— Вряд ли я когда-нибудь смогу забыть то утро, — отвечал сердито другой голос. — Ведь моим гномам пришлось принять на себя главный удар, и пятая часть их погибла!
— Это Никабрик, — шепнул Трумпкин.
— Неужели тебе не стыдно, гном! — заговорил густой, немного сиплый голос ("Стародум", — пояснил Трумпкин). — Всем нам пришлось не легче, чем гномам. Мы тоже много потрудились. Но в то утро никто не сделал больше, чем наш король!
— Можешь тешить себя этими выдумками сколько угодно, — сказал Никабрик, — сейчас дело не в том, кто сколько тогда сделал. Что бы вы ни говорили в оправдание, суть одна. Никакая помощь не пришла. А это значит, что либо рог протрубил слишком поздно, либо у него нет волшебных свойств. Так ответь мне ты, великий писарь, ты, ученый чародей, ты, всезнайка, — неужели и сейчас ты будешь уговаривать нас положиться во всем на Аслана, на короля Питера и прочую компанию?
— Не стану отрицать, что глубоко разочарован ходом этой операции, — услышали они в ответ.
— Это доктор Корнелиус, — пояснил Трумпкин.
— Скажи уж проще, — съязвил Никабрик. — Твоя сумка пуста, твои яйца протухли, твоя рыбка сорвалась с крючка. Словом, все твои обещания оказались пустыми. Поэтому отойди в сторону и не мешай делать дело другим. Раз уж так получилось...
— Помощь придет, — прервал его Стародум. — Я во всем полагаюсь на Аслана. Только наберитесь терпения. Ждите, как ждем мы, Звери. Помощь придет. Может быть, она уже тут, за дверью...
— Вздор! — огрызнулся Никабрик. — Вы, Барсуки, способны ждать до тех пор, пока само небо не обрушится на землю, и других заставляете дожидаться вместе с вами. А мы ждать не можем. Не имеем права ждать! Нам уже почти нечего есть, и каждый день мы несем непозволительные потери. Наши сторонники начинают уже потихоньку разбегаться.
— А почему? — снова перебил Стародум. — Хочешь, я объясню тебе, почему? Потому что все уже знают, что мы позвали на помощь древних королей, а они не пришли и не прислали никакого ответа. Но кто виноват? Ведь последнее, что сказал нам Трумпкин, уходя, скорее всего, навстречу верной смерти, было: “Когда вы, ваше величество, протрубите в рог, пусть в армии никто не знает, что это за рог и какие надежды вы на него возлагаете”. Мы это слышали и обещали сохранить тайну. Но уже к вечеру в армии, похоже, все знали, куда он ушел.
— Если ты пытаешься намекнуть, что это я выболтал тайну, — закричал Никабрик, — то тебе проще было бы сунуть свое серое рыло в гнездо с шершнями!
— Да прекратите вы оба! — вмешался Каспиан. — Никабрик тут намекал, будто знает, что нам делать. Мне хотелось бы знать, что он имеет в виду. Но сначала я должен выяснить, кто эти два незнакомца, которых он привел с собой на наш совет. Они слышали все, о чем мы говорили, но сами до сих пор отмалчиваются.
— Это мои друзья! — заявил Никабрик. — Почему ты считаешь, что у тебя прав больше, чем у меня? Ты можешь приводить своих друзей на совет, а я не могу? Ведь Барсук здесь лишь потому, что он твой друг. Да и у этого старого дурня в черной хламиде нет иного права присутствовать здесь, кроме того, что он, понимаете ли, твой друг! Чем хуже мои друзья? Почему я не могу приводить с собой тех, кого нахожу нужным?
— Потому что его величество — король, которому ты присягнул на верность, — сурово сказал Стародум.
— Изволь-ка быть полюбезнее! — глумливо засмеялся Никабрик. — В этой дыре мы можем говорить просто и ясно, без всяких экивоков. Ты знаешь и этот мальчишка-тельмарин тоже хорошо знает, что не бывать ему королем, если мы не поможем ему выбраться из западни, в которую он угодил сам и затащил всех нас.
Наступила тревожная тишина. Ее нарушил доктор Корнелиус.
— Может быть, — сказал он, — ваши друзья сами расскажут о себе. Кто вы или что вы?
— Почтеннейший господин доктор, — заскулил тоненький сиплый голосишко, — я, с вашего позволения, всего лишь бедная старуха и весьма признательна его милости, этому всеми уважаемому гному, что он подарил мне дружеское свое расположение. У его величества такое хорошенькое личико. Да пребудет он в здравии и благополучии! И, конечно, его величество не будет бояться старушки, которую согнуло от ревматизма почти наполовину, ведь у меня нет и пары поленьев, чтобы согреться и вскипятить себе чайник. Да, у меня уже не хватает сил даже на то, чтобы раздобыть для себя такую малость. Но все-таки я еще кое-что смыслю в своем деле. Разумеется, не в такой степени, как вы, господин доктор. Я только и умею, что сделать наговор, наложить заклятие, ну и еще кое-какие колдовские штучки. Я с радостью напущу их на ваших врагов, если мы, разумеется, толком договоримся обо всем, что касается нашего дела. Я сделаю для вас все, потому что ненавижу Мираза. Можете мне поверить, я ненавижу его больше всех на свете!
— Все это крайне интересно и... хм... тем не менее достаточно, — сказал доктор Корнелиус. — Думаю, я правильно догадался, кто вы, сударыня. А теперь, Никабрик, пусть и второй ваш друг расскажет что-нибудь о себе.
И тут послышался угрюмый, низкий и какой-то серый, замогильный голос, от которого, как показалось Питеру, у него начало леденеть сердце:
— Я голоден. Давно. И меня всегда мучит жажда. Если я в кого-нибудь вопьюсь клыками, то даже мертвый не отпущу его. А если он захочет освободиться, то ему придется вырезать кусок своей плоти, в который вцепилась моя пасть, и похоронить его вместе со мной. Без еды и питья я могу выдержать не одну сотню лет — и не умру. Я могу пролежать сто ночей на льду и не замерзнуть. Я могу выпить целую реку крови и не лопнуть. Покажи мне своего врага и увидишь, чего я стою.
— И ты привел сюда этих двоих, чтобы при них обсуждать наши планы? — спросил Каспиан.
— Почему бы и нет? — ответил ему Никабрик. — Ведь только они смогут их осуществить.
В течение двух-трех минут после этих слов Трумпкин и его спутники слышали, как Каспиан и его друзья тихонько переговаривались между собой. Но разобрать, о чем шла речь, не могли.
Наконец Каспиан громко произнес:
— Хорошо, Никабрик. Расскажи нам, в чем состоит твой план.
Наступила пауза, затянувшаяся настолько, что мальчики начали сомневаться, станет ли Никабрик вообще говорить. Когда же он заговорил, голос его звучал совсем иначе — тише, и решительности в нем поубавилось — как будто и Никабрику не очень-то нравилось то, что он собирался предложить.
— Все, что мы до сих пор говорили и делали, — мямлил он, — доказывает, что никто из нас не знал истинной правды о древних временах Нарнии. Трумпкин не верил ни в какие сказки или предания. Но я готов поверить в любую сказку, если она подтвердится. Мы проверили этот рог — он проверки не выдержал. Значит, либо не было здесь никогда королевы Сьюзен с Верховным Королем Питером, королем Эдмундом и королевой Люси, либо они нас не услышали, либо они нам враги...
— Либо они сейчас спешат к нам, — вставил Стародум.
— Я знаю, что ты способен без конца повторять это. Даже в ту минуту, когда Мираз отдаст нас на съедение своим собакам, — в голосе Никабрика зазвучала прежняя напористость. — Так вот, говорю я вам, мы испробовали лишь одно звено в цепи древних преданий и не добились никакого толку. Но когда у вас ломается меч, надо схватиться хотя бы за кинжал. Предания рассказывают нам о том, что в Нарнии, помимо древних королей, были и другие могучие силы. Почему бы теперь не воззвать к ним?
— Если ты имеешь в виду Аслана, — сказал Стародум, — то древние короли были его слугами, поэтому воззвав к ним, мы тем самым воззвали и к нему. Я уверен, что короли уже в пути. Но если он почему-то не послал их, то бесполезно взывать к нему еще раз. Один он к нам не явится.
— Да, — кивнул Никабрик, — в этом я с тобой согласен. Если бы Аслан и древние короли явились к нам, то только вместе. Но они не пришли. Значит, либо Аслан умер, либо он против нас. Или нечто, еще более могущественное, чем он сам, помешало ему придти к нам на помощь. Но если даже он все-таки придет, откуда у вас такая уверенность, что он придет к нам как друг? Судя по тому, что я слышал, для нас, гномов, он не всегда был добрым другом. И даже не для всех Зверей. Расспросите-ка об этом Волков. И кроме того, все истории свидетельствуют лишь об одном его посещении Нарнии, да и то пробыл он здесь очень недолго. Поэтому на Аслана нечего рассчитывать. Я думаю сейчас совсем о другом.
Никто ему не ответил. С минуту за дверью было так тихо, что Эдмунд услышал даже астматическое, сиплое дыхание старого Барсука.
— Так что же ты намерен нам предложить? — вымолвил Каспиан.
— Обратиться за помощью к силе, превосходящей силу Аслана. Ибо она держала всю Нарнию в оковах своих чар много лет, если только в легендах содержится хоть одна капля правды.
— Белая Колдунья! — в один голос вскричали все трое, и по шуму Питер догадался, что они разом вскочили на ноги.
— Да, — сказал Никабрик и продолжал неторопливо и очень четко. — Я имею в виду именно Колдунью. Сядьте. Что вы испугались этого имени, ведь вы же не дети! Нам нужна сила — и сила, которая будет на нашей стороне. А ее мощь такова (и об этом говорят предания), что Колдунья связала и убила Аслана на том самом камне, где сейчас стоит наша лампа.
— Но в этих преданиях говорится также и о том, — резко возразил Барсук, — что он воскрес.
— Да, об этом в них говорится, — согласился Никабрик. — Но обратите внимание, почти ничего не говорится о том, что он делал после того, как воскрес. Он сразу исчезает из всех сказаний. Могло ли так быть, если бы он и в самом деле воскрес? Куда более правдоподобно объяснить это тем, что он не воскрес, а предания молчат о нем просто потому, что и рассказывать больше нечего?
— После этого он возвел на престол Верховного Короля Питера и его благородных родичей, — сказал Каспиан.
— Король, выигравший решающий бой, не нуждается в том, чтобы кто-то возводил его на престол — будь это даже дрессированный лев! — глумливо оскалился Никабрик.
Послышалось свирепое рычание — по-видимому, Стародума.