— Опять вы за свое! — Мираз уже не скрывал, что он вконец рассержен. — Неужели вы хотите сказать, что я такой же великий трус, как и ваша милость?
— Ваше величество вольны говорить все, что вам угодно, — угрюмо ответил ему Глозелле.
— Вы сами виноваты, Глозелле. Болтаете всякую чушь, как старая баба, — пробурчал король, чувствуя, что немного переборщил. — Что скажете вы, лорд Сопеспиан?
— Не стоит ввязываться в это дело, сир, — услышал он в ответ. — А то, что ваше величество называет вопросами политическими, для нас и так разрешается очень благоприятно. Это дает вашему величеству самый благовидный повод отказаться от поединка. Никто не станет упрекать ваше величество в нехватке смелости или рыцарской чести. Наоборот, все будут хвалить вас за проявленный здравый смысл.
— Великое небо! — закричал, вскакивая на ноги, Мираз. — Вы что сегодня, рехнулись? Вы что же, считаете, что я еще должен думать, как похитрее отказаться от поединка? Лучше скажите мне сразу, прямо в лицо, что я трус!
Разговор принял именно то направление, которого добивались вельможи.
Какое-то время Мираз пристально, не мигая, глядел на них, и казалось, что его глаза вот-вот выскочат из орбит. Потом он заговорил:
— Я-то не трус, а вот вы оба перетрусили, как зайцы. И вдобавок возымели наглость вообразить, что мое сердце ничем не лучше вашего. Подумать только! По-вашему получается, я еще должен ломать голову, выискивая повод для отказа? Искать оправдания, почему я не хочу драться! Или вы не солдаты? Не тельмарины? Или даже и не мужчины? Что же получается? Если я откажусь от вызова — а это диктуют мне соображения и тактические, и стратегические, — то вы и сами будете думать, и другим внушать, что я отказался потому, что испугался своего противника. Так или не так?
— Ни один сколько-нибудь рассудительный солдат, — поклонился Глозелле, — не назовет трусом ни вас, ни любого мужчину в летах вашего величества, коли он откажется от поединка с великим воином в расцвете юношеских сил.
— Ну, спасибо! — взревел Мираз. — Только что мне сказали, что я негодный трус. А теперь вдобавок узнаю, что я слабоумный старик, стоящий на краю могилы!.. Вот что я скажу вам, милорды! С вашими бабьими советами вы добьетесь лишь результата, противоположного вашим намерениям! Я не стану сейчас разбираться, из-за каких таких хитроумных соображений вы начали вести эти подлые речи. Зачем вам вдруг понадобилось, чтобы я непременно отказался? Так знайте же, я хотел отвергнуть вызов! Без всяких ваших хитростей! Но теперь я его принимаю! Слышите? И если у вас кровь застыла в жилах от каких-то колдовских чар, бабьих наговоров или самой обычной измены, то я еще мужчина! И не позволю вам считать меня таким же трусом, как вы!
— Мы умоляем ваше величество... — начал Глозелле.
Но Мираз не стал его слушать, выбежал из шатра, и они услышали, как он кричит Эдмунду, что согласен на единоборство.
Вельможи переглянулись и тихонько захихикали.
— Я знаю, что если его хорошенько раззадорить, то можно заставить сделать что угодно, — сказал Глозелле. — Но я не забуду, как он назвал меня трусом! Я еще рассчитаюсь с ним за это!
Когда посланцы вернулись в Курган Аслана и сообщили новость его обитателям, весь Курган пришел в движение. Эдмунд почти сразу отправился вместе с одним из капитанов Мираза размечать место, выбранное для поединка, и огораживать его кольями и веревками. По правилам рыцарских турниров каждый противник выставлял двух маршалов в углах арены и третьего в середине одной из боковых сторон, чтобы они следили за соблюдением всех правил. Питер как раз объяснял Каспиану, что тот не может быть одним из этих маршалов, потому что предметом поединка будет именно вопрос о его правах на трон, как вдруг густой и сиплый, немного сонный голос произнес:
— Ваше величество, позвольте мне молвить слово!
Питер обернулся и увидел, что это старший из трех Медведей Горбачей.
— С вашего позволения, ваше величество, — сказал он, — я буду Медведь.
— Заверяю вас, что вы и есть Медведь, к тому же весьма представительный Медведь, — ответил ему Питер.
— Спасибо на добром слове, ваше величество. Но я хотел напомнить вам, что за нами, Медведями, исстари закреплено наследственное право выставлять одного из маршалов на арену королевских турниров.
— Не соглашайтесь, ваше величество, ни в коем случае! — зашептал Трумпкин на ухо Питеру. — Он честнейшее существо, но он же нас всех опозорит. Мы с ним стыда не оберемся. Он обязательно заснет на посту, к тому же он все время сосет лапу. И будет сосать — на глазах у всех наших врагов.
— Ничего не поделаешь, — ответил Питер. — Он совершенно прав. Роду Медведей действительно пожалована эта привилегия. Я даже не представляю, как они смогли помнить это столько лет. Ведь забылось так много куда более важных вещей.
— Я жду ответа, ваше величество, — напомнил о себе Медведь.
— Это ваше законное право, — сказал Питер. — Поэтому готовьтесь исполнять обязанности одного из маршалов. Но помните — там ни в коем случае нельзя сосать лапу.
— Конечно же, там я этого не буду делать, — в голосе Медведя прозвучала искренняя обида. — И не делаю этого никогда!
— Да, но сейчас ты ее сосешь! — рявкнул Трумпкин.
Медведь неторопливо вынул лапу изо рта и вытер ее, делая вид, будто не расслышал, что крикнул ему гном.
Едва Питер перевел дыхание, как откуда-то из-под самых его ног послышался тоненький писклявый голосок:
— Сир!
Питер поглядел сначала вверх, потом вниз, потом вокруг себя — как бывает обычно со всяким, кому приходится вести беседу с Говорящей Мышью.
— Ах, это же Рипишиппи! — воскликнул он.
— Сир! — решительно заявил Рипишиппи. — Вы вольны распоряжаться моей жизнью, как вам будет угодно, но честь моя принадлежит только мне. Сир, во всей армии только в нашем отряде есть трубач. И я ожидал, что он будет послан с вестниками, которые передали врагу ваш вызов. Но вы не сочли возможным доверить нам эту высокую честь. Сир, мои благородные сородичи в скорби и недоумении. Может быть, чтобы возместить нанесенный нам урон, вы назначите меня одним из маршалов турнира?
Откуда-то сверху громыхнуло, как будто недалеко ударил шальной гром. Это Буристон, не сдержавшись, взорвался от смеха — того не очень-то умного и пристойного смеха, на который горазды великаны в совсем неуместных случаях. Правда, он тут же спохватился, поспешно зажал себе рот рукой, и к тому времени, когда Рипишиппи обнаружил источник дурацкого смеха, лицо Буристона уже было важным и надутым. Великан изо всех сил делал вид, что просто чихнул и теперь сдерживается, чтобы не расчихаться по-настоящему...
— Боюсь, что не смогу удовлетворить вашу просьбу, — очень серьезно отвечал Питер, придав своему голосу торжественно скорбные нотки. — Вам, вероятно, уже доводилось слышать, что некоторые люди очень пугаются, если случайно увидят мышь...
— Мне случалось наблюдать это, сир, — согласился Рипишиппи.
— Поэтому, если бы я послал к нему вашего трубача или назначил вас одним из маршалов турнира, кое-кто мог бы потом сказать, что я поступил не очень благородно с королем Миразом — подстроил так, что в поле его зрения в решающий момент оказались вы, — и тем самым лишил его столь необходимой ему отваги, когда она была ему нужнее всего...
— Не продолжайте, я все понял! — воскликнул Рипишиппи. — Должен заявить, что ваше величество — истинное зерцало чести! — И он отвесил восхитительно грациозный поклон. — В этом вопросе мы с вами совершенно единодушны... Но мне послышалось, что здесь только что кое-кто позволил себе рассмеяться. Если кто-либо из присутствующих пожелает объяснить мне причины, вызвавшие этот внезапный всплеск веселья, я всецело к его услугам. И я, и моя шпага — как только у него появится свободная минутка побеседовать с нами!
Вслед за этой речью последовало молчание, исполненное прямо-таки благоговейного страха. Нарушил его Питер:
— Итак, решено. Нашими маршалами будут великан Буристон, Медведь и кентавр Громобой. Поединок назначен на два часа пополудни, поэтому обедаем ровно в полдень.
— Послушай, — сказал ему Эдмунд, когда они остались наедине. — Ты хоть уверен, что все кончится, как надо? Сможешь ли ты одолеть его?
— Это можно выяснить лишь во время поединка, — отвечал Питер. — Поживем — увидим.
Глава четырнадцатаяВСЕ ОЧЕНЬ ЗАНЯТЫ
Около двух часов дня Трумпкин, Барсук и прочие приверженцы Старой Нарнии, расположившись на опушке леса, смотрели вниз, на сверкающие ряды миразовой армии, находящейся от них на расстоянии двух полетов стрелы. Между противниками простиралась ровная прямоугольная площадка, поросшая невысокой травой. Теперь со всех сторон она была огорожена вбитыми в землю кольями с натянутыми на них веревками.
В двух дальних углах площадки стояли Глозелле и Сопеспиан с обнаженными мечами, в ближних — великан Буристон и Медведь Горбач, несмотря на все наставления и предупреждения, спокойно сосавший лапу. Выглядел он, сказать по правде, существом совершенно безобидным, чем-то вроде игрушечного медведя. Но это вполне возмещалось тем, что Громобой, стоявший с правой стороны, был почти неподвижен, только время от времени легонько притопывал задними копытами. Выглядел он намного внушительнее, чем тельмаринский барон напротив него.
Питер пожал руку Эдмунду, потом доктору Корнелиусу и Каспиану и неторопливо зашагал туда, где должен был состояться поединок. Все стихло, как на скачках, когда уже поднят вверх пистолет, чтобы выстрелом дать сигнал к началу самого главного забега. Только на этот раз речь шла о делах куда более серьезных.
— Только бы Аслан поскорее вернулся! — сказал Трумпкин. — И почему он позволил, чтобы дело дошло до поединка?
— Меня это тоже удивляет, — произнес Стародум. — Но гляньте-ка вон туда. Только осторожнее, чтобы не привлечь их внимания. Гном последовал совету.
— Воронье и посуда! — пробормотал он. — Кто они такие? Вроде бы люди, только огромного роста... превосходнейшие люди. И боги, и богини, и великаны... Их там сотни и тысячи. Они совсем близко, почти у нас за спиной! Кто это?