, которая шла рядом с Хвин. — На тебе туфли.
Аравис ничего не ответила и лишь бросила на него надменный взгляд. Надеюсь, что она этого не хотела — престо так у нее получилось.
Потом Аравис снова вскочила в седло. Лошади пошли рысью. И снова — поскрипывание кожи, треньканье удил, запах разгоряченных лошадей, запах собственного распаренного тела, слепящий блеск, головная боль... И так — миля за милей, час за часом. Ташбаан по-прежнему не становился ни меньше, ни дальше, а горы впереди не приближались. Им казалось, что так было всегда и будет до конца их дней — скрип-скрип-скрип, дзинь-дзинь-дзинь, запах лошадиного пота, запах пота собственного.
Разумеется, они пытались обмануть себя и играли во всякого рода игры, чтобы заставить время идти чуточку быстрее или не замечать, как оно тянется. Изо всех сил они старались не думать о питье — ледяном шербете во дворцах Ташбаана, прозрачной родниковой воде, выбивающейся из-под земли с негромким бульканьем, холодном нежном молоке, в котором немного сливок — или пусть даже без сливок. Но, понимаете, чем сильнее стараешься не думать о таких вещах, тем больше о них думается.
И тут на ровной плоскости показалось возвышение — просто груда камней, торчащих из песка, пятьдесят ярдов в длину и футов тридцать в высоту. Она отбрасывала совсем мало тени, потому что солнце стояло уже высоко. Все они сбились на этом крохотном клочке тени, немного поели и попили воды. Нелегко лошадям с их губами пить из кожаных бурдюков, но Бри и Хвин все-таки ухитрились напиться. Вода стала очень теплая и почти не принесла облегчения. Лошади покрылись клочьями пены, шумно и тяжело дышали. Дети были очень бледны.
Отдыхали они совсем недолго, потом снова пустились в путь. Тот же звук, тот же самый запах, тот же блеск. Но вот справа от них на песке показались маленькие тени, потом начали потихоньку удлиняться, пока наконец не вытянулись чуть ли не до восточного горизонта. На западе солнце невыносимо медленно клонилось к земле. Оно стояло уже совсем низко. И слава богам, немилосердный блеск песка пропал, хотя жар, поднимавшийся вверх от песка, был таким же нестерпимым, как и прежде. Четыре пары глаз жадно высматривали хоть какой-нибудь признак долины, о которой говорил Ворон Желтолап. Но вокруг не было ничего, кроме ровного, как стол, песка. Вот уже и день миновал, и небо усеяли звезды, а копыта Коней так же глухо постукивали по песку. Дети то выпрямлялись, то сникали в седлах, несчастные от жары и усталости. Взошла луна, и только тогда Шаста странным, лающим голосом — потому что во рту у него все пересохло, — выкрикнул:
— Вон там! Смотрите!
На этот раз можно было не сомневаться — это то, что они искали. Впереди, чуть правее их курса, начался спуск, а по обе стороны от него виднелись два каменных бугорка. Лошади так устали, что не могли уже говорить, но взяли с места в галоп. Через несколько минут путники въехали в ущелье. Поначалу там им пришлось еще хуже, чем на открытой местности, потому что между раскаленными каменными стенами воздух оказался таким душным и спертым, что дышать было почти невозможно. Лунный свет туда почти не проникал. Но земля постоянно снижалась, а скалистые обрывы по сторонам становились все выше и круче, пока не превратились в почти отвесные утесы.
Потом им начала попадаться растительность — какие-то колючки, вроде кактусов, а потом грубая жесткая трава, которая колола и резала пальцы. Вскоре копыта Лошадей застучали по гальке. За каждым поворотом — а ущелье оказалось очень извилистым — они с жадностью смотрели вперед, выглядывая воду. Лошади шли теперь на пределе сил. Хвин тащилась позади Бри, часто оступаясь и с трудом дыша.
Они уже успели потерять всякую надежду, но набрели наконец на крохотную лужицу слякоти. Потом им встретилась совсем тоненькая струйка воды, пробивавшаяся сквозь траву, которая была и мягче, и пышнее той, что росла выше по ущелью. Вскоре струйка превратилась в ручеек, а ручеек — в речушку, на ее берегах появились густые кусты. Потом речушка стала рекой. И вот после многих разочарований (которые мы тут не будем описывать) задремавший Шаста вдруг почувствовал, что Бри остановился, а сам он оказался на земле. Перед ним шумел небольшой водопад, изливавшийся в широкую заводь. Обе Лошади уже вошли в воду, опустили головы и пили, пили, пили...
— О-о-ох! — воскликнул Шаста и вбежал прямо в заводь.
Вода доходила ему до колен. Он пригнул голову, подставив ее под водопад. Наверно, это было высшее наслаждение, которое он испытал в своей жизни.
Десять минут спустя все четверо (дети — мокрые с ног до головы) выбрались из воды и только тогда увидели, что их окружало. Луна стояла достаточно высоко и освещала всю долину. Берега реки заросли мягкой травой, а дальше с обеих сторон разрослись деревья и кусты, заполнявшие всю землю вплоть до подножия утесов. Среди этого темного подлеска наверняка росли какие-то удивительно цветущие кусты, потому что всю поляну наполнял прохладный, восхитительный запах. А из темных укромных уголков между деревьев лились звуки, каких Шаста никогда не слышал, — пели соловьи.
Все устали так, что не могли ни говорить, ни есть. Лошади, как были, нерасседланные, сразу легли на землю. То же самое сделали Шаста и Аравис.
Через десять минут осторожная Хвин сказала:
— Как бы нам не уснуть! Ведь мы должны во что бы то ни стало опередить этого Рабадаша.
— Нет, — с трудом, очень медленно отвечал ей Бри. — Спать мы не будем. Только немножко отдохнем.
Шаста почувствовал, что все они сейчас уснут, если он не встанет и не сделает что-нибудь. И это надо сделать обязательно. Он уже совсем решил, что вот-вот встанет и уговорит их ехать дальше. Но не сейчас, чуточку погодя, не сейчас...
По-прежнему светила луна и заливались соловьи, но две Лошади и два человечьих детеныша крепко спали.
Первой проснулась Аравис и увидела, что солнце стоит высоко в небе. Прохладные часы раннего утра потеряны впустую.
— Это я виновата! — в бешенстве крикнула она сама на себя и принялась будить остальных. — Как я могла поверить, что Лошади после такого трудного дня сами смогут удержаться от сна... Даже если они говорящие? Мальчик не мог этого знать — он ведь тоже не привык к таким трудным переходам. Но я-то должна была об этом догадаться!
Все были сонные, невыспавшиеся и соображали очень плохо.
— Хи-хо-хо... Бро-хо-хо... — ворчал Бри. — Что же это я, спал оседланным? Никогда больше не позволю себе этого! Очень неудобно и беспокойно.
— Ох, да поедем, поедем же поскорее! — тормошила их Аравис. — Мы и так потеряли чуть ли не все утро. Нам нельзя терять ни мгновения!
— Нам надо пропустить хотя бы по горсточке травы, — мотал головой Бри.
— Боюсь, что мы уже опоздали! — крикнула Аравис.
— К чему такая жуткая спешка? — возразил Бри. — С пустыней мы, можно считать, справились. Не так ли?
— Но мы еще не в Арченланде! — выкрикнула Аравис. — А мы должны попасть туда раньше Рабадаша!
— Так мы наверняка опередили его на много миль, — сказал Бри. — Ведь мы шли самым коротким путем... Так, кажется, говорил тот Ворон, приятель нашего Шасты... Ведь это самая прямая дорога?
— Насчет того, что она самая прямая или короткая, речи не было, — возразил Шаста. — Он говорил лишь о том, что эта дорога самая удобная, потому что выводит к реке. А если тот оазис лежит точно на север от Ташбаана, то тогда, боюсь, наша дорога будет длиннее, чем их.
— Все равно, если я не поем, то дальше идти не смогу, — заупрямился Бри. — Сними с меня уздечку, Шаста.
— Пожалуйста! — преодолевая свою застенчивость, заговорила Хвин. — Я чувствую то же, что и вы, Бри, — я не могу идти дальше. Но ведь часто бывает, когда у лошадей на спине люди со шпорами и хлыстами — они чувствуют себя так же, как мы сейчас, но все равно идут! А потом вдруг чувствуют, что могут! Понимаете, что я хочу сказать? Может быть, мы сделаем то же и еще больше, но без хлыста и шпор? Ведь мы теперь свободные и должны сделать это ради Нарнии!
— Полагаю, сударыня, — ответил Бри уничтожающе холодным тоном, — что мне известно несколько больше, чем вам, о военных кампаниях и стремительных маршах, а также о том, что могут вынести лошади!
На это у Хвин не нашлось ответа, потому что, как все чистокровные кобылы, она была очень нервной и чувствительной особой. Тем не менее она была совершенно права, и будь в эту минуту на спине у Бри тархан, способный заставить его скакать дальше, то Конь быстро обнаружил бы, что может выдержать еще несколько часов самой быстрой скачки. В том-то и состоит одно из самых тяжких последствий рабства, что оказавшийся на свободе невольник не в состоянии сделать что-либо без принуждения.
Поэтому остальным пришлось дожидаться, пока Бри поест и попьет. Разумеется, дети и Хвин тоже использовали это время, чтобы подкрепиться. И было уже не меньше одиннадцати часов утра, когда они все-таки двинулись дальше. Но даже позавтракав, Бри шел намного медленней, чем вчера. Пришлось Хвин в то утро задать темп, хотя она была слабее, да и устала больше.
Но сама долина, с ее темной прохладной рекой, травой, мхом, дикими кустами роз и цветами, была таким очаровательным местом, что они невольно замедляли шаг, не желая слишком скоро расстаться с нею.
Глава десятаяОТШЕЛЬНИК С ЮЖНОЙ ГРАНИЦЫ
Они несколько часов спускались по долине, прежде чем она начала расширяться, и путники смогли увидеть, куда едут. Вдалеке река, по берегу которой они ехали, впадала в другую — широкую и бурливую. За этой рекой начиналась чудесная страна мягких, невысоких холмов, гряда за грядой тянувшихся к Северным Горам. Справа высились острые скалистые вершины, на уступах некоторых из них лежал снег. Слева, насколько хватало глаз, вдаль уходили поросшие темными лесами склоны. Шаста уже не мог выделить среди них гору Пир. Прямо перед ними горный хребет понижался, образуя лесистую седловину, — это, вероятно, и был перевал, по которому шла дорога из Арченланда в Нарнию.