Внизу, в лагере Мираза, внезапно разбуженные люди, побледнев, судорожно хватались за оружие. Далеко отсюда, на Большой Реке, в этот самый холодный час ночи из воды показались головы нимф, а вслед за ними — речного бога с волосами и бородой из спутанных водорослей. В лесу и за рекой, в полях и лесах из нор высунулись настороженные уши кроликов, сонные птицы поднимали головы из-под крыльев. Заухали совы, затявкали лисицы, зафыркали ежи, зашелестели деревья. В городках и деревушках проснувшиеся матери прижимали к груди малышей и с безумными от страха глазами выглядывали из окон. Во дворах скулили собаки, а мужчины, вскочив с постелей, пытались наощупь зажечь в темноте свет. И совсем уж далеко, на северной границе, горные великаны встревоженно выглядывали из темных ворот своих замков.
А Люси и Сьюзен увидели, как со всех сторон на них начало надвигаться что-то темное. Поначалу это выглядело, как ползущий по земле черный туман, затем — как штормовые волны черного моря, вздымавшиеся тем выше, чем ближе они накатывали. Наконец это оказалось тем, чем оно и было на самом деле — двинувшимся с места лесом. Казалось, все деревья, сколько их было на свете, разом устремились к Аслану. Но чем ближе они подходили, тем меньше были похожи на деревья.
И когда вся эта толпа, низко кланяясь в причудливых реверансах и простирая к Аслану тонкие колышущиеся руки, поравнялась с Люси, она увидела, что Деревья приняли свои человеческие обличья. Бледные девочки-Березки кивали нежными пушистыми головками, Ивы отводили от задумчивых лиц длинные густые волосы, чтобы лучше видеть Аслана, царственные Буки неподвижно застыли на месте и молча взирали на него с любовью и обожанием, лохматые Дубы, худые и меланхоличные Вязы, веселые Рябинки... Все они кланялись, распрямлялись и без конца повторяли разными голосами — сиплыми и звонкими, скрипучими и напевными, резко потрескивающими или нежными, как шепот волн:
— Аслан!
— Здравствуй, Аслан!
— Привет тебе, Аслан!
— Наконец-то ты пришел, Аслан!
Толпа, собравшаяся вокруг Аслана, начала кружиться, потому что Деревья снова принялись танцевать. И чем больше Деревьев стекалось со всех сторон, тем теснее становился их круг и тем быстрее он вращался. Вскоре хоровод закружился так стремительно, что Люси совершенно растерялась и поэтому не заметила, откуда там появились еще и совсем другие существа. Они скакали, прыгали, всячески дурачились и носились между деревьями. Среди них обращал на себя внимание юноша, всю одежду которого составляли лишь накинутая на плечи шкура оленя-однолетка да венок из виноградных листьев на курчавой голове. Его красивое лицо показалось бы слишком нежным и миловидным для мальчика, если бы не буйство и своеволие, сверкавшие в глазах. При одном взгляде на это лицо возникало чувство, которое Эдмунд, увидавший его несколько дней спустя, очень точно выразил словами:
— От этого парня можно ждать чего угодно — абсолютно чего угодно!
Похоже, у него было сразу великое множество имен, которые то и дело выкрикивали его спутники. Из этих имен девочкам запомнились три: Бромное, Бассареус и Рам. Вслед за ним бежало множество девушек, одетых, если можно так сказать, точно так же, как и он сам, и со столь же буйными, радостными лицами. Но в их толпе совершенно неожиданно Люси и Сьюзен заметили некоего толстого старичка на осле. Вся эта компания без устали смеялась и выкрикивала:
— Эван, эван, эво-о-о-э?
— В чем дело, Аслан? — крикнул юноша.
Наверно, с этого момента все и началось. Похоже, всем: и деревьям, и компании Бромиоса — очень хотелось поиграть. Только у каждого было свое представление, какая это должна быть игра. И все они принялись играть кто во что горазд. Но самое удивительное — что-то все-таки получалось, только непонятно что.
Все бегали взапуски и гонялись друг за другом, так что немножко это походило на игру в салки, только Люси никак не могла понять, кто же водит. Тут было что-то и от игры в жмурки, и хотя ни у кого на глазах не было повязок, каждый вел себя так, будто глаза завязаны именно у него. Порой это становилось совсем похоже на любимую игру Люси — Охоту за Туфлей, только Туфлю никто ни разу так и не нашел.
С каждой минутой вся эта кутерьма и беготня становились все веселее и сумасброднее, чему главным образом способствовал тот самый старик на осле, голый и чудовищно толстый, который время от времени принимался выкрикивать:
— Кому подкрепиться? Кому освежиться?
Под конец, свалившись наземь с осла, он затесался в толпу и принялся выделывать всякие чудачества. Осел же явно был убежден, что все происходящее вокруг него — цирковое представление, и старался принять в нем посильное участие: встал на задние ноги и принялся неторопливо расхаживать с очень важным и напыщенным видом.
Каким-то образом везде появились виноградные листья, и с каждым мгновением их становилось все больше. Вскоре среди этих листьев появились ягоды. К тому времени виноградные побеги заполонили все вокруг. Они обвивались вокруг ног Древесного Народа и взбирались вверх, до самых шей. Люси, подняв руку к голове, чтобы поправить растрепавшиеся волосы, вместо волос раздвинула виноградные гроздья. Осел был опутан ими так густо и безнадежно, что весь превратился в виноградную лозу, из которой выглядывала только его морда, сплошь увешанная чем-то темным. Присмотревшись, Люси увидела, что это тоже были виноградные гроздья. И куда она только ни глядела, везде висели гроздья — и над головой, и под ногами, и справа, и слева.
— Пора подкрепиться! Пора освежиться! — то и дело кричал старый толстяк.
Все принялись есть виноград. У нас в Англии неплохо поставлено тепличное дело, но таких ягод вам не доводилось пробовать и во сне — крупных, спелых и крепких. Стоило только положить такую ягоду в рот, как она сама взрывалась, наполняя весь рот прохладной, душистой сладостью. Таких ягод девочки никогда не ели. Или, если уж говорить правду, может, иногда и пробовали, но им доставалась такая малость, что об этом и говорить-то не стоило. А теперь ягод было видимо-невидимо, и они могли есть вволю.
И все ели сколько хотели, а ягод не убывало — их было больше, чем смогли бы пожелать все, кто там был, даже если бы они были самыми ненасытными обжорами. К тому же никому не было до тебя дела и никто не следил, как ты ведешь себя за столом. У всех были такие же, как у наших девочек, грязные липкие пальцы, а рты были битком набиты. И при этом они еще умудрялись смеяться и петь — да-да, петь, выводя причудливые трели похлеще любого тирольца:
— Эван, эво-о-о-о-эээ!
Так продолжалось, казалось, целую вечность. Вдруг в одно мгновение все сразу почувствовали, что пора кончать и игру, и пир — наверно, просто потому, что не могли уже больше ни есть, ни бегать, ни смеяться. Обратив глаза к Аслану, все старались расслышать, что он говорил тем, кто стоял рядом с ним.
Люси увидела, что вот-вот встанет солнце, и, что-то вспомнив, сказала, обращаясь к Сьюзен:
— Сьюзен, а я знаю, кто они такие.
— Кто же?
— Этот мальчик с диким лицом — Вакх, старик на осле — Силен... Или ты не помнишь, как нам рассказывал о них господин Тумнус — много-много лет назад?
— Да, конечно, помню. Но знаешь что, Лю...
— Что?
— Вряд ли я смогла бы чувствовать себя спокойно рядом с Вакхом и его дикими девушками, если бы повстречала их одна, без Аслана. Не такие они уж и милые... я хочу сказать, не всегда они такие милые... С ними просто небезопасно.
— Мы же с Асланом, так что незачем об этом и беспокоиться, — ответила ей Люси.
Глава двенадцатаяИЗМЕНА И ВОЗМЕЗДИЕ
Тем временем Трумпкин и мальчики добрались до темной невысокой каменной арки, которая вела внутрь Кургана. Два часовых-Барсука (в темноте Эдмунд различал лишь белые пятна у них на лицах) выскочили откуда-то сбоку, оскалили зубы и прорычали:
— Кто такие?
— Это я, Трумпкин, — отвечал гном. — А со мной — Верховный Король Нарнии, явившийся на зов из далекого прошлого.
Барсуки подозрительно их обнюхали с ног до головы, потом лизнули мальчикам руки.
— Наконец-то! — произнес один из них.
— Все-таки дождались! — сказал другой.
— Посветите нам, друзья, — попросил Трумпкин.
Один Барсук нырнул в арку и вернулся оттуда с факелом. Питер зажег его и передал Трумпкину.
— Ведите нас, Д.М.Д., — сказал он. — Мы не знаем всех здешних ходов и выходов — все это сделано уже после нас.
Трумпкин взял в руки горящий факел и пошел впереди по темному туннелю. Это было холодное черное помещение с замшелыми стенами. Навстречу факелу вспархивали ошалевшие летучие мыши, отовсюду свисала паутина. С тех пор, как мальчики перенеслись в Нарнию прямо с железнодорожной станции, они почти все время были на свежем воздухе. Поэтому здесь они чувствовали себя так, будто неожиданно угодили в ловушку или в тюрьму.
— Послушай, Питер! — тихонько шепнул Эдмунд. — Ты заметил эти каменные рельефы и надписи на стенах? На вид они очень древние. И тем не менее мы еще старше, чем они. Ведь при нас их еще не было.
— Да, — сказал Питер. — Это наводит на кое-какие мысли. Сначала гном шел все прямо и прямо, потом свернул направо, потом налево, потом по какой-то лесенке они спустились вниз и снова повернули налево. Наконец впереди забрезжил свет. Он выбивался у самого пола в щель из-под какой-то двери. Это была дверь,
ведущая в центральное помещение Кургана. И здесь впервые они услышали тихие голоса. Голоса доносились из-за двери и казались очень сердитыми. Похоже, там не на шутку ссорились, а кто-то кричал так, что в комнате не услышали, как мальчики и гном подошли к двери.
— Что-то мне не нравится, как они разговаривают, — прошептал Трумпкин Питеру. — Давайте постоим с минутку и послушаем.
Все трое застыли, почти вплотную прижавшись к стене по обе стороны от двери.
— Вы очень хорошо знаете, — услышали они звонкий молодой голос ("Это король!" — шепнул Трумпкин), — почему в то утро я не смог протрубить в рог точно на рассвете. Неужели вы забыли, как Мираз напал на нас чуть ли не сразу после того, как ушел Трумпкин, и мы не менее трех часов дрались, защищая свою жизнь? Я протрубил, как только у меня выдалась первая свободная минутка, даже не успев как следует перевести дыхание.